Журнал Русская жизнь - Дача (июнь 2007)
Всегда есть мания разделить страну на то, что считается своим, и то, что «опричь». Это разделение работает во все века - по классовому, сословному, национальному признакам. Сегодня и оно ушло на личный уровень. Человек обозначает в себе территорию опричнины. Происходит сознательная редукция собственной личности. Это - лишнее, это - не нужно… Но ведь так было всегда - в период раскола, скажем, когда происходил не просто раскол, но еще и раскол раскола. Никонианцы вовсе не были монолитны. Основным занятием во все времена было деление на своих и чужих, после чего начинались поиски врага среди своих.
- Кстати, на «Репетиции» никак не повлиял роман Владимира Короткевича «Евангелие от Иуды»?
- Говорю ведь, я невежественный человек. О чем там?
- Тоже о том, как труппа актеров воспроизводит историю. Только там белорусские артисты семнадцатого века разыгрывают страсти Христовы и становятся сектой.
- Даже не слышал. Нет, на меня влияли другие вещи, вполне прозаические. Появилась дача под Новым Иерусалимом, я стал часто бывать в тех местах. Одновременно меня начали тихо выживать с работы. Меня очень не любило институтское начальство.
Я осмелился спросить, почему мне не приплачивают за кандидатскую, посвященную творчеству Сергея Федоровича Платонова и нарративным источникам пятнадцатого века. Вышестоящий начальник, бывший секретарь парторганизации на железной дороге, сказал, что у государства нет денег доплачивать за мою степень. У нас были начальники с прелестными фамилиями - Чугунов, Автократов… Кстати, Автократов еще наиболее приличный из всех.
Я нагло спросил, откуда в таком случае государство берет деньги, чтобы доплачивать ему, начальнику. Он обиделся и решил не просто уволить меня, а посадить. Была создана целая комиссия, чтобы доказать, будто я подделывал бюллетени. Короче, мне пришлось уволиться, и мой непосредственный начальник - хороший историк и человек замечательный - в той ситуации дрогнул. Это был восемьдесят пятый год. Он хотел меня защитить, но побоялся. Чувствовал, видимо, вину. И в результате - я уже давно ушел из института - вдруг попросил о встрече, буквально на минуту. Где-то в центре сунул мне в руки папку и тут же сел в машину, уехал.
В этой папке была вся библиография по расколу, которым он много лет занимался. Я стал читать эти источники. Они меня поразили. Так я написал «Репетиции» - мой первый роман, который потом серьезно переделывал. Но первый вариант - именно в восемьдесят восьмом.
- В одной из повестей вашего отца описан фантастический прибор, позволяющий прочесть мысли щуки…
- Да, и там самое забавное, что герой надеется на эволюцию щуки. А она и в год, и в два, и в три думает одну и ту же мысль: «Я хочу съесть карася!» Только в зрелости думает ее с большей интенсивностью, срываясь на интеллектуальный визг: «Яхочусъестькарася!!!»
- Так вот, ваш отец, судя по всему, полагал, что и среди людей есть такие щуки, которых никакими условиями не исправишь. Вы тоже склонны считать, что часть людей рождается этически невменяемыми?
- Никогда не задумывался над этим специально, но, видимо, какой-то процент - да. Потому что ничто в мире не предполагает такого мировоззрения.
- Есть версия, что, скажем, мораль может быть только трансцендирована, вложена извне, - потому что из повседневной практики никак не выведешь, скажем, альтруизм.
- Почему, он как раз выводится. А вот абсолютное злодейство не выводится, оно должно быть, наверное, врожденным. Или вложенным. Мой достаточно долгий опыт показал, что выжить, не сволочась, можно в любой среде и во всякое время. Скажу больше: этические нормативы - божеские. Как нормы ГТО: их мог выполнить и очень средний спортсмен.
- В нынешней политической элите вам что-нибудь симпатично? Есть там люди, с которыми у вас связаны надежды?
- Люди там в большинстве своем комплексно закомплексованные, сказал бы я. Комплексов много: упомянутая обида, желание реванша, неуверенность в заслуженности собственного положения. Вознесение их по большей части случайно, отсюда мания все время что-то доказывать. В общем, сильно измельчавший театр, даже по сравнению с застоем. Никакой революции, конечно, не произошло, - социально и нравственно это все те же семидесятники, только с большей степенью цинизма. Но я не рассматривал бы это только как российскую беду: это беда всемирная. Люди устали думать.
- И их сметет радикальный ислам?
