Итоги Итоги - Итоги № 42 (2013)
Этот безумный мирок / Искусство и культура / Художественный дневник / Книга
Этот безумный мирок
/ Искусство и культура / Художественный дневник / Книга
Вышел роман Владимира Сорокина «Теллурия»
В будущее живой классик Сорокин начал наведываться давно: все его последние книги — и «День опричника», и «Сахарный Кремль», и миниатюрная «Метель», — подобно специальным зондам, ощупывали пространство грядущего. Однако если раньше писатель ограничивался, так сказать, методом непосредственного усмотрения, исследуя чуждый мир преимущественно извне — посредством приборов, то на сей раз он решился вступить в контакт с аборигенами. Его новая книга «Теллурия» (первый тираж 20 тысяч экземпляров) — это не столько роман, сколько разноголосый и не слишком слаженный хор голосов из будущего. Как обычно, стилистически изощренный и виртуозный и — опять же как обычно — не вполне понятно зачем нужный.
В некотором неопределенно далеком будущем мир оправляется после недавно завершившейся войны между исламской и условно христианской цивилизациями. Европа развалилась на множество небольших государств, население которых (люди разного размера — от совершеннейших малышей ростом с пивную бутылку до гигантов-троллей) пребывает в рабской зависимости от всевозможных источников наслаждения, сильнейшим из которых считается теллурий — особый наркотический металл, месторождения которого обнаружены на Алтае. В России, занимающей территорию «от Смоленщины до Уральских гор», в качестве государственной идеологии утвердился «православный коммунизм», в Европе — разные формы технократии... Об этом странном, завораживающем и пугающем мире вещают голоса, перехваченные в эфире и мастерски отлитые в буквы Сорокиным. Мечтает о юной школьнице немолодой педофил. Ведет прямое включение с карнавала в недавно освобожденном от мусульманского ига Кельне наркоман-журналист. Забавляется со специально выведенным в лабораторных условиях «живым удом» престарелая королева Шарлоттенбургская... Одна глава — один голос, одна история. Истории не образуют цельного повествования, создавая исключительно яркое и богатое мозаичное панно.
Переключая регистры, нажимая на педали и словно по волшебству исторгая из своего писательского горла все новые и новые тембры и интонации, Сорокин будто упивается собственным всемогуществом — в самом деле крайне впечатляющим, но, если можно так выразиться, несколько беспредметным.
Мир, описанный в «Теллурии», не выглядит сколько-нибудь новым — ни по отношению к прежним сорокинским футурологическим опытам, ни даже по отношению к мировой фантастической традиции в целом. Пышное великолепие «Теллурии» выглядит избыточно, заставляя невольно задаться грубоватым в своей простоте вопросом: а что сказать-то хотел? Есть ощущение, что правильный ответ выглядит разочаровывающе обыденно — да ничего. Единственный на всю страну полноценный языковой бог в очередной раз глаголет пустоту.
Буду резать, буду бить / Искусство и культура / Художественный дневник / Кино
Буду резать, буду бить
/ Искусство и культура / Художественный дневник / Кино
В прокате «Мачете убивает» Роберта Родригеса
О Родригесе всегда хочется сказать: «Он мексиканец, и это многое объясняет». В американской мифологии Мексика — это территория полной свободы от закона. Однако Родригес все-таки уроженец штата Техас, и это тоже многое объясняет. Мифологические просторы Техаса населяют крайние индивидуалисты, склонные отстаивать свою независимость с оружием в руках. Так что большой удачей для человечества можно считать то, что папа подарил будущему режиссеру любительскую видеокамеру, а не детское ружье. Впрочем, камера Родригеса больше всего интересуется огнестрельным оружием. В двух своих франшизах — про отчаянного музыканта со стреляющей гитарой и про детей-шпионов — Родригес доказал, что может совладать с любым, даже отсутствующим сюжетом, сделать звездой любого актера и умеет пользоваться любой съемочной техникой. Но после «Города грехов» он поставил на поток свое природное умение из рулона использованной туалетной бумаги делать яркий фантик. Новая франшиза «Мачете» как раз из этой серии. Рецепт прост до неприличия: в главной роли — актер эпизода Дэнни Трехо, дальний родственник Родригеса, а вокруг толпа красоток, море крови и горы трупов вперемешку со звездами первой величины в эпизодах.
