Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6535 ( № 49 2015)
Своеобразным украшением архивных собраний Рукописного отдела служат личные фонды Г.Р. Державина, В.А. Жуковского, К.Н. Батюшкова, И.А. Крылова, Н.И. Гнедича, Е.А. Боратынского, М.Ю. Лермонтова, К.Ф. Рылеева. Литература второй половины XIX в. представлена здесь фондами Н.А. Некрасова, М.Е. Салтыкова-Щедрина, Ф.М. Достоевского, А.Н. Островского, А.К. Толстого, Н.С. Лескова, И.С. Тургенева, А.А. Фета и др. Сотни и сотни «единиц хранения» представляют литературное движение конца XIX – начала XX в.: это фонды А.А. Блока, В.Я. Брюсова, А.И. Куприна, М.А. Волошина, Л.Н. Андреева, Фёдора Сологуба, Вяч. Иванова, Д.С. Мережковского, А.М. Ремизова и др.
Необходимо подчеркнуть, что рукописное собрание Пушкинского Дома постоянно прирастает как за счёт приобретения классических памятников (а именно такими были в новейшие времена приобретения черновой рукописной редакции романа И.С. Тургенева «Отцы и дети», «листочка» с автографом пушкинского стихотворения «На холмах Грузии», обширной коллекции писателя П.Н. Лукницкого с рукописным наследием и мемориями М.И. Цветаевой, Н.С. Гумилёва и А.А. Ахматовой), так и благодаря передаче на хранение архивов современных писателей.
В Рукописном отделе исследователь русской литературы найдёт и многочисленные справочно-библиографические материалы, среди которых наиболее видное место занимает картотека С.А. Венгерова. Эта картотека содержит в себе сведения о 80 тысячах лиц, выступавших в XIX в. в русской печати – писателях, учёных, общественных и культурных деятелях, и включает в свой состав 2 миллиона карточек, во многих отношениях исчерпывающих печатные издания XIX столетия. Также нельзя обойти вниманием одно из отдельно расположенных помещений Рукописного отдела, в котором сосредоточены особые памятники старины. Мы имеем в виду Древлехранилище имени В. И. Малышева, где собрана рукописная и старопечатная книжность древнерусской традиции от XII до XX столетия. Среди 12 тысяч памятников древнерусского книгописания и книгопечатания Древлехранилище может представить и такие жемчужины, как, например, оригинальный манускрипт «Жития протопопа Аввакума» (XVII в.).
***
На ранних стадиях своей истории Пушкинский Дом, согласно нашим экскурсам, стал обладателем большого количества изобразительных материалов, портретов, картин, графических иллюстраций к литературным произведениям, скульптуры, а также историко-бытовых и мемориальных предметов. Было нечто предуказывающее в том, что среди первых поступлений в его будущие фонды своё законное место получали не только книги пушкинской библиотеки, не только рукописи, но и скамеечка А.П. Керн, на которой сиживал Пушкин (передана её внучкой). Создатели Пушкинского Дома придерживались представления, в соответствии с которым историю литературы невозможно отделить от истории быта, от интерьеров и личных вещей писателей.
Среди залов Литературного музея повышенным вниманием посетителей пользуется в последнее время Лермонтовский зал. Это отчасти объяснимо прошедшим в 2014 г. 200-летним юбилеем Лермонтова: в рамках подготовки к нему были осуществлены большие реставрационные работы, касавшиеся прежде всего представленной в зале живописи, проведена реэкспозиция лермонтовских реликвий. Вместе с тем очевидно и другое: богатства этого зала таковы, что едва ли не восполняют отсутствие в Петербурге музея Лермонтова. Здесь находится самая большая коллекция произведений Лермонтова-художника, его живописи (портреты, пейзажи, батальные сцены) и графики. Изобразительное наследие Лермонтова создаёт ряд зримых соответствий событиям и впечатлениям его биографии, мотивам и образам его поэзии и прозы. Самой большой и ценной является иконографическая коллекция: почти все автопортреты Лермонтова и почти все его прижизненные изображения. Среди иллюстраций к лермонтовским поэмам, к роману «Герой нашего времени» – классика книжной графики, листы В.А. Серова, М.А. Врубеля, Б.М. Кустодиева, других мастеров. Особую атмосферу подлинности создают в Лермонтовском зале личные вещи поэта: кинжал, шашка (характерное оружие офицера-«кавказца»), первые офицерские эполеты, такая скорбная реликвия, как карандаш, вынутый из кармана сюртука Лермонтова после смертельной дуэли…
***
История XX столетия, с которой во многом совпадает история Пушкинского Дома, шагнувшего уже в век XXI и во второе столетие своей истории, в одном отношении отмечена для филологической науки чрезвычайной важности событием. В XX в. впервые в истории русской литературы появилась новая и самостоятельная область – литературоведение. Отечественное литературоведение в истекшее столетие – пришла пора это обдумывать в научных формах – превратилось не просто в значительную отрасль гуманитарной науки и не только в спутника литературы, предпосылки чего складывались ещё в XIX в. Оно стало вырастать до значения и масштабов «второй литературы». Именно «второй литературы», так же, как и «первая», имеющей свои направления, свою периодизацию, свои первые, вторые и массовые ряды, свои «литературные памятники», своих классиков. Пушкинский Дом внёс в становление этой «второй литературы» неоценимый вклад. И кто же, как не классики, Б.Л. Модзалевский и Н.А. Котляревский, Н.К. Пиксанов и М.К. Азадовский, В.П. Адрианова-Перетц и А.С. Орлов, В.В. Гиппиус и Б.М. Эйхенбаум, Г.А. Гуковский и Б.В. Томашевский, В.М. Жирмунский и М.А. Цявловский, М.П. Алексеев и Д.С. Лихачёв, А.М. Панченко и В.Э. Вацуро! И ещё многие из не названных нами замечательных учёных! И ещё кто-то из тех, кто работает в Пушкинском Доме сегодня!
