Делия Гусман - Тайнопись искусства (Сборник статей)

Серов вспоминал, что его первым заданием, полученным от Чистякова, было нарисовать листок скомканной бумаги, небрежно брошенной на пол. Поначалу такое упражнение показалось Серову смешным и даже обидным, но он начал рисовать и не смог справиться. Для решения этой задачи одного таланта оказалось мало, нужны были знания.

К Чистякову шли учиться или, вернее, доучиваться даже выпускники, окончившие академию с золотыми медалями.

«Вообще порядок и правильная форма предмета в рисовании важнее и дороже всего. Талант бог даст, а законы лежат в натуре», — писал в своих заметках Чистяков. Он очень ценил талант, но повторял: «Начинать надо по таланту и кончать по таланту, а в середине работать тупо».

Художник, не умеющий рисовать, как оратор без языка, — ничего не может передать. «Без нее [техники] вы никогда не сумеете рассказать людям свои мечтания, свои переживания, увиденную вами красоту». А это самое главное! Учиться видеть, учиться думать, учиться понимать.

Художник не копирует действительность, а картина не фотография. «Так натурально, даже противно»; или того хлестче: «И верно, да скверно!» — частенько ворчал Чистяков, оценивая чересчур реалистичные работы. «Искусство полное, совершенное искусство не есть мертвая копия с натуры, нет, [искусство] есть продукт души, духа человеческого, искусство суть те стороны человека, которыми он стоит выше всего на земле». Искусство должно выражать лучшее в человеке и лучшее, что он может найти во Вселенной. Жестко критикуя картины-пустышки, он постоянно напоминал ученикам, что живопись не «эстетическое баловство», она требует от художника самоотдачи и постоянной работы над собой.

«Чувствовать, знать и уметь — полное искусство» — вот кредо настоящего мастера, полагал Чистяков.

Его академическая мастерская была открыта для всех желающих. Он вел многочисленные кружки и группы вне стен академии, давал письменные рекомендации художникам, которые не могли приехать в Петербург. Если видел в человеке искру таланта, приглашал его на индивидуальные занятия. Учиться у Чистякова было непросто: он требовал очень серьезного отношения к делу. «Будет просто, как попишешь раз по сто», — подбадривал он учеников, заставляя снова и снова переделывать работу.

На даче в Царском Селе, куда чета Чистяковых выбиралась из столицы на отдых, Павел Петрович выстроил мастерскую, где собирался дописать картину «Последние минуты Мессалины, жены римского императора Клавдия», начатую еще в Италии, создал эскизы к композиции «Свидание» по рассказу Тургенева, стал рисовать портрет матушки, Анны Павловны Чистяковой. Но завершить начатое никак не удавалось. Как только Чистяков перебирался на дачу, дом сразу наполнялся людьми: у него бывали Д. И. Менделеев и А. Н. Коркин, О. Д. Форш и П. П. Гнедич, З. Н. Гиппиус и Д. С. Мережковский. Приезжали, конечно, и художники — не только получить ценный совет, но и рассказать о новых замыслах, поспорить об искусстве. Чистяков никому не отказывал, и все личные творческие планы неизбежно откладывались до лучших времен.

Сознавая невозможность совмещать труд художника и педагогическую деятельность, Чистяков выбрал последнюю. Все больше времени он посвящает решению сложных задач рисунка, живописи, композиции. Начинает записывать и систематизировать свои мысли о живописи, размышления о происхождении искусства и его месте в обществе: «Рассудок, знание всегда были во мне впереди практики, что делать — я родился и живу для других. Пусть же знание мое будет на пользу кому-нибудь».

Шли годы, но со многими учениками Чистяков сохранял узы всю жизнь. «Я еще могу съездить к Чистякову и у него хлебнуть подкрепляющего напитка советов и критики», — писал в своем письме Врубель. Часто бывал у своего учителя Поленов, который преподавал в Московской академии живописи, ваяния и зодчества по «чистяковской системе». «Желал бы называться Вашим сыном по духу», — признавался Васнецов. Такими «сыновьями по духу» были многие его ученики. Именно Чистяков посоветовал Васнецову дать согласие на роспись Владимирского собора в Киеве и поддержал идею создания картин на темы русских сказок. Долгие беседы с художниками о Боге, религии и душе обернулись врубелевским «Демоном» и «Христом», циклом картин об Иисусе у Поленова.

