Джим Роджерс - Будущее глазами одного из самых влиятельных инвесторов в мире. Почему Азия станет доминировать, у России есть хорошие шансы, а Европа и Америка продолжат падение
Бэби Би зачем-то занимается еще и испанским – четыре часа в неделю. Не знаю, чем это закончится. Я знаком с одним редактором из Time, который раньше жил в Париже, и его пятилетний сын бойко говорил по-французски. Однако к одиннадцати годам мальчик, переехав из Франции, забыл французский вовсе, так что сейчас этот язык для него – китайская грамота.
Когда мы впервые приехали на лето в Шанхай, нашу двухлетнюю Хэппи часто спрашивали, как она выучила китайский. Она никак не могла понять, о чем ее спрашивают, ведь китайский она не «учила». Как в детстве я мало-помалу обретал английский язык, так и она заговорила на мандаринском диалекте. Она понимала: «Некоторые говорят так, а некоторые иначе, и, чтобы общаться со вторыми, мне надо говорить, как они». Она и не знала, что «выучила» китайский. Теперь примерно то же самое я могу прочитать по лицу Бэби Би: «Ага, теперь я понимаю: есть два разных языка. Это отдельные языки, я могу говорить на обоих, но это могут не все, например, мой бедный глупый папа не может». Когда мы с ней вместе, она шепчет другим (европеоидам – на английском, азиатам – на китайском): «Мой папа не говорит по-китайски». Не знаю, почему она это делает. Возможно, ей неловко, поэтому она извиняется за позорный недостаток отца, или же просто хочет донести эту информацию до окружающих, чтобы они поняли то, что понимает она.
Хэппи и Бэби Би разговаривают на так называемом телевизионном мандаринском диалекте – это принятый, стандартный диалект, так разговаривают дикторы центрального китайского телевидения – CCTV; он, можно сказать, считается эквивалентом «английского языка BBC» – стандартного, нормированного произношения королевского английского языка. Сингапурцы же часто говорят на мандаринском диалекте довольно плохо: попадая в Китай, они обнаруживают, что их не очень хорошо понимают. В 1979 году в Сингапуре началась кампания «Говорите на мандаринском», ратующая за использование хорошего, стандартного мандаринского диалекта против употребления других китайских диалектов, в то время преобладавших в обществе. В 2009 году в рамках кампании было снято несколько видеороликов, в которых дети иностранцев свободно и правильно говорят на мандаринском диалекте. Среди них были и белые дети, в том числе Хэппи и Бэби Би.
В Нью-Йорке, с нашего благословения и одобрения, Хэппи и ее китайская гувернантка Ширли часто ходили в Чайна-таун за яичным заварным кремом (китайский десерт). Ширли пользовалась этой возможностью, чтобы погрузить Хэппи в языковую среду. Однажды они оказались в лавке, где говорили только на мандаринском, и Хэппи попросила молока. Владелица магазина, выступив в роли учителя, вступила с ней в беседу на китайском:
– Ты пьешь молоко?
– Да, – ответила Хэппи.
– А что пьет твоя учительница?
– Воду.
– А что пьет твой отец?
– Мой отец пьет арбузный сок.
– Хэппи, а что пьет твоя мама?
– Вино, – ответила Хэппи по-английски.
Прийдя домой, Ширли пересказала нам этот разговор, Пейдж, конечно, очень расстроилась: она иногда пила вино за ужином, но на ближайшие несколько недель решила от него отказаться («Смотри, я пью воду!»), чтобы девочка не считала маму пьяницей и не распространяла это мнение по всему городу.
РАДОСТЬ И ВЕСЕЛЬЕ, которые Хэппи, наш первенец, принесла в нашу жизнь (мы наблюдали за тем, как она растет, помогали ей взрослеть, просто проводили время с ней), оказались еще бо́льшими, чем я предполагал. Бэби Би родилась через пять лет, в 2008 году, и наша радость удвоилась. Мы бы решились на второго ребенка еще раньше, но в связи с событиями осени 2005 года даже мысль о том, чтобы еще один ребенок появился в этом мире, была невыносима. В октябре того года, незадолго до моего дня рождения, я оказался втянутым в преступный сговор. Следующие шесть лет мне пришлось провести в боях с американской системой правосудия, доказывая свою невиновность.
Основав в 1998 году сырьевой индекс Rogers International Commodity Index, я выдал лицензию на его использование нескольким компаниям (швейцарской UBS, японской Daiwa Secutities) за небольшое вознаграждение. Я поддерживал существование индекса, а они создавали на его основе инвестиционные продукты и предлагали их клиентам. Помимо этого у меня был контрольный пакет компании Beeland Management, которая управляла двумя основанными на индексе фондами – Rogers Raw Materials Fund и Rogers International Raw Materials Fund. Предоставив текущее управление фондами другим, я отправился в путешествие, надеясь, что моя гипотеза о повышении интереса к сырьевым товарам окажется верной.
