Журнал Русская жизнь - Скандалы (декабрь 2008)
- Какой он был прекрасный. Благородный олень, лорд английский. Я любовался им.
Следующая встреча состоялась только двадцать с лишним лет спустя. Вернувшийся из эмиграции Солженицын на своем поезде добрался до Москвы и выступил в парламенте:
- Я не узнал его. Второй Мао Цзэдун - во френче, эти глаза, эти брови. Говорил слабо, противоречиво, рассказывал про свой поезд - фу!
Якунин говорит, что для него большая загадка поведение Солженицына после высылки из СССР, и предполагает, что все дело в том, что между арестом и высылкой чекисты что-то такое сказали Солженицыну, после чего он так и не смог прийти в себя.
Якунин вообще умеет и любит искать и находить агентов КГБ - везде, повсюду.
VIII.
После отлучения от РПЦ Якунин был священником Украинской православной церкви, потом - истинно-православной (катакомбной) церкви. В 2000 году вместе с митрополитом Виталием Кужеватовым создал Апостольскую православную церковь, в которой имеет сан протопресвитера и работает секретарем Священного Синода. Эта церковь канонизировала Александра Меня (он у апостольцев - святой просветитель, священномученик), службы в ней проводятся на русском языке («и вообще на любых языках, ограничений у нас нет»), епископы имеют право жениться («уж лучше женатый епископат, чем гомосексуальный, как у этих чекистов»).
IX.
Якунин, как и в юности, пишет стихи. Недавно выпустил книгу «Хвалебный примитив юродивый в честь Бога, мирозданья, родины», - такое стихотворное евангелие для своей церкви (стихи в ней перемежаются библейскими цитатами и вырезками из «Новой газеты»). В правозащитной прессе публикует стихи на злобу дня, тоже интересно:
Микки Маус,о мышонок.Намотай себе на ус:РПЦшный монашонокмышеловку ставит ловко,приготовься, карапуз!Микки Маус, ты не трусь,не Синод - Святая Русь!Искус выдержишь,войдешь во вкус,да спасет тебя Иисус!
X.
С Глебом Якуниным мы встречались в Сахаровском центре - он выступал на каком-то заседании по случаю 60-летия принятия Всеобщей декларации прав человека. Там все выступали - Сергей Ковалев, Лев Пономарев, Людмила Алексеева. У каждого - вполне славная по меркам страны, освободившейся от тирании, биография. В Восточной Европе, в Прибалтике люди с такими биографиями сразу и навсегда становились политическим истеблишментом, национальной элитой, героями, Махатмами Ганди. У нас - все не так. Сидели по лагерям, по ссылкам, потом - несколько лет вполне провальной политической карьеры с метаниями от Шамиля Басаева к Березовскому и обратно, и в финале - бесконечные посиделки в Сахаровском центре в формате «Плеханов, Игнатов, Засулич, Дейч, Аксельрод». То ли чекисты виноваты, то ли народ, то ли сами борцы, то ли климат в России такой. Черт его знает.
Мое второе десятилетие
Мери Талова вспоминает 20-е годы
Петроград
Я родилась в 1912 году в нынешнем Казахстане, в городе Петропавловске. Мои родители, Александр Лазаревич и Лидия Исаевна Блюменталь, были родом из Риги. Но себя я помню, начиная с Петрограда, куда мы вскоре переехали. В Петрограде нас все время переселяли с одной квартиры на другую. Право жительства в Петербурге имел только мой отец, купец первой гильдии (причем взносы в гильдию за него платила фирма), специалист по кожматериалам. По закону право жительства имели также и девочки, которые учились в гимназии, - но у нас ни у кого таких прав не было.
Я очень хорошо помню себя - мы, я и моя мать, едем в трамвае, чтобы вселиться в другую квартиру, и я кричу: «Хочу на новую квартиру». Новой я на самом деле называла старую квартиру - просторную, светлую, с которой нам в очередной раз пришлось съезжать.
Казань
В 1916 году мы переехали в Казань, где сняли в гостинице целый этаж. Через дорогу от нас была гимназия, а сама улица называлась Торговой - то ли это было ее официальное название, то ли ее просто все так называли. Там действительно было много магазинов со сверкающими витринами. Перед многими магазинами были постелены ковры. Я спрашивала маму: «Почему такие прекрасные ковры постелены на улице?» Мама отвечала, что новый ковер не так хорош, как тот, по которому ходили. Утро в Казани начиналось с воплей торговцев на улице: «Халат, халат! Мыло!», «Углей, углей». Это был богатый город.
