Леонид Бершидский - Ремесло
И ведь нашлись комментаторы, которые поддержали Артюшенко!
Я даже не буду сотрясать воздух объяснениями, что здесь не так. Скажу только, что выдуманных персонажей надо продавать не редакторам, а книгоиздателям. Это значительно честнее. Сам я считаю, что одного такого случая достаточно, чтобы «изобретатель» был с позором изгнан из нашего ремесленного цеха. Но уволенный из «Фокуса» сотрудник продолжает карьеру и наверняка фантазирует и на новом месте. А один московский журналист, которого в свое время уволил за выдуманные цитаты я сам, сделал блестящую карьеру в пиаре, работая на крупные госкомпании. А что, вполне по профилю!
Вот эти немногочисленные, но жесткие правила, на мой взгляд, и позволили сделать «Ведомости» лидером своего рынка. Читатели не верят ни одному изданию до конца, но некоторые — уважают. Именно за то, в конечном счете, как эти издания работают с источниками.
14. Церковь и государство
В моей жизни было, пожалуй, только одно рукопожатие, после которого долго не хотелось мыть руки, — с человеком по имени Боб Бартли.
Дело было в Нью-Йорке в 1999 году. Перед запуском «Ведомостей» я приехал изучать редакцию одного из наших учредителей — The Wall Street Journal. И обнаружил там удивительную ситуацию: редакций у газеты на самом деле было две. Одна, большая, с сотнями сотрудников, делала новости и аналитику. Руководил ею управляющий редактор (managing editor). Во второй было примерно 50 человек. Она делала в газете всего пару страниц, но именно ее возглавлял носитель главредского титула (editor). Это и был Боб Бартли, к тому времени уже 27 лет редактировавший раздел мнений.
В Америке с незапамятных времен существует водораздел между новостями и мнениями. То есть в репортерском тексте, цель которого — сообщить новость или проанализировать контекст с помощью экспертов, репортер своего мнения не высказывает. Я от многих — в том числе от людей, называвших себя журналистами, — слышал, что это невозможно: мол, необъективность — в самом подборе фактов, в проскальзывающих оценочных словечках… Журналист, мол, человек и по определению объективным быть не может. Я твердо знаю, что за этими возражениями не стоит ничего, кроме лени и цинизма. Если говорить со всеми сторонами конфликта и со сторонними экспертами, действительно глубоко понимающими суть вопроса, а не с какими попало, сохранить непредвзятость в тексте можно, даже если сам журналист по ходу сбора информации ее утратил. Это непросто и не всегда получается идеально, но, сочиняя и редактируя новостной текст, всегда имеет смысл стараться: читатели скажут спасибо за возможность составить собственное мнение.
К вопросу о том, зачем читателю мнение журналиста, мы вернемся чуть позже, а то я слишком отклонюсь от истории про Боба Бартли.
Он возглавил отдел мнений The Wall Street Journal в 1972 году (я еще ходить не умел). В то время на opinion pages много писали новостные журналисты. То есть сегодня сдавали репортерский материал, а завтра — редакционную статью-комментарий. Бартли решительно положил этому конец. Он ясно дал понять, что репортерам на его полосах делать нечего, и начал собирать штат единомышленников. Уже скоро между новостной и редакционной частями The Wall Street Journal завелась конкуренция — сотрудникам Бартли было недостаточно новостей, которые приносили их коллеги «за стеной», и они добывали собственные, то есть тоже собирали материал. А там недалеко было и до настоящей вражды. Я ее видел своими глазами, и не только я: слово «вражда» как-то публично употребил заместитель начальника вашингтонского бюро газеты Алан Меррей.
Большинство журналистов в Америке, как и у нас, — либералы. Правда, под этим словом в двух странах понимают разные убеждения: у нас либералами называют экономических либертарианцев, довольно безжалостных к слабым мира сего, в Америке, наоборот, людей с «розоватыми» взглядами, сторонников большей ответственности бизнеса, защитников слабых. В The Wall Street Journal, как и во всех крупных мэйнстримных изданиях, работают в основном такие. Бартли был не либерал. Суровый «ястреб» в вопросах внешней политики, в экономике он был одним из главных идеологов рейгановской либертарианской революции. Да, на тексты Бартли и его сотрудников администрация Рональда Рейгана опиралась, когда определяла свой экономический курс.
О неуютном соседстве в газете как бы двух редакций, из которых та, которой руководил Бартли, формально (пусть и не фактически) была главной, в The Wall Street Journal говорили как о «разделении церкви и государства». Под церковью понимали Бартли и его штат: проповеди были по их части. Но для многих новостных журналистов от полос opinion прямо-таки воняло серой.
