Михаил Ненашев - Иллюзии свободы. Российские СМИ в эпоху перемен (1985-2009)
Монополия была порочна прежде всего тем, что не стимулировала творческий процесс, лишала его состязательности, конкуренции. Явление это на телевидении, по моему мнению, было неслучайным. Механизм организации творческого процесса с самого начала отличался от механизма организации в газете, журнале, где взаимоотношения творческих отделов с секретариатом, формирующим номер, всегда строятся на основе строгого отбора и конкуренции. Ничего подобного даже с учетом специфики и технической особенности творческого процесса не происходило на телевидении. Передача, одобренная при первом просмотре главной редакцией, заслужившая положительную оценку председателя или его заместителя, получала строго определенное время в течение недели или месяца (час и день), и после этого группа авторов передачи в течение весьма длительного времени, иногда и многих лет, становилась монопольным владельцем этого времени и могла без каких-либо опасений конкуренции работать на среднем, а чаще на весьма посредственном уровне.
Я понимал, что мое назначение в Гостелерадио было связано с намерением М. Горбачева и его сторонников сохранить в своих руках главный информационный центр и ограничить оппозиционные выступления радио и телевидения. Уже в своих первых беседах с М. Горбачевым, Н. Рыжковым я говорил о том, что эта задача не по силам одному человеку, если даже он председатель Гостелерадио СССР и убежденный сторонник перестройки. Убеждал, что она невыполнима в нынешних условиях вообще. Для меня было очевидным: избежать крайностей, деформаций, которые охватывали Центральное телевидение, остановить процесс политизации телевизионных редакций и передач с преобладанием субъективных пристрастий, когда микрофон предоставлялся только определенному кругу лиц и, несмотря на призывы, отсутствовал плюрализм мнений, было практически невозможно, ибо все эти процессы были естественным отражением того, что происходило в реальной действительности, в общественно-политической жизни страны.
Радио, телевидение в условиях перестройки, активно участвуя в многообразной политической жизни общества, находясь на самом ее острие, не могли не меняться и не могли не стать активными участниками политической борьбы, не могли не испытывать на себе те изменения, которые происходили в реальности. Нами ныне владеет настроение осуждения телевидения, и еще не пришло понимание того, как многим мы обязаны ему, как с наибольшей полнотой и выразительностью оно отразило нас в том виде, в каком мы действительно были, высветило все лучшее и все худшее в нас. Всем памятны бушующая на экранах «Лестница 12-го этажа», прямые трансляции первых народных съездов, телемосты между континентами и многое другое, что стало частью нашей жизни. Признаемся, что и нашу неимоверную усталость от политики впервые обнаружило тоже телевидение.
Появление новых передач и видеоканалов, сочетающих социальную остроту и зрелищность, занимающих позицию, которая часто не совпадала с официальной, было неизбежно: на телевидении происходило то, что происходило в реальной жизни, – шла острая борьба различных позиций, различных общественных сил. Популярные телепередачи, имеющие многомиллионную аудиторию, – «Взгляд», «Добрый вечер, Москва», «600 секунд» по-разному воспринимались и оценивались, однако несомненно было то, что именно они отражали черты современного телевидения. Помню, как мне пришлось в ЦК КПСС защищать телефильм тогда малоизвестного, а ныне одного из популярных телепублицистов Леонида Парфенова «Дети ХХ съезда». Защищать уже после того, как я поддержал выход его на телеэкран, до этого он длительное время моим предшественником не выпускался. В этом фильме Ю. Карякин, Е. Евтушенко, Л. Карпинский, Е. Яковлев размышляли об истоках идей перестройки, о той оттепели в надеждах, которые принес ХХ съезд КПСС. Я принадлежал к этому же поколению, и мне были близки эти идеи.
В отличие от Л.П. Кравченко, который свою позицию обозначил как человек, который старался не задавать лишних вопросов, я с самого начала задавал – и, наверное, слишком много – вопросы Горбачеву и его ближайшим советникам, чтобы убедиться, понимают ли они, что телевидение не может быть прежним, ибо оно неотъемлемая часть нашей жизни. К сожалению, я скоро увидел, что Горбачев оставался либералом и даже демократом во взаимоотношениях с радио и телевидением лишь до тех пор, пока эти средства были лояльны к нему, прославляли его реформаторство, отражали его первые миссионерские поездки по стране, пели ему победные гимны. Стоило же им начать выражать сомнения в его деяниях или заявлять об иной позиции, сразу же появлялись замечания вездесущих помощников или раздавался раздраженный звонок демократа – президента СССР. Олег Попцов, руководитель Российской телекомпании, наученный горьким опытом взаимоотношений с властью, очень верно заметил в интервью «Независимой газете» (21 ноября 1992 г.): «Власть очень трудно привыкает к роли зрителя, слушателя. Она до сих пор считает, что находится над зрителем, над слушателем и существует для того, чтобы объяснять, что и как надо видеть и слышать».