Юрий ПРОЗОРОВ , ведущий научный сотрудник Института русской литературы (Пушкинского Дома) РАН
Душа моя рвётся в Донбасс
Душа моя рвётся в Донбасс
Литература / Обозрение / Поэзия
Гончаров Николай
Теги: современная поэзия
КРАСНЫЙ КАРАНДАШ
Завагитпроп наш – весельчак дотошный,
В недавнем прошлом – ротный командир,
Нас принимал подчёркнуто учтиво.
Подвинул с шуткой пачку папирос:
«Травитесь, братцы, заодно со мною!..
Анкета? Очень хорошо! Сейчас посмотрим…»
Придвинул он к себе мои листы,
Где жизнь, ещё недолгая, вместилась.
И стал читать, загадочно прищурясь,
Попыхивая папироской модной.
И на лице его одутловатом,
Как в зеркале, то чтенье отражалось.
«Так мы, выходит, воевали рядом?
Эристовку-то, значит, брали вместе…
Моя там рота (следует затяжка)
До одного солдата полегла»…
Ещё вопрос, ещё одна затяжка,
И дым от наших длинных папирос
Тремя струями сизыми тянулся
К открытой форточке, сливаясь воедино.
Он, как беседа, всё согласно вился.
Но вдруг, взметнувшись, разорвался в клочья…
Мой собеседник, словно бы споткнулся,
Схватил свой толстый красный карандаш
И впился взглядом в ту строку в анкете,
Где, говоря о тридцать третьем годе,
Я называл причину переезда
Из Томаровки в Горловку, как было,
Как всё произошло на самом деле…
«Где ты (уж «ты»!), в какой ты видел книге,
Что голод был у нас в то время?..»
«Зачем читать мне? Это здесь осталось
(Прижал я руку к сердцу простодушно),
Как страшная зарубка на всю жизнь»…
«Так-так!..» – каким-то отчуждённым тоном
Сказал на это труженик горкома, –
И дважды жирной красною чертою
Моё писанье с чувством подчеркнул.
Захлопнул папку и, руки не подав,
Промолвил, что могу я быть свободным.
Начальнику же моему велел остаться…
Нескоро он в редакцию вернулся.
И сразу же меня позвал к себе.
«Зачем же так про эту голодовку? –
Спросил с обидой, оттиск отодвинув, –
Была она, конечно, это верно,
Но надо ли, чтобы в своей анкете?..»
Прости меня, милейший первый мой редактор,
Но я тебя в тот миг совсем не видел,
А видел тех, сидящих мёртвых на скамейке,
Что в белгородском сквере, у вокзала,
Остались навсегда передо мною.
А видел на Грабиловке, в землянках,
Детей опухших с ножками слонят.
А видел я в том горловском посёлке,
Как умирал мой дед голодной смертью…
Вот это и была моя анкета,
С которой спорил красный карандаш.
Горловка, Донбасс. 1952 г.
ПАРЕНЬ ИЗ ДОНБАССА
Виктору Андриянову
Мне снятся голубые терриконы…
Когда же ты приходишь наяву,
Я вижу их мерцающие склоны
И забываю в этот миг Москву…
Найти строку такого беспокойства –
Иных огреть, а этих обогреть –
Тебе шахтёры дали это свойство.
Успеть сказать! Вот только бы успеть…