87 лет, прожитых в нескончаемых трудах и поисках. И каков итог? Несколько исторических полотен и портретов, незаконченные записки об искусстве и педагогике. Да, но не только. Главный итог — это сотни картин, которые создали благодарные ученики, возвратив миру все то, что вложил в них Павел Петрович.

Символы Борисова-Мусатова

(Татьяна Чамова)

С Борисова-Мусатова начинался «серебряный век» русской живописи. Он был уродлив и некрасив, но у него было доброе сердце и романтическая душа. Его не понимали, над ним смеялись, но он с упорством первооткрывателя искал новые пути в искусстве, желая открыть миру полузабытый язык символов и гармонии.

В 1870 году в доме скромного саратовского служащего железной дороги родился долгожданный первенец. Родители назвали его Виктором и не могли нарадоваться на веселого и резвого малыша. Но вскоре с мальчиком случилось несчастье — упав со скамейки, он серьезно повредил позвоночник. На всю жизнь ему достался горб, малый рост, а главное — боли и постоянная угроза обострения болезни. Годы спустя товарищи ласково называли его за глаза «горбунчиком», а он поражал всех задором, жизнелюбием, энергией.

Виктор начал рисовать в шесть лет. Контурные карты в его исполнении становились целыми картинами. Море около берегов обводилось необыкновенно живописной краской, горы растушевывались с удивительной тщательностью, реки и озера покрывались волнами.

Зеленый островок на Волге стал его первой мастерской: «Он был для меня чуть ли не „таинственный остров“. Он был пустынен, и я любил его за это. Там никто не мешал мне делать первые робкие опыты с палитрой».

Виктору повезло — в саратовском реальном училище заметили его талант и дали импульс учиться дальше: Московское училище живописи, ваяния и зодчества, Петербургская Академия художеств, опять Москва. На первых порах он стремится в совершенстве овладеть техникой живописи. Отрабатывать классический рисунок Мусатов отправляется в Париж, в ателье Ф. Кармона. Твердо следуя поставленной цели, он изо всех сил сопротивляется соблазну живописи.

В парижских мастерских Мусатов знакомится со многими молодыми русскими художниками. «Маленький, горбатый, с худощавым бледным лицом, светлыми волосами ежиком и небольшой бородкой, он был трогателен, мил и сердечен. Мы все его любили, стараясь оказывать всяческое внимание. Мусатов всецело был тогда во власти импрессионистов», — вспоминал Грабарь.

Не на Монмартре, а в Саратове, на каникулах, он дает волю живописному эксперименту с цветом, пробует, ищет. Особенно удается ему «Агава». Простое домашнее растение в глиняном горшке художник увидел так, что в воображении возникают картины заморских стран и дальних путешествий. Так писали лишь признанные французские импрессионисты.

«За пять лет учебы Мусатов повторил маршрут европейской живописи последних десятилетий 19 в.», — скажут о нем позднее.

Как найти себя в живописи — этот вопрос становится главными для Мусатова после возвращения из Парижа.

В небольшом садике саратовского дома творит он мир своей мечты. Его идеи в начале напоминают игру, забаву. Однажды Виктор попросил свою мать Евдокию Гавриловну, искусную рукодельницу, сшить длинное белое платье, какое носили в старину. Сам из проволоки сделал обруч, сказав, что это будет кринолин. К платью нужны были ожерелье, веер, серьги — все это нашлось в старом комоде.

Одетая в старинное платье, на фоне беседки, увитой виноградом, ему позирует сестра Леночка. Вот он — тот образ, «форма мечты», которую так долго искал художник. «Наконец-то нашел ее, — признается Мусатов, — сотворил по образу и подобию прошлого столетия».

Отныне Дамы на картинах Мусатова — это его идеальный образ. В костюмах смешаны эпохи и стили. Сердце художника свободно от условностей. На вопрос друга: «Что это за время?» — он ответит лукаво, глядя на один из своих холстов: «А это, знаете ли, просто „Красивая эпоха“…» Появление на выставке Московского товарищества художников картины «Автопортрет с сестрой» вызвало непонимание и брань критиков. Отчасти они были правы — не хватало единства, строгой организации композиции… И тем не менее — первый серьезный шаг к новому искусству сделан. Живописный язык Мусатова только формируется, но он уже не похож на обличающий реализм передвижников, отличается от воздушной легкости французского импрессионизма.

После «Автопортрета» пройдет четыре года поисков и труда. Неудачные работы, безответная любовь, непонимание критики. Но Мусатов молод и верит в свое счастье.