Газета День Литературы - Газета День Литературы # 90 (2004 2)
Мы беремся концептуально переосмысливать Правое: правым взглядом оценивать актуальные события и читать тексты — как "правые", так и "левые"; мы будем пытаться право мыслить о том, что нам случается слышать и видеть вокруг; правой рукой ставить пометки на книжных полях; выступать с правым словом и доносить до интернет-аудитории правые речи правых людей; рассуждать о правде дня, следовать правыми путями и держаться правой стороны, не изменять правой вере в пути; искать правды в правлении и стараться ориентировать посетителей сайта слева направо.
pravaya.ru
Александр Борисов ТЕПЛОЕ ДЫХАНИЕ РОССИИ (О книге Саввы Ямщикова "Мой Псков" )
Книга, по восторженному, но не совсем точному восклицанию "буревестника революции", есть источник знания. И за это её надо любить. Неточность формулировки легко откорректировать, если расширить смысловые пределы слова "знание". Если это знание сердца, души, любви, ума, вкуса, то я согласен. За это её стоит любить.
К сожалению, подавляющее количество написанного и изданного за последние годы не имеет к этим фундаментальным ценностям и их производным никакого отношения. Не всякая продукция достойна сырья, на неё потраченного. Хорошо бы вернуть всю потраченную бумагу в изначально сырьевое состояние. На мой взгляд небольшая роща приятней, интересней и здоровей многотысячно тиражированного ширпотреба Марининой или Донцовой.
С другой стороны не хотелось бы покушаться на способы использования свобод, предоставленных соотечественникам. Многие ведь действительно ставят себе клизмы и чистят организмы по методам Малахова. Или любят погружаться в загадочные миры Кастаньеды. Или сладко леденеют сердцем от шизофренического бреда Стивена Кинга. Или восторгаются чудесами почившей Ванги. Да мало ли их, страстей и привязанностей?! Пусть будут книги, которые с трудом, самым краешком, но цепляются за представления о литературе у отдельно взятых современников. Иван Андреевич Крылов, по воспоминаниям современников, с интересом читал бездарное и пустое. Он выстраивал свою шкалу ценностей, в которой его значимость и легко прогнозируемая хрестоматийная фундаментальность подчёркивалась вторичностью не только добротной, ладно сшитой литературы, но и валом абсолютной бездарщины. Убогое, ничтожное и проходное имеет своё, специфическое призвание. Оно оттеняет талантливую и достойную литературу. Ту, которая не просто пишется, но вырастает из оправданно-естественной потребности национального самовыражения и становится частью великой русской литературы.
В естественных принципах русской национальной литературы написана последняя книга Саввы Ямщикова "Мой Псков". С достаточной степенью условности её можно отнести к жанру воспоминаний. Если приметы жанра ползут впереди содержания, это плохая литература. Явные мемуары, как и явная публицистика, заземлены пределами проблемы или земного проживания, и тогда их можно читать, а можно не читать. Это не причиняет ущерба, но и не обогащает. Достойное произведение невозможно запереть в пределы стилистических и смысловых особенностей конкретного жанра. Настоящая литература — явление серьёзное. Она либо есть, либо её нет.
"Мой Псков" — прежде всего литература, рождённая в органичном и взаимодополняющем сочетании разнообразных тем, сюжетов и явлений. Стиль Ямщикова — плотное, насыщенное упругой силой интеллекта и духа, изложение. Его темы, взгляды, мироощущение не могут существовать в плавающе- беспомощном мире компромиссов. Всё написанное — конкретно, потому что продумано, пережито, прочувствовано и осмыслено лично автором. Его философию, его взгляд на мир несложно определить, перечислив имена героев книги, его друзей. Среди них нет ни одной двусмысленной фигуры, никого из тех флюгерообразных и морально выхолощенных существ, упакованных в фантики от Версаче, которые замотались в ветрах перемен. Друзья Ямщикова жили и живут в пределах вечных, несокрушимых в вере, ценностей. Знаковое проявление сокровенного внутреннего содержания этих людей — в их невозмутимо-равнодушном, безэмоциональном отношении к любой власти. Оно не имеет ничего диссидентски-визгливого и международно-базарного.
