Хантер Томпсон - Страх и отвращение предвыборной гонки – 72
Aпрель
Неожиданное поражение в Висконсине… Джаггернаут[50] Макговерна сметает с пути Маски… Хамфри колеблется, Уоллес наступает на пятки… Большой Эд разоблачен как ибогаиновый наркоман… Макговерн приветствует шерифа… Плохие новости из «дома безнадеги»: моджо-безумие в Милуоки, или как нацисты сломили мой дух в ночь выборов… Манкевич прогнозирует победу в первом туре голосования в Майами…
Пасхальное утро в Милуоки, без десяти пять. Рассвет с трудом прорывается сквозь грязноватую дымку над озером Мичиган. Я чувствую восход солнца, но не вижу его, потому что прямо за моим окном на 21-м этаже отеля «Шератон-Шредер» красуется огромная красная неоновая вывеска CITGO, закрывающая мне обзор всего, кроме вывески PABST BREWING CO., находящейся в непосредственной близости справа, и висящих напротив четырех массивных розовых букв YMCA[51].
Озеро где-то там: гигантский водоем, полный яда. В Милуоки все еще можно найти несколько мест, где подают «свежие морепродукты», но их приходится доставлять на самолетах из штата Мэн и с Бермудских островов, упакованными в сухой лед.
Люди по-прежнему ловят в озере Мичиган рыбу, но вы едва ли захотите съесть то, что поймаете. Рыба, питающаяся мусором, человеческим дерьмом и ядовитыми промышленными отходами, как правило, немного странновата на вкус.
Так что говядина и свинина здесь в большой цене. Их готовят по-немецки — с квашеной капустой. Милуоки принадлежит немцам, переселившимся около 30 лет назад в пригороды, и полякам, которые наняты ими, чтобы управлять городом. Немецкий дух здесь очень чувствуется: во всем виден порядок. Даже на совершенно пустых улицах никто не переходит дорогу на красный свет.
Вчера меня едва не задержали рядом с отелем за «нарушение правил уличного движения». Я стоял в толпе на углу Второй и Висконсин, нетерпеливо дожидаясь, когда же смогу перейти улицу. На другой стороне стоял мой неправильно припаркованный «мустанг», и я собирался сесть в него и рвануть на южную сторону на митинг Уоллеса. В конце концов, проторчав на обочине две минуты, притом что улица была совершенно пуста, я подумал: «К черту все это!» — и начал переходить.
Вдруг раздался свисток, и полицейский заорал: «Что, черт возьми, вы делаете?!»
Я продолжал идти, но огляделся вокруг из любопытства, просто чтобы посмотреть, кого собрались задерживать, и понял, что этот человек — я. Именно я был единственным нарушителем… Так что мне пришлось, пожав плечами, вернуться к обочине под взглядами пары десятков ответственных, законопослушных граждан, которые явно не одобряли моей выходки… Сперва нарушил закон, затем был публично окрикнут патрульным — это не то приключение, которое стоит накликать на свою задницу в Милуоки. В добропорядочном германском сознании нет места для вспышек анархии…
(Внезапно радио FM переключилось с музыки и завопило: «Радуйтесь и веселитесь! Он воскресе!» А следом понеслись гимны и песнопения.)
Разумеется. Это пасхальное утро. Где-то в Сирии джанки откатывают камень. По всему миру в очередной раз празднуют символическое рождение Церкви — 2000 лет воздаяния.
Замечательно. Возмездие — штука в принципе трудно осуществимая, но прямо сейчас меня мало волнуют принципы. Мне просто нужно немного хорошей музыки, чтобы продолжать работать. Здесь играет роль время. Через 48 часов избиратели Висконсина пойдут на выборы, а на следующее утро типографские машины начнут печатать № 107 Rolling Stone, который во вторник поступит в продажу в Нью-Йорке и Сан-Франциско, а в четверг — в Бостоне, Вашингтоне и Лос-Анджелесе…
Так что обстановка в Милуоки становится все более напряженной, и все эти дикие вопли про Иисуса по радио меня не успокаивают. (Теперь по приемнику начали передавать проповедь; она звучит как нечто из Церкви последнего дня в Свамптаун, Миссисипи: «Эта женщина, Мария Магдалина, подошла ко гробу и увидела, что он пуст!» — и затем раздается стон органов и крики «Аминь!» на заднем плане…)
* * *Что?.. Что?
«Я пришел в сенат, чтобы бороться за права человека! Президент Кеннеди работал со мной… Мы сломали обструкционистов…»[52]
На этой неделе в Висконсине никуда не деться от Хьюберта Хамфри. Он вещает всюду: по телевизору, по радио, из громкоговорителей, установленных на грузовиках… А теперь этот гад врывается со своим бредом даже в пасхальные утренние проповеди.