В неравной борьбе больше всего в то время не мог понять и согласиться со стремлением моих руководителей сохранить по-старому в информации и пропаганде два уровня правды и откровенности. Один – тот, что происходил в действительной жизни, со всеми ее противоречиями и конфликтами, острой борьбой различных общественных сил и движений, все большим недовольством тем, как идут перемены в экономике, в социальной сфере, и второй уровень – уровень официальной партийно-государственной информации, пытающейся представить все в благоприятном розовом виде и цвете. Получалось, провозглашая демократию и гласность, мы на практике продолжали проявлять старый консервативный подход к информации, сохраняли прежний разрыв между словом и делом, между информацией и реальной жизнью!
Мое пребывание в Гостелерадио СССР по времени совпадало с началом торможения перестройки и возрастанием недовольства, которое она начала вызвать среди широких кругов населения. И сколько бы тогда ни говорили о коварстве оппозиции, этот процесс был основным источником растущего авторитета демократической оппозиции политике Горбачева, в числе активных участников оппозиции оказались в то время значительные слои работников массовых средств информации: печати, радио и телевидения. Это обстоятельство не могло не вызвать острой критики радио и телевидения и справа, и слева.
Особенно резко критиковали телевидение и его шефа за инакомыслие руководители ЦК КПСС и правительства, проявляя часто удивительное непонимание того, что происходит в настоящей жизни. Многочисленные объяснения на совещаниях и советах по поводу тех или других передач убеждали меня: в представлении ближайшего окружения Горбачева устойчиво сохранялось старое представление, что все лишь в том, кого и как допускать к микрофонам. И дело здесь было не просто в близоруком, непрофессиональном подходе, а больше в привычке повелевать телевидением, не видя, что происходит за окнами кабинетов Старой площади и Кремля.
Критика сверху была жесткой, напоминая порой те известные времена из далекого прошлого, когда гонцу, принесшему во дворец правителю дурную весть, тут же рубили голову. Участникам столь короткой расправы было обычно невдомек, что гонец не виновник вести, а ее жертва. Говорю об этом с горечью, ибо был приверженцем позиции: на телевидении и радио не должно быть двух уровней откровенности и правды, один уровень, когда, к примеру, идет прямая трансляции съезда народных депутатов или сессии Верховного Совета, наполненной страстями до краев, столкновениями мнений без соблюдения даже элементарных правил приличия, с применением всего набора грубостей и оскорблений. Все это с помощью телевидения выносилось на общее обозрение, становилось достоянием всей страны. После этого особенно странно было на другой день выслушивать замечания Горбачева или переданные по его поручению негодования по поводу комментаторов и обозревателей, слишком откровенно и резко оценивающих столкновения и конфликты парламентариев. Мог ли этот бурлящий, как перегретый паром, котел в виде Съезда народных депутатов СССР или РСФСР быть представлен в комментариях на радио и телевидении совсем иным – благостным, спокойным, умиротворенным? Все то, что выносили на трибуну дискуссий депутаты, политические противники в борьбе за власть, становилось немедленно основой комментариев и интервью, оценками и суждениями журналистов.
Читатель помнит, как всеобщая политическая лихорадка, охватившая страну в конце 80-х гг., до крайнего уродства деформировала Центральное радио и телевидение. С первого съезда народных депутатов в мае 1989 г. начались по категорическому требованию депутатов прямые и полные трансляции заседаний съезда на всю страну. Миллионы людей с утра и до поздней ночи неотрывно сидели у радиоприемников и телевизоров. Работать становилось некогда, все от Москвы и до самых окраин огромной страны были до предела заняты политическими дискуссиями. Дворец съездов Кремля превратился в большой театр, где разыгрывался самый трагический спектакль в истории нашего отечества, где телевидение было одним из главных участников и действующих лиц его. Возвращаясь к недавнему прошлому, думаю: ничто не остается безнаказанным. Считаю, что никому наш парламент так не обязан своим прославлением и своим посрамлением, как телевидению.
