Петр Мультатули - Кругом измена, трусость и обман. Подлинная история отречения Николая II

Петр Валентинович Мультатули

КРУГОМ ИЗМЕНА, ТРУСОСТЬ И ОБМАН

Подлинная история отречения Николая II

Предисловие

История знает множество мифов. Мифы бывают иногда настолько живучи, что их воспринимают как истину. Мифы создаются, конечно, конкретными людьми ради конкретных целей, но затем начинают жить самостоятельной жизнью, и бороться с ними бывает крайне нелегко.

При этом, как хорошо сказал доктор исторических наук А. Н. Боханов, исторические мифы при всём их многообразии «сущностно разделяются на две группы. Одна включает мифы созидательные, другая — разрушительные»{1}.

Важнейшее значение исторических мифов в жизни народов отмечает в своём глубоком исследовании доктор политических наук В. Р. Мединский: «Мифы рождаются в народном сознании. Но их порой используют и политики. А некоторые мифы специально создаются для ведения политической пропаганды. Целью создания подобных мифов является легитимизация власти, полученной в результате переворота или революции»{2}.

К числу таких разрушительных мифов принадлежит утверждение, согласно которому 2 марта 1917 года Император Николай II добровольно или под нажимом обстоятельств отрёкся от царского престола. Это утверждение воспринимается как аксиома с марта 1917 г. «Отречение» с момента его обнародования и по сегодняшний день является главным обвинением последнему Государю. Уже Михаил Булгаков в «Белой Гвардии» устами Алексея Турбина восклицал: «Ему никогда, никогда не простится его отречение на станции Дно. Никогда».

Интересно, что уже в этой фразе содержится ложь: по официальной версии царь отрёкся не на станции Дно, а в Пскове.

Уже в наши дни недоброжелатели Императора Николая II и даже многие ему сочувствующие ставят в вину последнему царю сам факт «отречения». Так, например, О. А. Платонов, открыто симпатизирующий Императору Николаю II, пишет, что «жертва Царя оказалась для России напрасной и, более того, гибельной, ибо само государство стало жертвой измены»{3}.

До сих пор бытует и другая версия происшедшего, суть которой выразил генерал Д. Н. Дубенский: «Отрёкся, как будто эскадрон сдал». Таким образом, «отречение» вырывается из общего контекста всех предшествующих событий и превращается в личный почин слабого царя.

«Все разговоры, — справедливо пишет А. Н. Боханов, — „правильно“ или „неправильно“ поступил Николай II, когда отрекался от престола, возможны лишь в том случае, если эту тему вырвать из конкретных исторических обстоятельств времени и места»{4}.

То, что произошло 2/15 марта 1917 г. во Пскове, до сих пор именуется в истории как «отречение» Императора Николая II от престола. До сих пор историческая наука и общественное сознание воспринимают как аксиому, что Император Николай II добровольно, но под давлением обстоятельств поставил свою подпись под Манифестом, объявлявшим, что он слагает с себя верховную власть.

Практически весь советский период изучение вопроса об обстоятельствах отречения Императора Николая II было невозможным и находилось под запретом. Фрагментарные исследования шли в общей канве, призванной доказать отсталость, реакционность и обречённость царской России, апофеозом разложения которой стало отречение царя. Идеологизация науки, засекреченность большинства архивных фондов, невозможность ознакомления с зарубежными источниками — делали изучение обстоятельств отречения Императора Николая II практически невозможным.

Первые немногочисленные работы советских авторов по этой проблематике стали появляться в конце 20-х — начале

30-х гг. в основном в виде предисловий к публикациям исторического журнала «Красный архив». Следует отметить статьи М. Н. Покровского, Д. И. Заславского, А. А. Сергеева, И. Гелис и др.{5} Фактически эти статьи являлись своего рода идеологическими комментариями к издаваемым большевиками документам, а то и прямыми фальсификациями.

В 1927 г. к 10-летию свержения монархии вышел сборник «Отречение Николая II», где помимо недоступных для советского читателя воспоминаний участников событий были помещены предисловия Л. Китаева и М. Е. Кольцова, представляющие несомненный исследовательский интерес{6}.

