Без хлеба. Очерки русского бедствия (голод 1898 и 1911-12 гг.) - Александр Саввич Панкратов
Но "казенных средств" не оказалось. Собрали чиновники между собой рублей пять и дали Федосову.
Сейчас он дома, "по миру" не ходит, послал вместо себя ребят, те ходят. А о нем самом забыли. Да и нечем ему помочь. Из каких средств? Он не болен и работоспособен.
Таких ужасных случаев в этой несчастной местности был не один. Рассказывали, что хохол из-за Кинеля так и не вернулся с уздечки, — пошел на тот свет. А об одном мужике из Касьяновки передают:
— Под железную крышу влез, а кусать нечего.
Урожаи предыдущих годов ушли у него на новый хороший дом. Подошел голод, — ничего, кроме дома с железной крышей у него не оказалось. Рассказывают, тоже из петли его вынули.
— "Из-за совести", — мотивировал он свой поступок.
Этот последний случай мне не удалось проверить.
Матвейкинский земский врач дал мне такие данные о заболеваемости.
Очень много случаев детского рахита.
Это понятно.
— Был я недавно на родах, — рассказывал он. — Роженица и ребенок слабые. Нужно было коровье молоко, а в доме никакого скота... Даже хлеба нет.
Сильно развился гастрит. Едят что попало.
Большое осложнение вносят в медицинское дело столовые.
— У нас много сифилитиков. Некоторые из столовщиков справедливо возмущаются: "Не хотим, — говорят они, — обедать с безносыми".
А приходится. Делать нечего.
В Кузьмине эпидемия скарлатины; между тем, ребята ходят в столовую. Изоляция трудна.
В деревне Емантаевке давно идет "отдача в рабство". Там есть нисколько богачей. У них по 5—10 амбаров, полных старого хлеба. Беднота ходит около этих амбаров и облизывается.
Нужна мука. Приходят к богачу.
— Продай пудик!
— Отчего же.
— Цена?
— Рубль пятьдесят.
— Побойся Бога, на базаре 1 рубль 20 копеек.
— Поезжай на базар!
А до базара 25 верст. У бедноты и лошадей нет, привезти не на чем.
Но больше берут в долг. Богачи некоторым дают. Но цена муки для них поднимается уже до двух рублей. Мужик должен будет отработать будущим летом.
Всюду идут беззастенчивый грабеж и эксплуатация.
В селе Елани об общественных работах рассказывают "скверные анекдоты". Верховодил там всем десятник. От него зависело принять или нет.
А он — "шутник".
— Добеги, — говорит мужику, — без штанов до церкви! Добежишь, — приму.
Бежит, несчастный... Что же поделаешь?
Село Радовка.
— Не Радовка, а Горевка, — говорил мне земский врач.
Священник этой "Горевки", отец Рождественский, составил список "особенно нуждающихся". Их нашлось 140 человек. Хочет ехать к земскому.
— Не устроит ли столовой?
— Неужели у вас никакой помощи нет?
— Для бедноты совершенно никакой.
Свои общественные работы длились полтора дня. Можно работать на общественных работах в Абдулине, — это в 10 верстах, — но туда надо явиться с лошадьми. Часть жителей работает. А бедноте там делать нечего.
— Хлеба совсем нет?
— Пыли нет.
Нет и столовых.
Семья Матвея Кринцова. Продал он надел за 500 рублей, деньги все прожил и ушел в Сибирь. А жену с детьми оставил дома.
От него ни слуха, ни духа.
Семья — пять человек детей. Шестой родится. Есть совершенно нечего.
Взял к себе брат. Кормил. Но потоми должен был отказать.
— Какие у меня достатки, сама, сестра, видишь! Проживем все, придется мне по миру идти. Лучше ступай ты собирай!
Обрядила она ребят, — ходят и просят.
Один из них учится.
— Намедни задержался я немного в школе, — рассказывает мне священник, — заглянул в класс. Смотрю, Егорка Кривцов что-то ищет по партам. "Ты что здесь?" — спрашиваю. Испугался, руки дрожат, плачет. "Чего ищешь?" — "Корки тут ребята оставляют, я собираю и ем"...
В другой такой же семье к голоду присоединилось другое несчастье: лошадь украли. Есть нечего. Надо было собирать под окнами. Но кого из семьи послать?
Решили послать старую, больную тещу. У нее давно болели ноги, она еле ходила.
И послали.
Вышла старуха, шатается. Пошла куда-то и не пришла. Где она, — Бог ее знает.
— Хоть бы умереть, — говорит Сидор Кильдюшев.
Жена у него больная, дочь попала на место в Бугуруслан. Только что уехала туда. Он же с остальными детьми готовится идти с сумой.
А был раньше крестьянин, как крестьянин, — "справный".
Дают ему на детей кое-что: кусок хлеба, кусок сахара. Благодарит и плачет, как ребенок.
Третья семья... Всех, впрочем, не перечтешь, — нищеты здесь океан.
— Тут старуха одна ходит, — рассказывает священник, — собирает по порядку. Сколько раз звал: "Приходи, пообедай!" Не идет. "Совестно, — говорит, — боюсь"... И такие все они.
Голод раздел и обездолил сытых людей внезапно. К чужому хлебу они еще не привыкли. Но время приучит их и к нищенству...
В одной семье встретил такую фразу. С горечью говорил хозяин:
— Одна у меня забота, — чтобы поменьше ели, не досыта...
У него хлеб с подсевом, с картофелем.
— Не каждый день даю. Через день.
День картошка, день хлеб.
А себе он живот ремнем перетягивает.
— Как-будто меньше хочется есть...
Я спрашивал священника:
— Отчего у вас в районе так много нужды и так мало помощи?
Он объясняет, между прочим, следующим:
— До самого последнего времени был у нас земский начальник Васильев. Он давно уже не твердо сидел на своем месте. Его уволили за злоупотребления и он был под судом. Но увольнение длилось долго, — не то он земский, не то нет. Конечно, при таком положении заниматься продовольственной помощью ему было не зачем!..
Основание вполне "основательное"...
15.
По Белебеевскому уезду. — Сведения о детях, требующих "подкормки". Маниловщина земского. — Общественных работ нет. — "Запиши в книжку".
Переезжаю из деревни в деревню, из села в село. За мной, как ком снега, катится и растет крик:
— Помогите!
Последний крик.
— Больно абдраган народ стал, — встретил меня в Никифарове, Белебеевского уезда, староста-татарин обычной фразой.
Горький смысл этой фразы такой:
— Народ дошел до последней степени. Дальше идти некуда.
Пожгло яровые, озимые, лебеду, желуди, все... На семена даже не хватило.
На краю села избы как на подбор. Кривые, слепые, однооконные. Не избы, а бани. Внутри нищета.
— Продал я сначала лошадь, — рассказывает один бедняк, — потом корову, потом овечку, потом козяка. Проел все. Отвез на базар сани. Зачем они, когда лошади нет?
Он вдов,
