Николай Романецкий - Тринадцать мнений о нашем пути
Олег Дивов: Тут понятие «выгоды» не формализовано. Скорее элита заинтересована в сохранении статус-кво.
Андрей Измайлов: Теория без практики мертва. Практика показала (да вот буквально вот!), что кризис — он и для мировой элиты кризис. Не до жиру, быть бы живу.
Андрей Лазарчук: Если их больше трех, им нипочем не сговориться.
Святослав Логинов: Они не просто имеют возможность влиять на положение дел в мире, они влияют. А вот добавление: «к своей выгоде» кажется мне странным. Неужто кто-то полагает, что Билл Гейтс только и мечтает урвать где-нибудь лишние сто баксов и запрятать их в чулок, лежащий под матрацем? Желание урвать или хапнуть характеризует нищего. Даже какой-нибудь арабский эмир, разжиревший на дармовой нефти, и то начинает хотеть странного. Бен Ладен, например, финансирует или строит в своём эмирате современные автобаны, которые ему лично совершенно не нужны.
Сергей Лукьяненко: Так и есть. Можно, конечно, устроить всемирную революцию, свергнуть и уничтожить эту элиту (назвав ее для простоты масонами). А потом создать новую, как всегда и делалось.
Вячеслав Рыбаков: Какая же это теория? Это объективная реальность, данная нам в ощущениях, которая фотографируется, копируется и отображается нашими органами чувств, существуя независимо от них…
Борис Стругацкий: Есть такая болезнь — конспирофобия. Ею страдают миллионы, может быть, сотни миллионов людей на земшаре. Им везде чудятся заговоры — заговор евреев, заговор коммунистов, заговор исламистов, заговор Девяти, заговор пришельцев. По этому поводу написаны тысячи книг и сотни тысяч статей и обзоров. На мой взгляд, все это — неплохой материал для фантастических романов, но на большее конспирофобия никак не тянет. Не серьезно. «Не бывает».
43. Вопрос: А может быть, корень всех бед человечества — в национализме? Может быть, будущее человечества возможно только при условии отказа от разделения на нации?
Эдуард Геворкян: Не представляю себе добровольного отказа, разве что одна нация станет доминирующей и переформатирует все остальные по своему лекалу. «Цветущая сложность» человеческой цивилизации возможна только при многообразии ее составляющих. Впрочем, глобальная «мультикультурная» эмульсия, пусть даже возникшая естественным путем, неустойчива, нежизнеспособна. Человек, как известно, «общественное животное» и всегда будет группироваться по тем или иным параметрам.
Олег Дивов: А в конечном итоге так и будет, просто отнюдь не завтра. «Национальность» уже сейчас для могих что-то вроде дополнительного маркера, важнее гражданство. Со временем и понятие «нации» начнет размываться — если границы станут еще прозрачее, а глобализация еще глобальнее.
Кирилл Еськов: Не думаю… Мы сейчас живем в эпоху ускоренной (я бы сказал — «шоковой») глобализации. И дело вовсе не в том, что статус Всемирной получает многим лично неприятная «культура гамбургера и пепси-колы»; если бы место пепси-колы занимал квас или, скажем, мате, ситуация была бы ничуть не лучше, уверяю. Любой грамотный эколог объяснит вам «на пальцах», что уменьшение биоразнообразия в экосистеме крайне опасно, ибо монокультурные экосистемы (вроде тех же агроценозов) принципиально неустойчивы. А грамотный кибернетик добавит, что это справедливо не только для экосистем, но и для любых систем вообще.
Печаль не в том, что в нашем унифицирующемся мире постоянно (и необратимо) теряются древние породы скота «народной» селекции, местные сорта пива и национальные школы кинематографа — хотя и в этом тоже. Главное — что в таком унифицированном, монокультурном мире несоразмерно возрастает цена ошибочного управленческого решения, даже единичного, и такая ошибка вполне может оказаться fatal error — причем именно что «в мировом масштабе». Убирать внутрикорабельные переборки, дабы облегчить пассажирам перемещения по судну — затея, согласитесь, чреватая…
И в этом смысле национализм — как один из социальных трендов, противостоящих этой «шоковой глобализации» и объективно способствующих поддержанию разнообразия (в кибернетическом, Шенноновском, смысле) — представляется явлением вполне позитивным. На данном историческом этапе, разумеется.