Бартли был сатаной сознательным, последовательным и надменным. Ему было все равно, что думает о нем ньюсрум. Незаметный, с тихим голосом, всегда в консервативном костюме и очках вполлица, он говорил: «Главное, чем я могу похвастаться как журналист, — то, что я руковожу единственной редакционной полосой в стране, ради которой покупают газеты». В то время, и правда, газеты еще покупали ради новостей. Мнения были к ним гарниром. The Huffington Post с ее личной подачей новостей, пожалуй, не стала бы популярной в 70-е или 80-е. Бартли был пророком нового формата. Его редакционная линия была предсказуемой, но то, что его люди писали в каждом тексте, было основано на новом знании и необычных его трактовках.
Когда мы виделись в Нью-Йорке, Бартли подарил мне толстую книгу. Не свою с апологией рейганомики, а биографию Джея Гулда, написанную Мори Кляйном. Я сперва не понял такого подарка. Гулд, один из «баронов-грабителей» раннего американского капитализма, железнодорожный магнат и спекулянт, которого ненавидели современники, гораздо менее известен в России, чем Рокфеллеры и Морганы. Бартли объяснил: «Точно такую же книгу я подарил еще одному русскому. Такому Владимиру Гусинскому. Он тоже не понял».
Когда через год Гусинского стали травить и отбирать у него бизнес, я, наконец, добрался до подарка Бартли, и мне стало ясно, что он был на самом деле предупреждением. Мол, важны не деньги сегодня, а то, каким ты останешься в памяти. Мне кажется, Гусинский если и понял это, то через много лет, но это только мое личное мнение.
Бартли ушел из The Wall Street Journal в декабре 2002 года, а через год умер от рака. Я рассказал здесь про него не для того, чтобы похвастаться знакомством, — в конце концов, в России он не более изестен, чем Джей Гулд, — а чтобы объяснить главное, что я знаю про колонки. А именно:
1) Новости — это «государство». В них — безличная сила институции. Правила для всех одни, но каждый делает из них свои выводы. Мнения, колонки — это «церковь»: в них проповедь, попытка привлечь читателя на свою сторону. Если государство и церковь объединить, получится Иран. Хотите носить паранджу и бояться полиции нравов? Играйте в такую игру. Я не хочу. Конечно, то, что Бартли разделил и людей, пишущих новости, и мнения, — злостный пуризм и перфекционизм. Но в конечном счете он был прав: удерживаться от соблазна высказаться, однажды получив это право, ой как непросто.
2) Журналистские мнения — ценны. Многие отзываются о колумнистике как о занятии для бездельников: мол, не мешки ворочать. Да и что эти писаки на самом деле знают? Между тем именно по колонкам историки будут востанавливать реакции современников на события нашего времени. И именно колонки иногда определяют или выражают политические линии целых стран.
3) Нет никакого смысла писать для тусовки, для своих, для коллег. Даже когда ты не просто выражаешь свою точку зрения, а отвечаешь за редакционную линию (отделенную, заметим, от сообщения новостей), ты имеешь право и должен писать то, во что на самом деле веришь сам, даже если знакомые тебя не понимают и осуждают. Это кажется очевидной мыслью, однако журналисту хоть с каким-нибудь репортерским опытом, привыкшему смотреть на одни и те же события глазами разных собеседников, не так-то просто быть последовательным и иметь твердое мнение. Он, в конечном счете, способен написать текст под любым углом: похвалить или разругать фильм, написать об экономической новости с точки зрения чиновника или бизнесмена, о политическом решении — с точки зрения левака или либертарианца. А если не способен — что он знает, что он читал, с кем говорил? Получив возможность писать колонки, эту ремесленную способность надо в себе убивать.
Понимая эти три базовые вещи, я сейчас зарабатываю на жизнь колумнистикой — пишу на английском для Bloomberg View, на русском — для Forbes.ru и Snob.ru. Это довольно удобное занятие: не состоя нигде в штате, сидя дома или где-нибудь на Гоа, можно заработать не меньше, чем вкалывая главредом. Кроме того, писать колонки — в отличие от репортерских текстов — можно, даже если ты занимаешься еще каким-то бизнесом: ведь ты не претендуешь на объективность, и дело редактора, предоставлять ли тебе трибуну (правильно только сообщать редактору о всех возможных конфликтах интересов: знать о них он имеет право).
