Ю Кагарлицкий - Шерлок Холмс, которого придумал Конан Дойл
Но пока что речь идет только о невнимании. В дальнейшем же открывается нечто гораздо худшее. Конан Дойль последовательно лишает своего героя всего, что хоть в какой-то мере может помешать тому быть простым спутником и хронографом Холмса. У него была собака и куда-то делась. Неизвестно, куда. Он женился и купил в хорошем лондонском районе Паддингтоне практику у престарелого доктора Фаркера, но когда был нужен Шерлоку Холмсу, больных отдавал на время другому врачу, а потом с практикой и вовсе расстался. Женился он на сиротке, но потом у нее объявилось немало родственников, людей все как один слабого здоровья, так что ей то и дело надо было их навещать, предоставляя тем самым своему мужу возможность возвращаться на Бейкер-стрит, где он до этого жил с Шерлоком Холмсом.
Однако все это отступает на задний план по сравнению с той жестокостью, какую Конан Дойль проявляет к своему герою в двух случаях. В "Человеке с рассеченной губой" мы узнаем, что у доктора Уотсона есть сын по имени Джеймс. В дальнейшем он не упоминается. Не иначе - умер. Что касается жены, то Уотсон, как легко заметить, взял ее из очень нездоровой семьи. И она тоже умирает, ничем больше не стесняя своего овдовевшего супруга. Он теперь может все свое время уделять Шерлоку Холмсу.
И все это - по отношению к одному из собственных своих воплощений!
Не больший кредит доктор Уотсон заслужил и в качестве участника приключений Шерлока Холмса.
Правда, доктору Уотсону однажды довелось выслушать от своего друга слова одобрения.
"Я не могу не отметить, что, описывая со свойственной вам любезностью мои скромные заслуги, вы обычно приуменьшаете свои собственные возможности, - говорит ему Шерлок Холмс в "Собаке Баскервилей". - Если от вас самих не исходит яркое сияние, то вы, во всяком случае, являетесь проводником света... Я у вас в неоплатном долгу, друг мой".
В какой восторг пришел Уотсон от этих слов!
"Я впервые услышал от Холмса такое признание, и должен сказать, что его слова доставили мне огромное удовольствие, ибо равнодушие этого человека к моему восхищению им и ко всем моим попыткам придать гласности метод его работы не раз ущемляло мое самолюбие. Кроме того, я был горд тем, что мне удалось не только овладеть методом Холмса, но и применить его на деле и заслужить этим похвалу моего друга".
Но это преждевременные восторги. Ибо тут же следует новая реплика Шерлока Холмса.
"Увы, дорогой мой Уотсон, большая часть ваших выводов ошибочна. Когда я сказал, что вы служите для меня хорошим стимулом, это, откровенно говоря, следовало понимать так: ваши промахи иногда помогают мне выйти на правильный путь".
Впрочем, не стоит слишком обижаться на Шерлока Холмса, а заодно и на Конан Дойля. Вспомним: спутнику главного героя романа большой дороги положено оттенять его качества, и доктор Уотсон исправно выполняет эту задачу. Он сам "немножко детектив" - но только в той мере, в какой это дает ему возможность принять участие в приключениях своего друга и тем самым "войти в сюжет", избежать опасности превратиться в чисто служебную фигуру. В остальном же он противостоит Шерлоку Холмсу, оттеняя его. Тот великий сыщик. У этого только потуги таковым стать. Тот - человек не без странностей. Этот абсолютно во всем нормален.
Доктор Уотсон - просто хороший, привязчивый, скромный человек.
Кроме того он, как и подобает человеку его профессии, отличается известной аккуратностью. Разве этого мало? Тем более, что в этом отношении - особенно в аккуратности, пусть даже не абсолютной, он тоже оттеняет Шерлока Холмса.
"В характере моего друга Шерлока Холмса меня часто поражала одна странная особенность, - рассказывает доктор Уотсон, - хотя в своей умственной работе он был точнейшим и аккуратнейшим из смертных, а его одежда всегда отличалась не только опрятностью, но даже изысканностью, во всем остальном это было самое беспорядочное существо на свете, и его привычки могли свести с ума любого человека, живущего с ним под одной крышей.
Не то, чтобы я сам был безупречен в этом отношении... но все же моя неаккуратность имеет известные границы, и когда я вижу, что человек держит свои сигары в ведерке для угля, табак - в носке персидской туфли, а письма, которые ждут ответа, прикалывает перочинным ножом к деревянной доске над камином, мне, право же, начинает казаться, будто я образец всех добродетелей... Поэтому, когда у Холмса появлялась охота стрелять, и он, усевшись в кресло с револьвером и патронташем, начинал украшать противоположную стену патриотическим вензелем "V. R.", выводя его при помощи пуль, я остро чувствовал, что это занятие отнюдь не улучшает ни воздух, ни внешний вид нашей квартиры.
