Владимир Бушин - И всё им неймётся!

Сразу видно, что чушь. Было у Верховного время и нужда переписываться с одним из командующих! Вполне достаточно было телеграмм, телефонных звонков, приказов и директив. И вот, говорит, эту переписку изверг Хрущёв уничтожил. Да не мог ска­зать это Голованов, это прямая выдумка Чуева. Ведь переписка это я пишу тебе, а ты - мне. Допустим, Хрущёв уничтожил письма, которые Сталин полу­чал от Голованов. Но где письма, которые Сталин слал Голованову? Их же Хрущёв не мог уничтожить. Они же оставались у адресата. Однако их нет. Вот так работал Чуев. Что взять с поэта! Вольный полёт фантазии...

Но Юрий Мухин безоговорочно верит. А кроме того, он обожает крушить, топтать и рвать в клочья любые авторитеты, а Чуев ему в этом помогает. На­чинал Мухин крушить ещё с Маркса, Энгельса и Ле­нина: «Да что мне Маркс?Да мне ль его бояться!» Ленин? Кабинетное существо! Не знал жизни, как я, металлург, её знаю. А дело кончилось тем, что лет через десять два последних слова из цитаты Маркса «Нам нравится эта работа - называть вещи своими именами» Мухин сделал заголовком своей газеты. И тем, что теперь ленинские юбилеи отмечаются газе­той широко и достойно. Молодец, Юрий Игнатьевич, не упрямстует по примеру некоторых мыслителей. Прекрасно!

Однако без крушения и топтания Мухин не мо­жет. И вот, отвязавшись от классиков марксизма, примирившись с ними и даже взяв их в союзники, он принялся за советских генералов. Написал боль­шую книгу о них - «Если бы не генералы». Млечин и Сванидзе бубнят: «Мы победили не благодаря, а во­преки Сталину!» Мухин развил их идею дальше: мы победили не благодаря, а вопреки нашему командо­ванию, нашим генералам, ибо они были бездарными предателями. В этой брехне и состоит суть помяну­той книги.

Сволочи среди живых трупов

Если ты живёшь в стеклянном доме, то не следует швыряться камнями.

Недавно довелось в архигламурном журнале «Ка­раван истории» прочитать большую беседу Констан­тина Смирнова, младшего сына покойного Сергея Сергеевича, знаменитого писателя. Что творится с детьми таких людей! Сын Шостаковича, сын Симо­нова, внук Гайдара, вот эти два сыночки - Андрей да Константин... Один другого злобней на Советскую власть. А жили при родителях, как у Христа за па­зухой. На сей раз, например, слышим: «Моё детство было замечательным... В 1958 году, когда мне было шесть лет, отцу дали дачу в Переделкино, с которым связаны самые радостные и счастливые дни моей жизни... Помню приподнятое настроение, особый аромат молодости и весёлых надежд, который был словно разлит в воздухе в конце 50-х - начале 60-х годов». Да и попозже не скучней было: «Я поступил на филфак в МГУ. Свободная студенческая жизнь за­крутила меня так, что скоро я забыл дорогу в МГУ. Мы с приятелями говорили дома, что идём на лек­ции, а сами играли в карты, крутили любовь и не вылезали из чешской пивной «Пльзень». Вот она - жизнь «золотой молодёжи»!

А в Переделкине, говорит, прожили 25 лет. «По­сле смерти отца дачу отобрали». Естественно, ибо дача была общественная и дали её за гроши хорошему писателю, которому некогда было шляться по пивным, во временное пользование, а «отобрали» не сразу после смерти отца, а лет через 7-8 после.

Да и потом знаменитые имена отцов открывали их отпрыскам все дороги. Ельцин, например, при­знавался, что назначил Гайдара главой правитель­ства только из-за имени: «Я же вырос на книгах его деда!». И этот : «Нам с братом не пришлось проби­вать себе дорогу - за нас это сделал отец». А теперь их родители, деды и бабушки в гробах ворочаются. Ведь какое неуважительное незнание у детей о сво­их отцах, сколько вранья о них!

А начинает К.С. издалека: «Вот так «оформи­лось» наше семейство: русский батюшка, а матушка с «гремучей смесью» в крови - наполовину еврейка, наполовину армянка». Неужели такого рода «смесь» во всём и виновата? Даже в том, например, что Кон­стантин уверяет, будто в 1937 году его отец начал сотрудничать в газете «Гудок», «где, если кто не знает(!), в то время(!) трудился букет будущих клас­сиков - Юрий Олеша, Михаил Булгаков, Валентин Катаев, Ильф с Петровым». Если кто не знает, на­званные писатели были на 12-15 лет старше Сергея Смирнова и работали в «Гудке» примерно на столько же лет раньше. При Смирнове никто из них там не работал, они уже давно ходили в «классиках».

