Леонид Бершидский - Ремесло
А если нет в тексте хотя бы двух из этих девяти признаков идеальной колонки — ей гарантирована быстрая бесславная смерть. Напишешь несколько таких подряд — и вот уже редактор мнется и смотрит в сторону, не зная, как тебе сообщить, что больше текстов присылать не надо.
Обычно такое бывает, когда колумнист слишком много пишет или торопится. На мой взгляд, больше четырех колонок в неделю — уже смертельно. Да и четыре — предел человеческих возможностей: столько уже трудно обдумать и честно собрать.
Знаменитая левая террористка, основательница «Фракции Красной Армии» Ульрика Майнхоф писала с тевтонской иронией: «Хорошие журналисты запрограммированы: они могут сделать и то, и это, и пишут, еще не закончив думать; они пишут, не прочитав необходимых книг. Хороший журналист превращает тему в предмет, с которым могут делать, что захотят. Всякий, кого шокирует то, что они читают о себе в прессе, просто ни черта не понимает про журналистику: все в ней должно происходить очень быстро».
Ощущение недодуманности, недособранности, профессионального цинизма убивает колонку. Я не стану приводить примеры — пусть их поиск будет вашим заданием к этой главе. Наверняка вы знаете хотя бы одного колумниста, чьи колонки кажутся монотонным белым шумом, в котором невозможно отыскать никаких новых крупиц смысла, литературных зацепок, честных эмоций. Возьмите несколько подряд текстов такого автора и перечитайте их внимательно. Вы увидите, как он каждый раз срезает углы, чтобы поскорее сдать текст и получить гонорар. Возможно, кто-то из вас найдет черты такого декаданса и в моих колонках: а что, имеете право.
15. Soft-допрос
Владимир Федорин, один из лучших редакторов и интервьюеров, с которыми мне доводилось работать, вспоминал, как однажды, еще репортером, заменял коллегу в правительственном пуле. И оказался в лифте с тогдашним премьер-министром Михаилом Касьяновым. «На клерка я был совсем не похож и, видимо, что-то выдавало во мне журналиста, — рассказывал Володя на лекции, посвященной технике интервью. — В конце концов Касьянов не удержался и говорит: „Вы меня ни о чем не хотите спросить?“ Я не спросил. Я был не готов».
Будь Федорин дзенским учителем, он бы на этом лекцию и закончил. Пожалуй, одна из главных премудростей нашего ремесла — задавать вопросы, только когда хорошо понимаешь, от кого и какие именно тебе нужны ответы.
Известно, что от основателя группы «Аквариум» Бориса Гребенщикова ни один журналист не сумел добиться по-настоящему откровенных ответов на вопросы. Получали или вовсе непрозрачные, в которых не содержится ни крупинки информации, или ироничные и издевательские. В 1996 году к Гребенщикову пришел Валерий Панюшкин — явно с намерением «сломать карту» и перейти на другой уровень. Тактика его становится очевидной с первых ходов: задавать максимально личные и резкие вопросы.
Панюшкин: Вы когда последний раз плакали?
Гребенщиков: По крайней мере, такой вопрос мне не задавали. Скорее всего… когда? полгода назад, ну, в течение года… это могло быть вызвано просмотром какой-нибудь кинокартины…
Панюшкин: Вас можно обидеть до слез?
Гребенщиков: До сих пор никому не удавалось либо никому не приходило в голову. Может, написать историю «Как Гребенщиков меня выгнал взашей, обидевшись на то, что…»?
Панюшкин:…Музыку за вас пишет группа, а тексты вы передираете из предисловий к умным книгам?
Гребенщиков: Меня вполне устраивает такая тема. «Аквариум — это черный ящик». […]
Панюшкин: Но ведь «Аквариум» состоит из живых людей. Как, например, ушел Гаккель? — я имею в виду Всевеолода Гаккеля, виолончелиста и одного из центральных персонажей «Аквариума» восьмидесятых.
Гребенщиков: У меня такое ощущение, что он никуда не уходил.
И так далее. Вопросы-то личные и резкие, да ответы на них пустые и бесполезные. Вдруг Гребенщиков, который все это время, видимо, слушал диалог как бы со стороны, начинает его вслух анализировать: «У нас получается очень интересная беседа, — говорит Гребенщиков, — я пытаюсь отвечать на прямые хорошие вопросы и понимаю, что у меня это не выходит. Простой вопрос: почему ушел Гаккель. И масса неудовлетворительных ответов: я говорю, что он не уходил. Однако в „Аквариуме“ его нет. Следовательно, вероятно, ушел. Я помню по крайней мере три момента, когда он точно уходил. После этого он все равно продолжал играть. Из чего я заключаю, что мой метод ответа на вопросы какой-то неправильный».
