Сергей Сеничев - Диагноз: гений. Комментарии к общеизвестному
В то же время, Репин мог писать и непостижимо скоро. Один из портретов Толстого (Льва Николаевича он писал не раз) — лучший, на котором яснополянец запечатлен сидящим в кресле с книгою в руках — был выполнен за три дня.
К старости у него стала сохнуть перетруженная правая рука. Поняв, что вскоре не сможет держать кисть, художник принялся учиться писать левой. И выучился! Научитесь рисовать левой рукой хотя бы сколько-нибудь ровный домик с трубой, и вы поймете, о чем идет речь…
Великий да ВИНЧИ был бы стократ велик, умудрись он довести до конца хотя бы одно из своих исследований…
Лет за десять до смерти он пытался привести в порядок рабочий архив — «беспорядочный сборник, извлеченный из многих листов», упоминая про 113 книг о природе, 120 об анатомии, 10 о живописи, 7 о тенях, книгу о летании, книгу о пространственном движении и т. д. Он так и не написал их, они имели место быть «в больших и малых отрывках»…
Леонардо брался за многое, но НИКОГДА и НИЧЕГО не заканчивал: «ему казалось, что в тех вещах, которые были им задуманы, рука не способна достигнуть художественного совершенства» — вот сколь претенциозными сверхзадачами нагружал он в процессе свои научные замыслы.
Не лучше обстояло и с живописью. Серьезные биографы в один голос заявляют: он был слишком разносторонним, увлекался слишком многим враз, отдавал математике, естествоиспытательству и инженерии гораздо больше времени, чем живописи, почему и написал слишком немного картин. Да и те никак не мог довести до конца…
«Тайную вечерю» гений творил добрых три года (и это после самых основательных предварительных работ). Он часто поднимался на леса уже ранним утром и не выпускал кисти из рук до самой темноты — да-да, как и многие, забывая в это время о еде и питье. Но потом не подходил к «Вечере» днями и даже неделями. А если и подходил — часами стоял перед картиной, «довольствуясь ее внутренним созерцанием». А то вдруг мог примчаться из дворца, где формовал параллельно модель конной статуи Франческо Сфорца, чтобы сделать пару — не более — новых мазков…
Во всех книгах по искусствоведению оплакивается горестная судьба этой фрески, которую безжалостно уничтожали века, стихии и варвары. То монахи прорубили в ней дверь для прохода из кухни в трапезную, то кому-то пришло на ум пририсовать государственный герб прямо над головой у Христа, то австрийские с французскими солдаты — попеременно — устраивали в трапезной конюшни, а заодно развлекались, швыряя кирпичи в лики апостолов…
И никто не хочет говорить, что куда больший урон «Тайной вечере» нанес сам ее создатель: не слишком искушенный в технике al fresco (живописи по сырой штукатурке) Леонардо заведомо обрек изображение на преждевременное отслоение… По той же причине пришла в упадок фреска «Битва при Ангиари», которую он писал на стене Зала Совета Флоренции, соревнуясь с Микеланджело…
Портрет супруги Франческо дель Джокондо, известный ныне под названием «Мона Лиза», да Винчи совершенствовал по меньшей мере четыре года и, скорее всего, до полного завершения не довел. Чем, скорее всего, и объясняется тот факт, что полотно не было передано заказчику…
И мы имеем смелость утверждать, что сам процесс — живописи ли, научного ли эксперимента и анализа — занимал нашего героя куда больше результата. Проще говоря, лицом и визитной карточкой Ренессанса стал гениальный дилетант…
О чистоте процесса познания или о результатах его пёкся добровольно лишившийся зрения ДЕМОКРИТ — решайте сами… Решив, что, избавившись от «развлечений зрения», он добьётся более оживленного осмысливания природы, этот удивительный грек взял и ослепил себя. Сугубо варварским способом: часами смотрел на установленный против заходящего солнца надраенный медный щит.
Сохранился рассказ о том, как земляки пригласили искусного врача для освидетельствования бедолаги на предмет умственной нормальности: время от времени отец атомистики заходился в совершенно беспричинном — по их меркам — смехе. Врач осмотрел «смеющегося философа» и засвидетельствовал, что опасения напрасны: Демокрит совершенно здоров.
Тем врачом был Гиппократ.