Не знает сынок и военных страниц биографии отца. А о времени после войны уверяет: «Когда в середи­не 50-х Твардовского назначили главным редактором «Нового мира», он позвал отца в заместители. На са­мом деле в середине 50-х, т.е. с 1954-го по 1958-й, главным редактором журнала был не Твардовский, а Симонов. Дальше на предельной ноте искренности ещё интересней: «Разве я мог тогда понять, почему закрыли редакцию «Нового мира», и что такое пока­янные письма, которые пишут солидные уважаемые дяди!» Во-первых, «Новый мир» никто никогда не закрывал, а вот сейчас, как и многие старые журна­лы, он едва дышит. В Советское время там, как и в других редакциях, иногда менялось начальство, что вполне естественно. Так, в «Литературной газете» в роли главного редактора я помню ещё до войны Симонова, Войтинскую, потом - Ермилова, опять Симонова, Рюрикова, Смирнова, Чаковского, Удаль- цова, Бурлацкого и вот - Юрий Поляков. Что уди­вительного? Меняются и командующие военными округами, армиями, фронтами, и директора заводов, и главные врачи больниц, и даже заведующие диско­теками, когда иные из них выходят в президенты...

Во-вторых, а кто в годы детства и юности Кон­стантина Смирнова писал покаянные письма? Я, на­пример, помню только одно - Пастернака за «Док­тора Живаго», изданного им за границей и ставшего знаменем борьбы против нашей родины, как позже

- солженицынский «Архипелаг». Как же в этом не покаяться! А вот покаянных и благодарных речей действительно было немало. Евтушенко всю жизнь каялся, это его любимый лирический жанр. Ещё в 1963 году каялся перед Союзом писателями за свою лживую автобиографию, изданную во Франции: «Я совершил непоправимую ошибку... Я ощущаю тяжёлую вину... Для меня это урок на всю жизнь» и т.д. Он же каялся перед Хрущёвым за другие литературно-политические проказы и выражал при этом готовность «бороться каждодневно за оконча­тельную победу ленинизма», он же - за ложь в сти­хотворении «Бабий Яр»; Эрнст Неизвестный каялся за художественные выкрутасы и взывал: «Дорогой Никита Сергеевич, я благодарен вам за отеческую критику (Несмотря на то,что была, говорят, с матер­щиной. - В.Б.). Она помогла мне. Да, пора кончать с чисто формальными поисками»; Василий Аксёнов- в том же покаянно-благодарном духе: «Я благода­рен партии и Никите Сергеевичу за то, что могу с ним разговаривать, советоваться... Наше единство в нашей марксистской идеологии» и т.д. Стенограмма всех этих излияний в 1991 году была опубликована в журнале «Известия ЦК КПСС» и есть в моей книге «Окаянные годы»(1997). А позже каялся и Солже­ницын - за «Пир победителей», от которого в своё время даже отрёкся, но как только власть перевер­нулась, он побежал с этим «Пиром» в Малый театр и Соломин поставил его. Странно, что Островский, сидящий у входа в театр, не встал с кресла и своей бронзовой десницей не задушил обоих.

Но К.С. продолжает: «Разве мог я знать, что пе­режил мой отец, секретарь писательского парткома, когда вынужден был как председатель собрания мо­сковских писателей открывать травлю Пастернака... Участие в этой травле довлело над ним всю жизнь, поскольку он был очень порядочным человеком».

Тут опять много вопросов. Во-первых, Сергей Смирнов был не секретарём парткома МО СП, а пер­вым секретарём его правления. Во-вторых, дело бес­партийного Пастернака рассматривалось, естествен­но, не на партийном собрании, а на общем собрании писателей Москвы. В-третьих, если уж Смирнов так не хотел участвовать в нём, то мог бы как-то укло­ниться. Ну, мог бы... Например, подобно Вениамину Каверину, о чём тот сам и поведал: «Как бывало уже не раз, я «храбро» спрятался». Хотя, по его словам, ему дважды звонил К.В.Воронков, секретарь по ор- гвопросам, и настаивал, чтобы он пришёл. А ведь здесь не было и попытки спрятаться. Наконец, Смир­нов мог бы взять пример с героев войны, о которых писал и рассказывал: их девизом было «Умираем, но не сдаёмся!» Тем паче, что ему-то вообще ничего не грозило. А главное, после того собрания Смир­нов прожил почти двадцать лет. Было время хоть в какой-то форме, хоть в частном письме выразить свои сожаление и раскаяние. Но где это письмо? Где раскаяние?..

Но что же именно сказал он на том собрании. А вот: «Нельзя пройти спокойно мимо этого тяжёлого факта предательства. Вы поймёте чувство оскорбле­ния, чувство настоящего гнева, с которым мне при­шлось закрыть эту книгу. Я был оскорблён не только как советский человек, я был оскорблён и как рус­ский человек. Я был оскорблён как интеллигент и просто как человек. Я, наконец, был оскорблён этим романом, как солдат Отечественной войны, как че­ловек, которому приходилось плакать над могилами погибших товарищей... Я был оскорблён потому, что герои этого романа прямо и беззастенчиво пропове­дуют философию предательства. Чёрным по белому в романе проходит мысль, что предательство вполне естественно. Предатель возведён в сан героя и преда­тельство воспевается как доблесть». Какие же из этих слов Смирнов взял обратно? Ни одного. Всё это за­ставляет думать, что 45-летний человек, прошедший войну, не «вынужден был» председательствовать на том собрании, а действовал вполне сознательно, до­бровольно и потом не жалел об этом.