Нет, Борис Борисович, проблема в методе задавания вопросов. Такой с вами не работает, нужен другой.
Игорь Свинаренко, ветеран «Коммерсанта» и один из самых литературно одаренных журналистов в современной России, умеет брать интервью. Как-то он читал про это лекцию во Львове, в Украинском католическом университете. Свинаренко говорил: «Один журналист, Сергей Митрофанов… приписал мне творческий метод, который я использую. Я, может быть, его действительно использую, я просто не думал над этим. Он говорит, что Свинаренко прикидывеется идиотом, дураком малограмотным, таким каким-то Ваньком, вахлаком, и начинает с людьми разговаривать, типа: да что там с меня взять, я с Макеевки, прочитал одну книжку… И люди с ним начинают как-то разговаривать, выбалтывать. И он как-то прикидывается: у-у-у, у нас в Макеевке такого не было. И Митрофанов пишет, что потом они спохватываются, а уже поздно. Уже вся фактура выдана».
И правда, Свинаренко паясничает, изображает своего в доску парня, травит анекдоты, потому что вроде бы не может остановиться. Он принижает себя и льстит собеседнику уже самим этим тонким самоуничижением. И вообще: он беззастенчиво льстит при первой возможности. Но только в начале разговора. Вот посмотрите, что у него получилось с Гребенщиковым в 2007 году (интервью для журнала «Медведь»). Примерно первая четверть интервью проходит в бессмысленном трепе про возраст и восприятие мира. Постепенно Свинаренко начинает переводить разговор на действительно интересную ему политическую тему.
— В твоем новом альбоме есть строки о нефти, кокаине, высоковольтных линиях и прочих очень актуальных вещах. Ты решил отразить современность?
— Я просто пишу о том, что мне попадается на глаза. И всегда так делал. «Поезд в огне» — яркий тому пример.
— Ты актуален, но откуда ж ты узнаешь про жизнь, если не читаешь газет и не смотришь ТВ?
— Так существует же Интернет!
— Борис! Мы разговариваем с тобой буквально в юбилейные дни. Исполняется 20 лет твоей песне «Поезд в огне».
— Да, по-моему, это был 1987 год. Насколько я помню, мы сняли клип за одну или за две бутылки. Песня была написана во время долгих гастролей. По-моему, в Махачкале. Она была вызвана к жизни временем…
— Да, конечно. Мне представляется, что Сурков вспомнил тот клип и решил вызвать тебя для беседы — как человека, чувствующего дух времени, специалиста по революционным настроениям. Про ту встречу (на ней были и другие музыканты) много писали в том духе, что Кремль пытается обезопасить себя от возможной оранжевой революции и для этого подтягивает деятелей искусства.
Всё, — Свинаренко вывел собеседника на разговор о встрече рок-музыкантов в Кремле с тогдашним политическим демиургом Владиславом Сурковым. Гребенщиков понимает, что его привели не туда, куда он хотел бы идти, и злится, отчего теряет обычный самоконтроль:
— Меня восхищает, как в Москве у журналистов устроены мозги! Если журналистам так хочется заниматься властью, почему они не идут в Думу? Я много езжу по стране, и у меня есть твердое ощущение: нигде, кроме Москвы, политикой не интересуются. А почему? Могу сказать: потому что политика — это не справедливость, не забота о народе, а в первую очередь очень большие деньги. И вот люди, которые занимаются политикой, таким образом компенсируют у себя отсутствие денег. Мне кажется это нездоровым, мне кажется это болезнью… Не устаю говорить одно и то же: нет разницы между политиком и ассенизатором, или сантехником, или продавцом. Все они получают деньги за то, что они нас обслуживают! Мы же не говорим так много о сантехниках, мы не знаем, как их по имени-отчеству, мы не обсуждаем их личную жизнь.
Выслушав эту эмоциональную тираду, Свинаренко никуда не торопится — он знает, что Гребенщиков теперь далеко от темы не уйдет. Нефть уже хлынула, теперь только качай.
Свинаренко: Я думаю, публике вот почему неинтересно говорить про сантехников: они не делят деньги. В отличие от политиков.
Гребенщиков: Ну, мы не знаем, что делают политики. Исходя из того, что мы о них знаем много, они плохие политики. Вот мне очень нравится наш президент…
Свинаренко: Серьезно?
Гребенщиков: Да! Про Ельцина я знал все, про Хрущева я знал все, про Брежнева я знал вдвое больше, чем все, а про Путина я не знаю ничего! И он не вызывает у меня желания знать! Поэтому, по моей шкале ценностей, этот президент на голову выше предыдущих. Потому что он делает свое дело лучше, чем предыдущие, и я не желаю о нем знать ничего.