Ямщикову, например, посчастливилось дружить с Львом Николаевичем Гумилёвым. Нужно ли было великому ученому искать расположения властей и признания общества? Безусловно нет. В главном — в том, что составляло смысл его жизни,— время Гумилёва измерялось не количеством прожитых лет, а гениальной, философской глубиной и сутью их содержания. Лев Николаевич пережил ГУЛАГ без потерь для мудрости сердца и ума. Исступлённое зло, ненависть и принуждение к унижению — это на уровне физиологии. Того, чем гениальный человек способен пренебречь во имя безукоризненной человечности. Некое подобие постоянства может придать власти лишь ее четко выраженное отношение к ценностям, которыми духовно окормляется народ. Авторитет власти — это грамотно выбранная ориентация в пространствах культуры.
Ямщиков пишет о тех, кто живет в благодатных пределах русской православной культуры. Это не пиаровская показуха политиков, любящих креститься в храмах, смиренно пуча в пол взгляд перед телевизионными камерами, для всенародного умильного пользования. Это — другое. Это крепкая внутренняя вера, которая определяет смысл и суть существования и перед которой все вторично. "Все прочие знания приносят человеку только временную пользу, Богопознание же полезно человеку не во времени только, но и в вечности". Поэтому Ямщиков дорожит прежде всего людьми, степень величия которых определяется не общественным признанием, не званиями и заслугами, а внутренней содержательностью и некоей стержневой сутью, опирающейся на незыблемую основу православной веры и любви к своей земле. Для него в равной степени дороги и близки стоматолог Александр Иванович Селиверстов и блистательный публицист Валентин Курбатов, врач Лев Николаевич Скрябин и один из лучших современных иконописцев отец Зинон, директор областной детской библиотеки Алла Алексеевна Михеева и великий русский кинорежиссёр Андрей Тарковский... На них "и держится духовная жизнь русской провинции". Это тот самый мир естественных и здоровых человеческих взаимоотношений, от которого многие отвыкли.
"Мой Псков" — это книга с сильным эстетическим потенциалом. Сила её воздействия прямо пропорциональна духовной мощи людей, которых вспоминает Ямщиков. Содержание бередит, тревожит, постепенно возникающим осознанием за свое личное необременительное существование, за грех инерционной привычки к бессмысленности авангардного бытия, отторгающего связь с традициями и культурой. Невнятные чувства перерождаются в конкретную потребность осмыслить окрестный мир без комплиментарных пришёптываний масс-медийных толмачей, упростивших действительность до пределов элементарных физиологических потребностей.
Память и чувства отечественного современника широки, беспорядочно-небрежны и непростительно-доверчивы. Они прибиты к действительности гвоздями современной массовой культуры. Многие с интересом реагируют на слово "ценности", но когда выясняется, что речь идет о вечных ценностях — тускнеют, зевают и отходят в сторону. Как выясняется, жить с внезапно обвалившимися свободами непросто. Их обилие привело к парадоксальному результату — рабской зависимости и предельной несвободе от этих свобод. Достаточно попробовать свободно высказаться о проявлении одной из обилия свобод, как вас задушат обвинениями в тоталитарном консерватизме и мещанской тупости. Посадили, скажем, голого мужика в клетку, и он несколько дней на глазах у праздных зрителей изображал кобеля. Лаял, жадно жрал из собачьей посуды и бросался на зрителей. Психически здоровые люди совершенно справедливо считали его идиотом. И ошиблись. Потому что это была творческая акция. Как и другие акции по интеллектуальной насыщенности из того же ряда: публичное расчленение свиньи с элементами культового глумления, или интимные взаимоотношения с козой. Всё это, как оказалось, имеет некий творческий подтекст. Я пробовал читать продвинутые статьи авторитетных искусствоведов. Очень напоминают инструкцию по пользованию бетономешалкой. Во всяком случае, по своему суммарному эстетическому воздействию.
Как-то так получилось, что качество предоставленных творческих свобод, выражаемых на уровне приведённых примеров, не должно подвергаться публичному сомнению. Произошло смещение понятий. Писатель — далеко не всякий, кто умеет писать: ручкой по бумаге или бодро молотя по клавиатуре. Не хотелось бы, чтобы смысл, заложенный в это понятие, расползался и терял границы разумного. Нужно следить за здоровьем. В том числе и за здоровьем искусства. Оно не должно болеть чем-то венерическим, торчать на игле, кощунствовать и воспевать всё нетрадиционно сориентированное.
