Из-под лжи - Миронова Татьяна
Все самое светлое из Дневника Матреши предстает в очерненном изображении "Воспоминаний". Ольга Владимировна Лохтина, одна из духовных дочерей Григория Ефимовича, исцеленная им от неизлечимой болезни – неврастении кишок, после революции принявшая на себя подвиг юродства, о которой Матреша пишет в Дневнике 2 марта 1918 г.: "Ольга Владимировна говорила по тятенькиному ученью, не она говорила с нами, а тятенька…", 3 марта 1918г.: "После вчерашнего вечера я еще больше полюбила Ольгу Владимировну, она рассказывала, что была на Гороховой, заходила во двор, чувствовала папин дух. Под впечатлением вчерашнего дня я долго не могла уснуть. Видела во сне опять папу, я так счастлива, так счастлива" (66, с. 40-41). К слову, Ольгу Владимировну Лохтину все время с любовью вспоминают в письмах Царские Дочери Ольга и Татьяна Николаевны, часто передают ей приветы и поклоны, так что Матреша не одинока в своих симпатиях.
Но вот фрагмент из новых "Воспоминаний": "Ольга Владимировна Лохтина была хорошенькой блондинкой. Ума там никакого не было и подавно, но, как я бы сейчас определила, прелесть глупости, несомненно, изобиловала… Она рассчитывала быстро получить взаимность от моего отца… Отец перестал принимать ее в нашем доме… Ольга Владимировна попала в лечебницу для душевнобольных" (65, с. 193-195).
Еще одно сравнение: речь о епископе и священномученике Гермогене, утопленном большевиками в реке Туре напротив села Покровского, в те дни как Матреша вернулась домой. Перед нами ее Дневник. 23 июля 1918 г.: "Приехала комиссия искать тело убитого Гермогена, нашли в воде его, обмотанного веревками, и руки связаны назад, мучили, говорят, его, бедного, страшно, ах, какие мерзавцы большевики – Господи, накажи их" (66, с. 61). 25 июля 1918 г.: "Как жутко проходить мимо церкви… видишь: в церковной ограде горит свечка, дьякон всю ночь читает Евангелие у епископа Гермогена на могилке… Сегодня приехал епископ Еринарх за телом убиенного, служили панихиду. Я сильно плакала, вспомнила сейчас же папу, как его отпевали, стоять было немыслимо, хотелось зарыдать" (66, с.62). Матреша знала о гонениях, которые воздвиг, поверив клеветам, епископ Гермоген на ее отца, но она знала и о раскаянье, которое пережил епископ после смерти Григория Ефимовича, об этом сам епископ рассказывал ее мужу Борису Соловьеву. Ни тени злорадства в Дневнике, лишь горестная любовь в ее словах да недавняя картина мученической смерти отца в мыслях. Но какой злобный тон в упоминании о епископе Гермогене в "Воспоминаниях": "Гермоген оказался впутанным в аферы по самую макушку… он из подозрения вывернулся, а двух его приятелей признали-таки виновными в растрате. Понятно, что Гермоген сразу же оценил представившуюся возможность отомстить отцу" (65, с. 195).
Удивительно, но и в рассказе об Ольге Владимировне Лохтиной, и в повествовании о епископе Гермогене автор "Воспоминаний" (уже язык не поворачивается назвать самозванного мемуариста светлым именем Матреши) не говорит об эпизодах, упомянутых в "Дневнике", отчего так? От незнания ли о Дневнике составителем "Воспоминаний" или оттого, что симпатии подлинной Матреши к этим людям несовместимы с обличительным пафосом лже-Матрены. Склонны верить в последнее, потому что автор "Воспоминаний" отлично знаком со множеством документов о жизни Григория Ефимовича и даже намеренно изображает забывчивость "мемуаристки", неправильно употребляет несколько фамилий исторических лиц: Деревянко вместо Деревенько, Давидсон вместо Дувидзон.
Но есть в "Воспоминаниях" и серьезный фактический огрех, который можно расценить как "прокол" фальсификатора. Это брошенная вскользь фраза: "Если бы отцу стало известно о болезни мамы после первого приступа, она бы без сомнения не умерла так рано" (32, с. 135). Настоящая Матрена Распутина вообще не знала, когда и где умерла ее мать, поскольку выехала она за границу в 1918 году и больше в Россию не возвращалась. Прасковья Распутина в 1930 году была сослана с сыном и младшей дочерью из Покровского на Север на поселение, где их следы затерялись.
Не остается сомнений, что под обложкой "Воспоминаний" дочери Григория Ефимовича Распутина нам подсунули очередную фальшивку, к которой никогда не прикасалась рука подлинной Матреши. Так кто же автор "Воспоминаний", кто так умело и злоумно скомпоновал факты, насочинял "чудес", чтобы текст приняли за подлинные мемуары те, кто чтит Григория Распутина как человека святой жизни, незаслуженно оболганного и мученически убитого? А ведь и приняли за подлинное: в недавно вышедшую книгу "Мученик за Христа и за Царя Григорий Новый" попало несколько придуманных лже-Матреной "чудес" и сюжетов из "жизни Распутина".