Там я заболела скарлатиной. Меня обманом завезли в клинику и оставили там. Каждый день мама приходила под окна, передавала разные лакомства, но в часы ее прихода я специально стояла спиной к окну - демонстрировала обиду.
Кисловодск
На лето мы уезжали из Казани в Ставрополь, что на Волге, - сейчас этот город называется Тольятти. Ну а в 1917 году мы поехали отдыхать в Кисловодск. Тогда в нем еще сохранялись черты курортного места, но война и революция сказались на его облике. Посреди города стояли большие здания: нарзанные ванны, нарзанная галерея; там работали девушки в специальной форме с передниками и наливали всем бесплатно минеральную воду. По улицам ходили акробаты, клоуны, человек с медведем. Медведь показывал «как бабы на работу идут», «как с работы» - помню чувство острой жалости к несчастному живому существу. У него в носу было кольцо - и он знал, что если он что-то сделает не так, ему будет больно. Ходил по дворам и человек с Петрушкой - детвора собиралась вокруг него и переходила из двора во двор, пока в последнем не собиралась толпа. Петрушка из любой петрушки выходил победителем и бил обидчиков по мордам - мне это не нравилось. Единственное уличное зрелище, которое мне было по нраву, это работа точильщика. Обожала смотреть, как он работает. Вот с ним я переходила из двора во двор.
Мы жили на улице, которая носила название Лермонтовской. В нашем дворе всегда было много детей, как местных, так и приезжих. Все играли вместе, никакой разобщенности не было - национальность и черты внешности ни у кого не вызывали никаких вопросов. Везде (в том числе и в саду во дворе нашего дома) росли шелковицы, яблоки - однако я, вместе с мальчишками, участвовала в набегах на чужие сады.
Я помню, как одну девочку, армянку 13 лет, выдали замуж, - и тогда я впервые побывала на свадьбе. Я до сих пор помню даже музыку, которая тогда играла, - мне казалось, что это не колокольчики звенят, а вплетенные в одежды и украшения золотые нити. Помню и другую свою подружку - дочку кухарки. Она как-то решила рассказать мне тайну и повела меня вглубь сада, где выкопала в земле целую квартиру для своих кукол. Мне куклы в детстве были безразличны - интересовать меня они начали почему-то уже в четырнадцатилетнем возрасте. Зато в детстве я много читала - и помню, что некоторые книги производили на меня на редкость неприятное впечатление: чувствовала фальшь. Например, помню, что не выносила Алексея
Толстого и Чарскую.
В Кисловодске из-за Октябрьской революции и Гражданской войны нам пришлось задержаться надолго. Помню, когда уже установилась советская власть, в город приехал Григорий Рошаль (тот самый, который стал известным кинорежиссером). Афиши обещали действо с участием зрителей. Оно происходило на крыше нарзанных ванн. Публика стояла на площади и, вопреки анонсам, никакого участия не принимала…
Мы пробыли там четыре года. Город несколько - по-моему, тринадцать, но может даже и восемнадцать, - раз переходил из одних рук в другие. Топили (а точнее, не топили) в Кисловодске каменным углем, и чем дальше, тем с ним становилось хуже. В какой-то момент - не помню, красные или белые, - просто повырубали все знаменитые тополя на растопку. Страшная картина…
К сожалению, одними тополями потери не ограничивались. Моя старшая сестра Анна, идейная революционерка, после нескольких лет ссор с семьей покинула наш дом. Она твердо стояла на своих позициях, отец, никогда не бывший горячим сторонником красных, твердо на своей. Уйдя из дома, Аня стала жить отдельно, работала учительницей в школе. В сентябре 1918 года она была расстреляна белыми. Ирония судьбы была в том, что очень скоро город был занят красными, которые тут же арестовали моего отца.
Мы жили в доме на первом этаже, а на втором организовали школу. В одну лютую зиму мы все отморозили руки - последствия этого я ощущаю до сих пор. В 1920 году нас выселили в домик без удобств на Ребровой балке, но я продолжала учиться в той же школе.
Когда уже, кажется, насовсем пришли красные, ближе к 1921 году, на улицах появились плакаты - длинные, несколько метров в длину и аршин в высоту, очень многословные. Помню, на одном из них рабочий играл в карты с буржуем. Рабочий показывал своему визави «двойку» с портретами вождей вместо мастей и говорил: «Ленин с Троцким наша двойка, вот попробуй-ка покрой-ка». Или священник перед обильно накрытым столом: «Все люди братья, люблю с них брать я».