В том же 1927 г. году вышло интересное исследование бывшего генерала императорской армии Е. И. Мартынова «Царская армия в февральском перевороте». Особый интерес этой работы заключался в том, что, с одной стороны, Мартынов хорошо знал многих представителей высшего военного руководства Ставки, а с другой — что ему было разрешено работать с закрытыми архивными источниками{7}. Е. И. Мартынов одним из первых поднял вопрос о решающей роли Ставки в свержении Государя.

После распада СССР исследуемая тема фрагментарно получила развитие в трудах Г. З. Иоффе, В. И. Старцева, В. В. Кожинова, А. Ф. Смирнова, И. В. Алексеевой, А. И. Уткина, А. Н. Боханова{8}. Из последних исследований следует особо выделить монографии С. В. Куликова, А. Б. Николаева и О. Р. Айрапетова, П. А. Николаева{9}.

Однако и у этих авторов вопрос об отречении Императора Николая II не вызывал никакого сомнения или, по их мнению, даже детального изучения.

Тем более вызывает уважение группа энтузиастов, далёких от исторической науки, которая в наши дни предприняла смелые попытки поднять завесу тайны над событиями в Пскове: А. Романевика, М. Сафонова и др.{10}

Но в первую очередь мы имеем в виду исследования А. Б. Разумова, который, на наш взгляд, убедительно доказал, что Манифест от 2 марта 1917 г., якобы подписанный Императором Николаем II, является искусной подделкой.

Однако, несмотря на неоспоримость доводов А. Б. Разумова, они являются весьма уязвимыми. Причина этой уязвимости заключается в отсутствии официальных экспертиз на предмет подделки манифеста и дневников Императора Николая II, а также дневников и писем императрицы. Ясно, что пока такие экспертизы не будут проведены, доводы о подделке манифеста, пусть самые убедительные, будут восприниматься в серьёзных научных кругах в лучшем случае как оригинальная версия, в худшем — как околонаучная литература.

Между тем русская история не знала такого факта, как отречение коронованного монарха от престола. Известен случай отказа от престола Наследника Цесаревича Великого Князя Константина Павловича, брата Императора Александра I, сделанного за несколько лет до смерти царствующего государя. Однако акт этого отказа был собственноручно написан Константином Павловичем, после чего 16 августа 1823 г. был составлен манифест Императора Александра I о передаче права на престол Великому Князю Николаю Павловичу. Манифест этот был засекречен и помещен на хранение в Успенский собор Московского Кремля. Три копии манифеста, заверенные Александром I, были направлены в Синод, Сенат и Государственный совет. После кончины Императора Александра I прежде всего надлежало вскрыть пакет с копиями. Тайну завещания знали Александр I, вдовствующая Императрица Мария Феодоровна, князь А. Н. Голицын, граф А. А. Аракчеев и составивший текст манифеста московский архиепископ Филарет.

Как видим, решение об отказе Великого Князя от престола был заверено многочисленными свидетелями и утверждено манифестом Императора. При этом речь шла об отказе от престола не царствующего монарха, а о наследнике престола.

Что же касается царствующего монарха, то Основные Законы Российской империи вообще не предусматривали самой возможности его отречения. (Теоретически таким основанием могло быть разве что пострижение царя в монахи.)

Тем более невозможно говорить о каком-либо отречении царя, сделанного под моральным воздействием, в условиях лишения свободы действий.

В связи с этим примечательны слова товарища обер-прокурора Святейшего Синода князя Н. Д. Жевахова, сказанные им в марте 1917 г. при отказе присягать Временному правительству: «Отречение Государя недействительно, ибо явилось не актом доброй воли Государя, а насилием. Кроме законов государственных, у нас есть и законы Божеские, а мы знаем, что, по правилам Св. Апостолов, недействительным является даже вынужденное сложение епископского сана: тем более недействительным является эта узурпация священных прав Монарха шайкою преступников»{11}.

Епископ Арсений (Жадановский), принявший мученическую смерть на Бутовском полигоне, говорил, что «по церковно-каноническим правилам насильственное лишение епископа своей кафедры является недействительным, хотя бы оно произошло „при рукописании“ изгоняемого. И это понятно: всякая бумага имеет формальное значение, написанное под угрозой не имеет никакой цены, — насилие остается насилием»{12}.