Тесен, однако, античный мир…
Платон рассказывал о СОКРАТЕ (а о нем никто кроме Платона и не рассказывал), как однажды во время военного похода тот вдруг задумался о чем-то и застыл на месте. И простоял, погруженный в мысли, с утра до позднего вечера. Тут надо отдать должное его товарищам по оружию: рассудительные ионийцы не стали отвлекать замершего в ступоре бойца приглашениями ни на обед, ни даже на ужин. А с приближением темноты вынесли свои подстилки на воздух и возлегли понаблюдать, до каких, собственно, пор сей ступор будет продолжаться. Однако не выдержали и уснули. А Сократ простоял, не шелохнувшись, до рассвета, после чего помолился Солнцу и ушел…
Тому же Платону Сократ-де признавался, что с самого детства внутри него живет какой-то голос, который всякий раз и вдохновляет его на те или иные раздумья.
Современная психиатрия трактует такое поведение как кататонию. А Ницше обозвал Сократа шутом, «возбудившим серьезное отношение к себе»…
А дрожжами к тесту, на котором замешан сам НИЦШЕ, был, как заметил кто-то, «обыкновенный паралич». Вот ведь как: иным и паралич плёвое дело — «обыкновенный»…
Болезнь поразила его в районе тридцати лет. К тридцати пяти он был уже полуслепым сгорбившимся инвалидом, испытывающим «полный упадок энергии». И знаменитый «Гимн одиночеству» писал ну очень исподволь — минут по двадцать в пару недель. Он вообще имел обыкновение лихорадочно заносить на бумагу всё, что приходило в голову, и «когда накапливалось достаточно БУМАГИ, посылал ее в типографию, и таким образом создавалась КНИГА».
Оценка жестока, но довольно справедлива. С одной стороны, идите-ка и отнесите в типографию кипу исписанной бумаги, а мы посмотрим, какое применение ей там определят. С другой — Ницше действительно не оставил философского завещания как такового, большая часть его произведений написана в форме афоризмов с параграфами. Вообще ВСЕ его книги незавершенны. А автор «Заратустры» — опять же, по словам кого-то из критиков — не Ницше, а хлоралгидрат, который великий немец потреблял к концу 80-х уже без меры… И об этом мы поговорим отдельно…
Не переставая творил и прозванный поклонниками «датским Сократом» КЬЕРКЕГОР (этот грек всем им покоя не давал: магистерская диссертация Кьеркегора называлась «О понятии иронии, с особым вниманием к Сократу»)…
Сам же он сравнивал себя с Шахерезадой: «подобно принцессе из Тысячи и одной ночи я спасал свою жизнь тем, что длил рассказ, то есть сочинительствовал». Бедняга признавал, что писательство и было его жизнью, помогая преодолевать «чудовищную тоску и сердечные страдания симпатического свойства».
И сознательно сведший к минимуму любые контакты с окружающим бытием Кьеркегор обратил свой взор к бытию внутри себя. И писал и писал, денно и нощно — при свечах, до рассвета. И очень скоро превратился в объект общественного осмеяния, в «мученика насмешек»: местный сатирический журнал не выходил без новой карикатуры на чудаковатого земляка. Мальчишки на улицах зашвыривали проходящего горбуна камнями, выкрикивая ничего для них не значащее «Или — или» (название его крупнейшего труда).
Зависимость философа от призвания (единственное, в чем он не сомневался никогда — так это в своей гениальности) была абсолютной. Жестокость мира лишь — Кьеркегор был уверен и в этом! — закаляла его, и он «забывал абсолютно обо всем, ничто и никто не было властно» над ним, если только он мог писать… И он писал, пока не упал однажды на улице, потеряв сознание. Через несколько дней величайший из датских тружеников пера и мысли скончался, не получив прощения господня: из рук священника не пожелал, а в причастии от частного лица ему было категорически отказано.
На надгробном памятнике начертали, самим же и веленное: «Тот Единичный»… Кьеркегору было всего 42 года.
От него осталось 28 томов, половину которых составили дневники. Да, в общем-то, и другая половина его творческого наследия представляет лишь литературно оформленный каталог неисчислимых страхов и сомнений. Как это чаще всего и случается с истинными последователями Сократа…
Очень многие из наших героев относились к своему творчеству как к единственной панацее от терзавших их психологических, а чаще просто психических неурядиц.
«Чтобы не думать о преступлениях и безумствах мира сего, я бегу от него без оглядки, спасаюсь бегством в искусство», — писал ФЛОБЕР…
«Если я не пишу, то мучусь и тоскую», — признавался ПЕТРАРКА в одном из писем. И в другом: «Жить и писать я перестану сразу». Не обманулся: его нашли мертвым за день до семидесятилетия — за столом и с пером в руке…