Но это продлилось недолго. Вновь началась проповедь — неомраченная этим грубым 30-секундным вторжением, — и я знаю в своем сердце, что Хьюб не может обходиться без сна, как нас хотят заставить думать. Это всего-навсего кассета доносит до нас в этот час пасхального утра надтреснутый визгливый голос Хьюберта Хамфри.
Я-то точно знаю, что он спит менее чем в 50 м от этой пишущей машинки. Он наверху, в номере 2350, на расстоянии 30 секунд полета ворона, но для меня это путешествие продлилось бы намного дольше. Я мог бы без проблем преодолеть первые 40 м, но едва бы я открыл входную дверь рядом с льдогенератором на 23-м этаже, как мне бы тут же заломили руки за спину люди из Секретной службы.
Появление сотрудников Секретной службы резко изменило обстановку предвыборной гонки. Каждого кандидата теперь круглосуточно охраняют по 10–12 человек.
(Вдруг без предупреждения в проповедь врывается другой голос. Семь часов четыре минуты пасхального утра, и по радио запустили ролик Макговерна, в котором говорится о «мужестве»… Но на этот раз голос звучит так, будто передает срочную новость: «Бобби Кеннеди вернулся, чтобы поддержать нас в разгар этой низкосортной кампании, в которой просто не было бы необходимости, если бы не подлая рука Серхана Серхана[53]… Теперь у нас есть пленка с записью голоса Роберта Кеннеди, сделанная задолго до того, как он получил пулю в голову, и он поддерживает Джорджа Макговерна по радио в Милуоки в это пасхальное утро, четыре года спустя…»)
Об этом особо не говорили в ходе кампании Макговерна. Идея использовать эту запись принадлежала Фрэнку Манкевичу, а он был очень близок к Бобби. Именно Фрэнк был тем, кому пришлось взять себя в руки в то мрачное утро в Лос-Анджелесе и выйти в вестибюль больницы, полной ошеломленных журналистов, чтобы объявить: «Сенатор Кеннеди умер сегодня ночью…»
Использовать эту запись в качестве проплаченной политической рекламы многим кажется неприемлемым — даже тем, кто готов согласиться с предположением Макговерна и Манкевича, что сам Роберт захотел бы поступить именно так.
Может быть. Спорить тут трудно, и сейчас, как никогда, высоки шансы на то, что Роберт Кеннеди счел бы Макговерна самой предпочтительной кандидатурой на выдвижение на пост президента от Демократической партии. Он всегда с трудом переваривал Хьюберта, воспринимая его исключительно как меньшее из зол, и ему бы, вероятно, никогда в голову не пришло, что можно воспринимать всерьез таких продажных ничтожеств, как Маски и Джексон.
Так что, наверное, можно предположить, что, если бы Бобби Кеннеди был жив — и по какой-то причине ушел из политики, — он согласился бы почти со всем, что говорит и отстаивает Макговерн. Хотя бы потому, что почти все это является осторожным продолжением того, что Бобби Кеннеди пытался донести до нас в прерванной кампании 1968 года.
Но если взглянуть на это с другой стороны, то предвыборная кампания демократов 1972 года — это издевательство над памятью обо всем, что Бобби Кеннеди представлял в 1968-м. Едва ли он был бы рад увидеть, что через четыре года после его убийства Демократическая партия обанкротилась по всем фронтам и даже лучшие из ее кандидатов борются за жизнь, пытаясь сделать хорошую мину при плохой игре и выступая на позициях, по существу продиктованных Никсоном и Джорджем Уоллесом.
С сугубо прагматической точки зрения записи с голосом Кеннеди могут сыграть свою роль в этой тоскливой кампании-1972, и, возможно, в конце концов, мы все согласимся с тем, что использовать их было мудро и правильно[54]… Но в то же время всегда найдется несколько скверных неудачников, таких как я, которые испытывают острое чувство потери и впадают в тоску всякий раз, когда слышат этот голос — этот быстрый, носовой ирландский выговор, который врывается в уши, как звуки Let It Bleed[55], вдруг прорезавшие хмурое воскресное утро на волне FM-радиостанции.
Существует странная связь между голосом Бобби Кеннеди и саундом «Роллинг Стоунз»: они были частью одного и того же удивительного времени, того невероятного прорыва конца 1960-х, когда почти все казалось возможным.
Целая эпоха достигла своего апогея 31 марта 1968 года, когда Джонсон выступил по национальному телевидению, объявив, что он не будет баллотироваться на переизбрание, — все, что он отстаивал, накрылось окончательно, и этот уход превратил его в символического экс-чемпиона «старого порядка».
