Преступный разум: Судебный психиатр о маньяках, психопатах, убийцах и природе насилия - Тадж Нейтан
После суда, на котором Алекса признали виновным в убийстве, я предложил ему прийти ко мне на прием в тюремной клинике. На первой встрече Алекс рассказал, что почувствовал некоторое облегчение, узнав о приговоре. До этого момента существовала неопределенность, и, хотя оставалась вероятность получить меньший срок, он предпочитал определенность, которая наступила после вынесения приговора, – определенность пожизненного заключения.
На второй прием Алекс не пришел, и я не видел в этом ничего необычного. Он мог решить, что ему больше не нужно со мной встречаться. Или мог получить более выгодное предложение – посещать тюремный спортзал. А может, просто не хватало надзирателей, чтобы сопроводить его в тюремную больницу, где я работал. К обеду, когда я закончил прием других заключенных и печатал заметки, я попросил медсестру узнать, не хочет ли Алекс снова попасть ко мне на прием.
Она сделала несколько звонков и узнала, что я больше его не увижу, поскольку он переведен в другую тюрьму в связи с серьезным происшествием. Медсестре сообщили, что Алекс пытался порезать лицо надзирателю. Он сделал оружие, как это часто бывает, вставив лезвие от одноразовой бритвы в ручку зубной щетки. Потом дождался, когда в камеру зашел надзиратель, и метнул лезвие ему в лицо. Он промахнулся, но серьезно поранил руку надзирателя. Причина не была до конца ясна, но я счел, что объяснение, о котором ходят слухи, заслуживает доверия. За день до нападения этот надзиратель высмеивал Алекса в присутствии других заключенных.
6
Мишель
Насилие всегда имеет какую-то цель. Фактически это способ взаимодействия для достижения цели. Иногда цель очевидна, как, например, у грабителя, который намерен отобрать у жертвы телефон, или у сексуального маньяка, который пытается одолеть объект своих извращенных влечений. Судебные психиатры используют термин «инструментальное насилие» для описания преднамеренного насильственного действия, которое совершается по заранее определенной причине. Напротив, «реактивное» насилие происходит из-за внезапной вспышки ярости. Как правило, реактивный агрессор нападает в порыве гнева, вызванного, например, тем, что над ним посмеялись. Это импульсивная реакция на фрустрацию того или иного рода. К насилию приводят моментально срабатывающие автоматические процессы в психике.
Независимо от того, является ли насилие реактивным или инструментальным, цель в данный момент – скорректировать эмоции преступника. Себ хотел положить конец всепоглощающему и бредовому страху, что жизнь его матери в опасности. Алексу нужно было обратить вспять невыносимое чувство унижения. Но потенциальная выгода от насилия для достижения желаемого состояния сопряжена с определенными издержками. Насилие, как правило, контрпродуктивно, поскольку насильственный акт обычно приводит к резкому прекращению отношений с другими. Хотя в некоторых сценариях отношения не прекращаются. В случаях домашнего насилия оно доминирует в отношениях.
Считается, что неутомимый Джек Эшли, бывший член парламента Великобритании, впервые использовал термин «домашнее насилие», чтобы описать агрессию в супружеских отношениях. В своей речи, произнесенной в британском парламенте 16 июля 1973 г., Эшли размышлял о социальной стигматизации, которой подвергаются жертвы домашнего насилия:
Я хочу привлечь внимание палаты [общин] к теме, окутанной предрассудками и похороненной в страхах, – к проблеме жен, ставших жертвами домашнего насилия. Тысячи мужчин в нашей стране жестоко обращаются с супругами. Некоторые из них – психопаты, некоторые – алкоголики, а некоторые – садисты. Их беспричинное насилие нужно остановить. Если необходимо, их нужно отправить на психиатрическое лечение, но первоочередной задачей должна быть защита их жен. Однако многие женщины утверждают, что полиция отказывает им в защите, а социальные службы пренебрегают ими. По общему опыту этих женщин, никто не хочет ничего знать.
Сегодня, несмотря на рост осведомленности за прошедшие с того момента десятилетия, домашнее насилие продолжает оставаться огромной проблемой. Исследование Организации Объединенных Наций 2018 г. показало, что растет доля женщин, погибших от руки партнера или родственника. По результатам этого исследования стало ясно, что, поскольку большинство убийств женщин во всем мире совершается партнерами или членами семьи, самым опасным местом для женщин является дом.