Александр Житинский: Опять приходится повторять, что я не очень верю в будущее человечества. Национализм может быть ужасным без Бога и любви, а может быть прекрасен при наличии оных у отдельных людей или наций, — что труднее, конечно.
Андрей Измайлов: Ещё раз repete: «В Риме живи, как римлянин». Продолжая ряд: в Париже — как парижанин, в Ливии — как ливиец, в Москве — как москвич, далее везде. И тогда никакого национализма, какой бы нации ты не был.
Андрей Лазарчук: Осталось только перекрасить полтора миллиарда китайцев.
Святослав Логинов: А может быть, корень всех бед в самом человечестве? Не станет человечества, не будет и бед. Мы дети разных народов и ими останемся. Главное, никакую идею не следует доводить до абсурда. Нацизм — абсурд, национализм тоже близко подходит к этой грани, но это не значит, что человек должен отказываться от собственной национальности. В конце концов, хамское безбожие советской поры, со взрывами церквей и насильственным изъятием икон у верующих, тоже был абсурдом, весьма, кстати, повредившим делу атеистического воспитания, но не отказываться же по этой причине от атеизма?
Евгений Лукин: Школу я окончил в Ашхабаде. В классе нас было одиннадцать пацанов девяти различных национальностей. Наш маленький Вавилон, как однажды выразился Рашид, сидящий сейчас в одной из туркменских тюрем. Не знаю, за что. Может, и за высказывания. Во время событий в Карабахе двое моих одноклассников (армянин и азербайджанец) пили водку и материли соплеменников (каждый — своих). Дрались в школе часто, но не помню случая, чтобы меня отлупили за то, что я русский.
Поэтому буду краток: да.
Сергей Лукьяненко: Я — всеми руками за! Только языком всемирного общения предлагаю избрать русский, напитком — квас, а блюдом — борщ.
Сергей Переслегин: Интернационализм слишком сложен, чтобы использовать его в борьбе с национальной рознью. Для этого достаточно тензорной национальной идентичности.
Вячеслав Рыбаков: С тем же успехом можно сказать, что все беды людей — от желудка. Вот вырезать всем желудки, и будет мир во всем мире.
Ну, начнут воевать за место у розетки — если, например, желудки аккумуляторами заменить…
Человек, у которого при воспитании не заблокирован в достаточной степени рефлекс агрессии, которому убийство не кажется априорно запретным действием, всегда найдет повод, из-за которого можно перебить массу народу. Потому что людям всегда будет, что делить. Потому что каждому всегда будет казаться, что ему недодали.
Вопрос лишь в том, какими способами люди делят то, что они объективно не делить не могут.
Борис Стругацкий: Национализм — это страшная штука, Вы правы. По сути своей, национализм — это слегка цивилизованная ненависть волосатого дикаря к такому же точно дикарю, но из того племени, что за рекой. Эта волосатая пещерная ненависть успела за истекшие века обрасти теоретическими вытребеньками и красивыми словами, но ненавистью быть не перестала и продолжает оставаться опасной, как и всякая ненависть. Что бы ни говорили националисты, но национализм может быть полезен разве что во время оборонительной, справедливой, отечественной войны, да и то надо следить за ним в оба глаза, чтобы из орудия сопротивления агрессии не превратился он в орудие уничтожения и насилия.
Я не верю в сколько-нибудь скорое исчезновение наций. Да я и не думаю, что национализм проистекает из такого разделения. Скорее уж наоборот: РАЗДЕЛЕНИЕ на нации есть следствие живучести национализма. Не в понятии «нация» кроется опасность (наоборот, нация это — культура, это — язык, это — история), но в понятии «национализм». Нации пусть живут, а вот от национализма надо избавляться. Как? Не знаю. Но ведь избавились же мы от свирепых, человеконенавистнических проявлений религиозного чувства? Живем же мы без человеческих жертвоприношений. Без промискуитета. Без прославления жестокости. От одних свойств волосатого дикаря мы избавились основательно, другие загнали в тень морали, — значит, можем что-то? Значит, не без пользы проходят столетия? На это вся надежда, что мы все-таки меняемся «под скальпелем Природы и Искусства».
44. Вопрос: Может ли человечество стать, в конечном итоге, единым без внешней угрозы?
Олег Дивов: Мне кажется, к этому все идет, и внешняя угроза не обязательна. Просто это очень затяжной процесс.