Первый «Мачете» был откровенным трешем, но при бюджете чуть больше десяти миллионов долларов заработал почти сорок пять. Похоже, попытка повторить этот успех не удалась. Пока сборы второго фильма в США не впечатляют — около пяти миллионов долларов. Возможно, причина в том, что это уже не бесхитростный треш, а пародия на него. Мачете (Трехо) — бывший федеральный агент, ставший наемным убийцей. Запутавшись в каких-то войнах продажных военных с наркобаронами, он едва не прощается с жизнью. Но его спасает сам президент США (Чарли Шин, попросивший, чтобы в титрах на этот раз было указано его настоящее имя Карлос Эстевес), вырвавшийся из объятий трех пышногрудых девиц. Мачете нужен стране, чтобы разыскать шизоидного революционера (Демиан Бишир), угрожающего Белому дому боеголовкой и страдающего раздвоением личности. В игру включается злодей-миллиардер, торговец оружием (Мел Гибсон), мечтающий о звездных войнах. Из этих наворотов сюжета всплывают Антонио Бандерас с наклеенными усами, Леди Гага, Кьюба Гудинг-младший, Уолтон Гоггинс, которые играют одного персонажа по имени Хамелеон. София Вергара в роли шлюхи-мужененавистницы стреляет из бронированного лифчика веером от плеча. Есть еще много девушек, все они вооружены и очень опасны.
Сказать, что это упоительно интересно, нельзя. Скорее утомительно. Александру Роднянскому, который стал одним из продюсеров фильма и появился в роли-камео, тоже досталась пуля.
И стонут, и плачут / Искусство и культура / Художественный дневник / Опера
И стонут, и плачут
/ Искусство и культура / Художественный дневник / Опера
В Большом театре возобновлен вагнеровский «Летучий голландец»
Постановка Петера Конвичного, сотворенная девять лет назад и быстро исчезнувшая из репертуара, с триумфом вернулась на сцену. В начале века она была одной из первых непривычных трактовок классики на главной сцене страны и вызвала большие споры. Теперь, после появления там нескольких гораздо более радикальных постановок, смотрится публикой с умилением.
В биографии Петера Конвичного есть две важные детали. Во-первых, он сын дирижера (Франц Конвичный был любимцем немецкой публики с тридцатых до своей смерти в 1962-м) — и потому отлично чувствует музыку, слушает ее, никогда не приносит ее в жертву во имя красного словца, эффектного хода, как иногда поступают драматические режиссеры, перебирающиеся в оперу. Во-вторых, он вырос и работал в ГДР, в царстве цензуры пожестче СССР — и потому прекрасно представляет себе, что такое искусство компромисса. И то и другое отразилось в габтовском «Голландце» — режиссура нигде не идет поперек музыки (зато вытаскиваются на свет, предъявляются публике неожиданно веселые, танцевальные моменты, существующие у Вагнера, но периодически не замечаемые режиссерами). И публику не окунают сразу в непривычную картинку — начало сделано так, чтобы консервативные зрители получили то, что ожидали.
При открытии занавеса — морской задник, бушующие волны (оформлял спектакль Йоханнес Лайакер). Все правильно: вот она, тихая гавань, где укрылся от стихии корабль норвежца Даланда (Александр Телига) и в которую заходит призрачный корабль, на одну ночь превращающийся в настоящий. Голландец (Натан Берг) будто сошел со старинных портретов амстердамского музея. И все первое действие Конвичный этак успокоительно поглаживает зрителя: пусть на матросах Даланда современная одежда, зато — Голландец из XVI века есть? Есть. Море есть? Есть. Все, как придумывал Вагнер. Почти.
И, успокоив зрителя, Конвичный открывает картинку второго акта. Деревенские девушки должны сидеть за прялками и петь «Крутись, колесо». Ха! Девушки есть, но они, одетые в яркие спортивные костюмы, сидят на велотренажерах в фитнес-центре и действительно крутят колеса. Сента (Марди Байерс) — та, что должна влюбиться в Голландца и спасти его от адского проклятия вечного странствия, — среди них и по манерам и нарядам более всего похожа на какую-нибудь Бриджит Джонс. Два века врезаются друг в друга, но крушения не происходит; происходит, собственно говоря, тривиальная — вечная — love story, для которой столетия не важны.