- Радикального ислама я не боюсь и вам не советую. Он слишком пассионарен, слишком зависит от нефтяной конъюнктуры - даже с учетом того, что нефть дорожает быстрей, чем кончается. Думаю, мир рано или поздно не устоит перед Китаем - его спокойной, мудрой, не агрессивной на первый взгляд, чрезвычайно работящей, строго иерархичной и очень старой цивилизацией. Победа Китая в глобальном масштабе будет этаким всеобщим старением. Не могу сказать, что меня это радует. Но и не вижу другой силы, способной в ближайшее время взять все под контроль.
- Ладно. Напоследок скажите: вы носите бороду просто так или со значением?
- Я ношу бороду со времен своей первой студенческой археологической экспедиции. Я взял туда с собой электробритву. А воткнуть ее можно было разве что в бархан. Это как раз тот случай, когда в истории срабатывают материальные причины. Потому что на самом деле история, вопреки Марксу, все-таки движется духовными импульсами, в каждой стране своими.
- И какими же у нас? В чем заключается главный урок России миру?
- Русские - исключительно духовный, ментальный народ. Вероятно, самый обучаемый. Явно имперский - потому что на огромных территориях иначе существовать нельзя. Вот, мне кажется, Россия и демонстрирует, как неизбывна в человеке имперскость. И как стремительно он отстраивается в привычную форму, едва получив сигнал «пора». Для этого не нужно никакого тоталитаризма. Дело в структуре общества - и, как мы сегодня видим, в структуре личности. Актуализация всех прежних привычек и способностей происходит мгновенно. Это тоже урок миру. И не сказать, что только негативный.
* ГРАЖДАНСТВО *
Анна Андреева Наталья Пыхова
Будем ли вместе, я знать не могу
Пока государство экономит на сиротах, им не обрести семьи
В жизни девятилетнего Владика Шевцова сменились четыре семьи.
Первая - так называемая биологическая, родная. Семья была хорошая, ласковая, чадолюбивая. До того ласковая, что через год после рождения Владика его маму и папу лишили родительских прав. Но почему-то на этом забота государства о Владике закончилась. Кажется, про него просто забыли. Или поленились хлопотать, устраивать. Он так и остался жить в обществе своих бесправных родителей и их вечного друга алкоголя.
Вторая семья Владика дружбу с алкоголем не водила, но в этой семье он пробыл лишь три месяца. Так договаривались.
Третья семья повторила историю второй с той лишь разницей, что тут Владик провел не три, а четыре месяца.
В четвертой семье Владик живет уже почти год.
Что же с ним произошло?
Лишенные родительских прав, но почему-то не сына, его первые мама и папа, обитатели Ногинска, продолжали вести прежний образ жизни. Когда Владику было три, отец умер, мать осталась с ребенком одна. Проведать бедную вдову приходили друзья. Ей приходилось нелегко, нужна была поддержка: пособие, выплачиваемое на Владика, быстро заканчивалось, и купить бутылочку (не детского питания) часто было не на что. Вечно ревущий, грязный, сопливый сынок постоянно путался под ногами. Когда охота спеть просторную душевную песню, а рядом кто-то беспрестанно орет и просит жрать, это раздражает. Когда намереваются предаться любовным утехам и обнаруживают, что детка сделал на диване лужу, - это бесит. Конечно, Владика били. А в один из вечеров его, пятилетнего, попросту выбросили из окна.
Окно было закрыто.
Квартира находилась на седьмом этаже.
Владик протаранил собою два стекла и упал на землю.
Десять суток реанимации. Четыре месяца лечения. Перелом позвоночника, паралич ног. Состояние стабильное, но прогресс отсутствует, и заботливое государство решает - нет, не выделить денег на операцию, не передать ребенка вменяемым родственникам или хотя бы в детский дом. Оно отправляет наполовину обездвиженного, в пролежнях, писающего и какающего под себя Владика обратно к маме.
Сам Владик не любит про это рассказывать.
Еще больше года мальчик прожил с матерью - нимало не потрясенной, ничуть не смутившейся и, наверное, даже не очень понимающей, что к чему. Кто именно выбросил ребенка из окна, до сих пор неизвестно. Какие еще преступления были совершены по отношению к Владику до этого случая и после, неизвестно тоже. Ногинская прокуратура не мучилась: алкаши ребенка выкинули, эка невидаль. Никого не томили допросами, дело замяли втихую. Сейчас в блогах и СМИ широко обсуждают историю новгородчанки Антонины Федоровой, обвиняемой в покушении на убийство трехлетней дочери (девочка упала в лестничный пролет третьего этажа, и суду предстоит выяснить, был это несчастный случай или преступление), - так вот, вполне благополучная, интеллигентная Антонина 18 дней отсидела в СИЗО. Мама Владика, мало того что осталась на свободе, но и получила слегка подлеченного сына домой после больницы: держите, кидайте из окна еще. На тот момент, напомним, женщина была уже четыре года как лишена родительских прав.
