Газета Завтра Газета - Газета Завтра 328 (11 2000)
Друг мой, Владимир Владимирович, да хранит Тебя наша нежность, наша благодарность, наша молитвенная любовь.
Компактная стиральная машина под раковину 6 предназначена именно для установки под умывальник.
Владимир Бондаренко — Владимир Личутин РУССКАЯ НИВА
В.Б. В России часто все всегда рушили до основания. А потом столетие вставали с колен. И, увы, вечно находимся в состоянии гражданского раскола. Насколько понимаю, ты и хотел озвучить вечную трагедию русского раскола через художественное исследование противостояния XVII века. Ты считаешь "Раскол" своей главной книгой?
В.Л. Безусловно. Я приступил к ней неосознанно, может быть. Когда "Скитальцы" прочитал мой земляк и старший друг Александр Алексеевич Михайлов, он мне сказал: "Володя, кроме тебя никто не напишет об Аввакуме". Я засмеялся. Особого желания уходить в историю раскола у меня еще не было. Я читал "Житие" Аввакума, думал, там все сказано. Там весь облик бунтаря. Что еще добавить?
Но заронил во мне зерно Александр Михайлов, оно понемногу стало прорастать, как колос на ниве. Я стал рыться в документах, архивах, перечитывать литературу. И увидел необыкновенный сложный мир Руси XVII века. Оказывается, Россия жила в необыкновенно красочном мире. Какие наряды были? Какие обряды? Богатейший и чувствами, и красками, и утраченный нами национальный русский мир. Повозки, упряжь, домовая утварь, наряды — все было в цвете. А церковный мир? Роспись храмов, изразьцы, колокола — богатейшая палитра. И в этом красочном мире готовилась уже тогда какая-то мистическая враждебная сила — стереть все краски, обеднить русскую жизнь. Этот раскол, этот собор 1666 года, обратите внимание на дату, уже триста лет рушит Русь. Взяли русский воз, с русским скарбом, с русскими обычаями — взяли, и опрокинули некие дюжие молодцы в ров, и засыпали землей. Практически сейчас мы русской жизнью не живем. Со времен раскола, а далее Петра I, мы стали жить, по крайней мере внешне, придуманной жизнью. И никто не хочет это признать.
Какой великий грех совершил Никон. Ведь покусились на всех святых отцов и на Сергия Радонежского. Народ уже более чем шесть столетий веровал во Христа, молился, сочинял великие заповеди, и оказалось, что не так веровали, не так молились! Все грубо отринули. Зачем? Зачем такой максимализм, такие кары? Одним движением властной руки они захотели новин, — и попрали все обычаи своего народа.
Давно пора уже и Церкви нашей, и властям, и культуре сделать религиозное осмысление того раскольного собора 1666 года. И повиниться за русскую кровь, невинно пролитую. Повинились же католики за чрезмерность Инквизиции. Нужен и всеобъемлющий философский труд. Ведь по такой же схеме мы каждое столетие стали переживать такие же смуты и расколы внутри народа. Не большевики были первыми. Да и большевики-то зюгановские уже покаялись перед Церковью за преследования священников. Это та же самая беда, из XVII века.
Сходство во всем, даже в приемах власти. Кучка властителей сегодня обращается с народом точно так же, как в XVII веке царь Алексей Михайлович и Никон.
В.Б. В том и ценность твоего удивительного романа "Раскол", что ты исследуешь одновременно и прошлое, и настоящее России, ее почти постоянное состояние. Как бы ты сформулировал для себя главную идею "Раскола"?
В.Л. Главное — это нельзя помыкать народом. Все, что есть в стране, создается только народом. Нельзя помыкать душою человека. Нельзя цинично по воле своей приходи разрушать ритм народной жизни. Нельзя сталкивать народ любой с его национальной колеи. Нельзя вторгаться в природу, которая живет по законам эволюции, всякими революционными методами. Революция противвопоказана человечеству. Любая революция. В том числе и религиозная революция, что и случилось в XVII веке. Она ведет народ в уныние и в тоску, в раскол во всем, не дает ему жить. Чтобы человек попал в Рай небесный, он должен стремиться и к земному благоденствию. В Православии нигде нет отвержения Рая земного. Создавая для народа земной Рай, человек готовит тем самым себя и к Раю небесному. А все революции всегда разрушают Рай земной, не хотят, чтобы русский человек жил хорошо. Только устанавливается стабильность, какое-то благополучие, и душевное, и материальное, сразу же слева ли, справа ли волна разрушения. Вот и в XVII веке призывали к Раю небесному, но разрушали у множества людей земную жизнь. А без благодатной земной жизни человек растет и душевно безблагодатный. Посмотрите на нищету, она же зло вызывает в людях. В душе сочится сукровица, гной накапливается. Человек не может в гное и болячках растить своих детей, заниматься их воспитанием, по себе знаю. С XVII века русский человек все время живет с каким-то гноем в груди. Борется все время. А нельзя всю жизнь жить в борьбе и ненависти. Вот поэтому и назвали староверы Петра I антихристом, что душу русскую все время кочевряжил. Он был по всей методике своей типичный протестант. Он был первый русский богоборец. При нем кончилось равенство русских людей. Когда и царь, и мужик равны были. При нем была нарушена нравственность власти. Власть поселилась как бы в ледяном дворце, так и живет там доныне, вдали от народа. Боится народа. И первый страх власти перед народом возник в ледяном дворце Петра. Непроходимый ров так и ширился между простым русским народом и властью.