Комнаты наши были вечно полны странных предметов, связанных с химией или с какой-нибудь уголовщиной, и эти реликвии постоянно оказывались в самых неподходящих местах, например, в масленке, а то и в еще менее подходящем месте. Однако больше всего мучили меня бумаги Холмса. Он терпеть не мог уничтожать документы... но вот разобрать свои бумаги и привести их в порядок - на это у него хватало мужества не чаще одного или двух раз в год" (рассказ "Обряд дома Месгрейвов").
Не правда ли - неординарность Шерлока Холмса здесь переходит в чудачество? И это никак ему не вредит в наших глазах.
В английской литературе издавна было какое-то особое тяготение к чудаку. Именно чудак своей непохожестью (а он бывал непохож прежде всего на людей приземленных, а то и просто корыстных и подлых) притягивал сердце автора, и если он своей неприспособленностью к жизни и нелепыми поступками вызывал улыбку, то во всяком случае - не злую. Чудаком был пастор Адамс из "Джозефа Эндруса", чудаками были моряки из романов другого классика английского Просвещения - Тобайаса Смоллета (1721 - 1771), которые и на суше старались соблюдать все правила навигации, и уж чудаком из чудаков был пастор Примроз из романа Оливера Голдсмита (1728 - 1774) "Векфилдский священник" (1766). Сколько поколений читателей смеялось над промахами бедняги пастора! Он торопится исправить ошибку своего непрактичного сына, обменявшего лошадь на гросс (двенадцать дюжин) зеленых очков, и отдает другую, последнюю свою лошадь тому же мошеннику. Он заказывает у бродячего художника семейный портрет такой величины, что потом его невозможно внести в дом, и он так и остается стоять в сарае, где его писали. На стене гостиной у него висит эпитафия, сочиненная им на смерть его благополучно здравствующей жены, и он один за другим выпускает в свет никому не нужные труды в защиту единобрачия духовенства... Да, над ним смеялись, - и проникались к нему любовью.
Чудак - это тот, кто не похож на других. Но Шерлок Холмс не похож ни на кого даже по роду своих занятий. Он выделяется не только своей профессией, но и в пределах профессии.
Само по себе определение "сыщик-консультант" было единственным в своем роде. У него, правда, был один недавний предшественник, но куда менее способный.
В 1882 году в лондонском суде разбиралось дело об исчезновении немца-булочника Урбана Наполеона Штангера (предполагали, что его убили жена и ее любовник, но по английским законам "нет трупа - нет убийства", и это обвинение захлебнулось). Друг Штангера Георг Гайзель нанял для надлежащего расследования этого происшествия частного сыщика Венделя Шерера, который показал полнейшую свою профессиональную непригодность, но тем не менее держался на суде с большим достоинством, именуя себя "сыщиком-консультантом". Термин этот был всем в новинку, но может быть, именно поэтому его запомнил Конан Дойль, только что вернувшийся из своего африканского путешествия.
И пять лет спустя его герой обратился к доктору Уотсону с такими словами: "Видите ли, у меня довольно редкая профессия. Пожалуй, я единственный в своем роде. Я сыщик-консультант, если только вы представляете себе, что это такое. В Лондоне множество сыщиков, и государственных, и частных. Когда эти молодцы заходят в тупик, они бросаются ко мне, и мне удается направить их по верному пути". В отличие от Вендела Шерера это действительно ему удается, и это еще более подчеркивает его уникальность.
Что, впрочем, никак не мешает ему быть образом не только совершенно индивидуальным, но в высшей степени обобщенным.
На каждого из упомянутых ранее чудаков профессия наложила свой отпечаток. Но был еще один тип чудака, которого она целиком себе подчинила. Звался он "педант", причем слово это трактовалось в расширительном смысле. Педант это не только тот, кто на всю жизнь уткнулся в книгу, но и всякий, кто не умеет беседовать ни о чем, кроме того, что составляет самый смысл его жизни. Военный будет говорить об осадах и фортификации, юрист - о законах, а светский человек - об известных красавицах и модных недомоганиях. Подобный тип чудака описали основатели английской журналистики Джозеф Аддисон (1672 - 1719) и Ричард Стил (1672 1729) в своем журнале "Зритель" (1711 - 1714). "Зритель" неоднократно переиздавался и еще в конце прошлого века стоял на книжных полках всех образованных людей. Трудно себе представить, что его не было у Конан Дойля или, во всяком случае, у его родителей.