Как судебного психиатра меня обычно приглашают в суд для обследования лица, совершившего насилие. Но в совершенно иной юридической ситуации объектом судебного расследования становится именно жертва, и в итоге ее направляют ко мне на экспертизу.
Мишель не сумела поставить потребности своих детей выше собственных. Такой вывод сделал в своем отчете социальный работник. Последствия этого вывода – когда детей отобрали – были разрушительными для Мишель. Если раньше дети постоянно требовали к себе внимания, то теперь наступила тягостная тишина. Находиться в доме стало почти невыносимо. Будь то рука куклы, торчащая из переполненного ящика для игрушек в гостиной, или диснеевские полотенца в ванной – избежать напоминаний о потере было невозможно. Находиться вне дома было не легче. Мишель не могла встретиться лицом к лицу с окружающей действительностью. Не могла не думать об осуждении со стороны знакомых, которые заметят отсутствие детей и поймут, что она не сумела стать им хорошей матерью. Она чувствовала себя пристыженной и убитой горем.
Ожидая в машине у офиса адвоката, я перескакивал с одной части отчета социальной службы на другую. Дети Мишель теперь жили с людьми, которых она никогда не видела. Конечно, ей дали шанс, прежде чем их забрали в приемную семью, посоветовав покончить с алкоголем и разойтись с мужем. Но для нее это оказалось не так просто. Социальный работник предложил ей помощь. Ее направили в группу поддержки алкоголиков и на курсы по борьбе с бытовым насилием, но Мишель не пришла. Значит, все это и, соответственно, дети для нее не в приоритете, заключили социальные работники.
Самая первая запись в отчете социальной службы касается факта рождения Мишель двадцать четыре года назад. Далее шли записи, касающиеся ее детства. Учителя начальной школы пытались выяснить, почему Мишель выглядит такой усталой, и, читая между строк, когда шестилетняя девочка объясняла ситуацию, учителя поняли, что Мишель попала под перекрестный огонь яростных ночных ссор своих родителей. Социальный работник приходил к ним домой, чтобы провести расследование, но причин для дальнейшего участия социальной службы не нашлось, и дело закрыли.
Затем в записях последовал шестнадцатилетний перерыв, а два года назад социальные службы получили сведения из полиции. Приняв звонок от соседей, услышавших крики взрослых и плач ребенка, полиция направила наряд по адресу, который оказался домом теперь уже взрослой Мишель, ее мужа и детей. Полицейских встретил муж Мишель, который сообщил, что «они поссорились». По его словам, дети уже легли спать, а Мишель была на кухне. Полицейский, который прошел к ней, заметил, что она плакала. Он также обратил внимание, что говорит она невнятно и от нее сильно пахнет спиртным. Когда Мишель попросили объяснить происхождение синяка под левым глазом, она сказала, что случайно стукнулась о край двери.
Этот визит полиции положил начало целому ряду событий, в которых участвовали социальные службы. Полиция подозревала, что муж избивал Мишель и у нее были проблемы с алкоголем. Она не отвергла ни одно из этих обвинений. Но упирала на то, что эти проблемы слишком раздуваются. Она не могла понять, какое отношение это имеет к ней как матери, ведь дети находятся под присмотром. Она признала, что дети могли слышать родительскую ссору, но, по ее мнению, в таком возрасте они еще не понимают, в чем дело. Ее дочери было всего два года, а сыну – четыре.
Мишель считала, что с этого момента ее поставили под удар. Каждый шаг анализировался, на семью оказывалось невыносимое давление. Если бы ее просто оставили в покое, возмущалась она, все было бы хорошо. Социальные работники, с другой стороны, не могли игнорировать потенциальный риск для детей. Они не сомневались в ее любви к ним и в способности удовлетворять их потребности, но дети могли стать свидетелями того, чего им не следовало видеть.
Когда людей просят назвать самое раннее воспоминание, некоторые описывают событие, произошедшее в первые два года жизни. Это событие могло произойти, но маловероятно, что они помнят о нем, – по крайней мере, помнят не так, как мы обычно храним картины прошлого. В бытовом смысле это означает воспоминание о конкретном эпизоде. Активация так называемой эпизодической памяти не сводится к простому извлечению записи о событии. В процессе мысленного путешествия