Были цари, и Николай I, и Александр III, которые пытались засыпать этот ров. Можно было подать прошение царю прямо в карету. Ты — христовенький, и я — христовенький, ты наш отец, и я прошу у тебя поддержки. Попробуй сейчас доберись до Путина. Хотя во многих чиновниках, лакеях нынешних и течет крестьянская кровь. И они взошли на ледяную гору и затворились от народа.
У меня в "Расколе" и пишется о начале этой вражды, этого противостояния народа и власти. Ров ведь вырыт не за один век. А ледяная гора может быть растоплена, если во властных структурах проснется душа. Тем мне и близок Геннадий Зюганов, не партийностью своей, а душевностью. Уверен, что он, взойдя на ледяную гору, своим присутствием ее растопит. Вот тогда бы мог возникнуть единый нравственный народный монолит. Такой, о котором мечтал Николай I. Даже декабристов за восстание вооруженное только пятерых казнили. А сколько погибло в октябре 1993 года? Какое внутреннее падение власти?
Ельцин ведь не в парламент стрелял из танков, а в свой народ. Туда, к Дому Советов, шли лучшие русские люди, в которых искра Божия никогда не угасала. Они шли защищать человеческое достоинство. И он, палач этот, стрелял по русскому национальному достоинству. А потом плясал Хануку и оркестрами немецкими дирижировал. Подлец из подлецов. А погибли русские подвижники. Дух нации не замирает. Люди готовы к самопожертвованию — значит, они живы. Это новые русские святомученики. В этом их подвиг. Если бы не было подвига, то не было бы вообще нации. Нация растет от подвига к подвигу.
В.Б. Володя, а в своем новом романе ты затрагиваешь 1993 год? Я думаю, долг каждого русского писателя показать свое отношение к этому подвигу русского народа. Уже есть книги Белова, Бондарева, Проханова, Бородина, Алексеева, Есина, список растет постоянно. Не целиком, то хотя бы главой, эпизодом, как у Юры Полякова, у Сегеня, у Куняева. Пора и Личутину сказать свое художественное слово.
В.Л. Да, в романе будет 1993 год. Этими событиями у меня заканчивается роман. Хотя в целом, это у меня провинциальный роман о любви. Действие опять происходит на моем родном Севере. Думал сначала написать небольшую повесть, любовную, хотелось немного повеселиться, легкую, искрометную, полную юмора. Соблазны витают, сел писать — и все пошло по-своему. Опять что-то большое, уже возникают философские пласты, столкновения характеров. К концу года, дай Бог, закончу. Очень сложно прописывать любовные коллизии. О любви написано очень много. Снова писать о любви, и чтобы не повториться? По-моему, я там чего-то настряпал сверхъестественное…
В.Б. Помню, давно уже тебя Тимур Зульфикаров прозвал "северным Боккаччо". Как у тебя любовные чувства в романе — вырвались на полную свободу или в рамках традиций? Ты сам устанавливаешь предел любовным описаниям, предел чувственности?
В.Л. Совесть должна диктовать. Хочется иной раз, даже очень, описать все страсти наяву, всю эротичность любви, а потом думаешь: ты же ведь не зверь. Это животное прилюдно совершает любовные игрища. А в человеке от Бога заложено чувство стыда. Только перо зависает, думаешь, вот бы обсосать вкусненько эту подробность, выйти на легкие фривольные тона, чтобы все посмеялись, и чтобы в душе зажглось и заиграло в пупке. Сразу себя останавливаешь, а стыд где человеческий? Переступи один раз, и все рухнет сразу. А русский писатель был всегда особенно стыдлив. Русский писатель не позволял себе матерных слов. То, чем сейчас якобы интеллигенция козыряет даже на телевидении, перед миллионами зрителей. Это все нерусское.