Подозрения в фальсификации "Воспоминаний" уже возникали, говорили, что Матрена Распутина "порой говорит с чужого голоса", что в составлении книги участвовал ее муж, масон Б.Н.Соловьев (хотя как бы он успел, если известно, что Соловьев умер в Париже в 1924 году). Мы же предполагаем иное: книга "Распутин. Почему? Воспоминания дочери" – это подложный текст, и у нас есть основания считать, что он целиком составлен одним из известнейших еврейских фальсификаторов русской истории, драматургом и сценаристом Э.Радзинским. В основу доказательств положим сопоставление текста "Воспоминаний", приписываемых Матрене Григорьевне Распутиной, и книги самого Эдварда Радзинского "Распутин: жизнь и смерть".
Знание темы, безусловно, свойственно обоим текстам. При этом все сюжетные линии, касающиеся Распутина и Царской Семьи, абсолютно совпадают, они копируют уже упомянутые здесь наветы из пасквиля "Последний самодержец". Но помимо сюжетных совпадений, авторство Радзинского для книги "Воспоминаний дочери" можно предположить на основании поразительного стилистического сходства книги "дочери Распутина" с книгой "Распутин" Радзинского. В обоих произведениях одинаковы приемы введения в текст исторических источников – мемуаров других авторов, свидетельских показаний, отчетов и прочего. В "Воспоминаниях" дочери исторические источники без конкретных ссылок и страниц подаются так: "В записках Гурко читаем:…" (65, с. 276), "Ковалевский свидетельствует:…" (65, с. 64), "Дам слово Симановичу:…" (65, с. 100), "Вот как пишет Коковцов:…" (65, с. 111), "А вот слова Юсупова:…" (65, с. 110), и главная особенность цитации в "Воспоминаниях" – просто имя автора цитаты, как будто прямая речь в сценарии или пьесе: "Воейков:…" (65, с. 188), "Гурко:…" (65, с. 98), "Труфанов:…" (65, с. 74).
В той же драматургической манере приводит ссылки на исторические источники и сам Радзинский. "Аликс писала мужу:…" (67, с. 325), "Мартынов сообщает в новом докладе:…" (67, с. 332), "Белецкий вспоминал:…" (67, с. 334), "Из показаний Родзянко:…" (67, с. 468), и какое поразительное сходство литературных стилей Матрены Григорьевны Распутиной, урожденной в 1898 году, почти всю жизнь прожившей за границей, не имевшей ни то, что специального образования, но даже среднего, и маститого современного писателя, драматурга Э.С.Радзинского. Эта характерная особенность цитации: "Пуришкевич:…", "Юсупов:…" – называние одной лишь фамилии или имени автора цитаты, безусловно, является яркой стилистической особенностью, объединяющей оба текста, но не свойственной историческим сочинениям и мемуарам других авторов.
Еще одна стилистическая черта, характеризующая оба текста, – изложение событий без всякой душевной причастности к рассказываемому. И если для исторических повествований, в коих упражняется Радзинский, отстраненная манера вполне подходит, то мемуары всегда наполнены душевным участием рассказчика, свидетеля, участника событий, тем более если рассказывает о пережитом любящая дочь. Но, к счастью, овладеть тонкой мелодикой душевного участия фальсификатор не в силах, и потому текст "Воспоминаний" дочери воспроизводит так привычную Радзинскому повествовательную модель безучастной хронологии, причем его повесть "Распутин" и текст "Воспоминаний" дочери пестрят одними и теми же весьма специфическими оборотами и выражениями.
Радзинский пишет так: "В странствиях он научился безошибочно распознавать людей. В хлыстовских "кораблях", где соединяли языческие заговоры от болезней с силой христианской молитвы, учился он врачевать" (67, с. 53). "И оттого пьянствовал (Распутин) теперь вовсю… И все чаще, напившись, он пускается в безумную пляску, так напоминающую хлыстовское "духовное пиво" (67, с. 304). Сравним с повествованием, вышедшим под именем Матрены Распутиной. Глава называется (внимание!) "В хлыстовском корабле": "Отец в странствиях попал к хлыстам… Дорога в кабак проторилась как-то сама собой… Отец плясал до изнеможения, будто хотел уморить себя" (65, с. 36). Перекличка одних и тех же образов выдает в "Воспоминаниях" руку Радзинского, к примеру, "красотка Сана с фарфоровым личиком" из книги "Распутин" (67, с. 299), разве не напоминает "фарфоровых кукол" – царских детей из "Воспоминаний"?