Когда я вернулся из «путешествия тысячелетия», было уже ясно, что индекс становится популярным. Он работал лучше, чем все остальные индексы, и клиенты компании Beeland получали стабильную прибыль. Но сама компания, в отличие от инвесторов, большими доходами похвастаться не могла. За четыре года существования, на которые пришелся бум сырьевых товаров, фонд заработал всего 20 миллионов долларов. Нужно было что-то менять, и через несколько месяцев после моего возвращения мы пригласили управлять Beeland Management Уолтера Прайса из Uhlmann Price Securities с Чикагской торговой биржи.
В то же время я стал выступать на телевидении с рассуждениями о сырьевых товарах и упомянул эти и другие фонды, основанные на моем индексе. И фонды стали очень быстро расти. За три года, благодаря моему возвращению и усилиям Тома Прайса (он фактически спас дело), компания получила под управление несколько сотен миллионов долларов.
Бо́льшую часть времени Том занимался собственной компанией, работа в Beeland Management была для него своеобразным хобби. Сначала он мог справляться один, но потом, поскольку под его началом Beeland начала расти, ему понадобился помощник, который мог бы заниматься текущими делами.
В 2005 году меня пригласили выступить на ежегодном собрании Ассоциации фьючерсной торговли в качестве основного докладчика. После выступления я пообедал с председателем ассоциации Джозефом Мерфи и его коллегами, порекомендовавшими мне кандидата, который, по их мнению, идеально справится с обязанностями помогать Тому в Beeland. Через несколько дней мне позвонил Мерфи, сказал, что передумал, и предложил лучшего кандидата – Роберта Меркореллу, члена правления финансовой компании Refco. Refco была крупнейшим независимым брокером сырьевых акций в мире и крупнейшим брокером Чикагской товарной биржи. Кроме того, именно эта компания была основным работодателем Мерфи, который в то время возглавлял Refco Global Futures. (Уверен, что я слышал о ней, но в то время информация не всплыла у меня в памяти. Именно Refco устроила в 1978 году для Хиллари Клинтон вложения во фьючерсы на поставку скота. Всего за десять месяцев ее тысяча долларов превратилась в сотню тысяч, что на поверку оказалось скрытым подкупом Клинтона[30].)
Несколько раз я встречался с директором Refco, англичанином Филипом Беннеттом. Он учился в Кембридже, я в Оксфорде, так что мы порой об этом болтали. Я считал, что он пользуется уважением в своей отрасли, ведь он управлял одной из крупнейших брокерских контор, насчитывавшей около двухсот тысяч клиентов по всему миру, а один из его сотрудников, Мерфи, был председателем Ассоциации фьючерсной торговли, а это знак высочайшей репутации. Поэтому я выбрал Меркореллу. Он должен был перейти в Beeland на основную работу и повысить уровень инвестиций в фонд.
Для проведения сделок Том Прайс пользовался услугами респектабельного, немного старомодного брокерского агентства Man Group. После прихода Меркореллы речь зашла о переводе счетов нашего фонда из Man Group в Refco – это, по его мнению, сулило значительные выгоды.
В то время многие фонды испытывали острый недостаток в свободных денежных средствах. Акции можно было выводить только раз в месяц. Refco же обещала решить эту проблему. Кроме того, некоторые компании, например Fidelity, не давали покупателям возможности приобретать паи фондов и держать их на депозите, поскольку Uhlmann Price Securities просто была им не очень хорошо известна; в то время это имя еще не было так популярно в отрасли, как сейчас. С переходом в Refco ситуация изменилась бы. Можно было решить и другую проблему. Я считал, что наши фонды не должны использовать заемные средства: в случае привлечения заемных средств им пришлось бы выполнять маржинальные требования[31], что могло привести к катастрофе. Клиент вкладывает полную сумму, и брокер после выполнения маржевых требований инвестирует остаток в векселя Казначейства, выплачивая клиенту прибыль. В сырьевой отрасли это встречается часто и легко осуществимо. Однако сделки с Казначейством проводились неэффективно, и доходы фондов были непостоянными. Refco могла лучше управляться с казначейскими векселями и проводить сделки с более низкими комиссионными.
После перевода фондов в Refco действительно произошли некоторые улучшения, и однажды в августе Мерфи подошел ко мне и признался: «Слушай, мы на самом деле хотели бы купить твою компанию». (Это во многом объяснило тот его телефонный звонок, когда он уже после нашей встречи порекомендовал Меркореллу, отклонив изначально согласованного кандидата.) Акционеры-миноритарии Beeland Management уже заключили выгодные соглашения о продаже своих долей. Я тоже начал переговоры с Refco о продаже своего пакета, но сделка сорвалась: Diapason Commodities Management – швейцарская компания, вместе с которой я основал такой же фонд в Европе, – от продажи отказалась, а Refco не видела смысла в существовании двух одинаковых фондов.
