Газета Завтра Газета - Газета Завтра 333 (16 2000)
Петр — мой, слышишь ты, бессовестная женщина! Он меня одну любит и ко мне все равно вернется, а ты под другого пойдешь, а я под страхом смерти верность ему сохраню. Вот и отец его, Иван Данилович, тебе то же самое прикажет. Крутой он, скор на расправу, рука у него страсть какая тяжелая, и скоро к сыну в войско поедет, так и с тобой, шалоха, словцом перемолвится, когда это мое письмо тебе передавать станет. Ему обо всем про тебя доложено. . .
ОТ АНКИ-ПУЛЕМЕТЧИЦЫ — ЛЮБКЕ
...Хорошо, Любочка, тот дом стеречь, где дети есть. А как мне известно, в семействе вашем не имеется таковых. Конечно, я вам прежде всего сочувствие свое выражаю в этом деликатном вопросе, а нисколько не в укор говорю. И касательно женской доли я с вами не согласна — курицей быть вы мне не прикажете. А так же и в армии не обязательно гулящие женщины служат.
Теперь об основном вопросе.
Скажу вам прямо, Любочка, нравился мне ваш Петр. И между нами было много хорошего. Но теперь уже все кончено, так что нечего об этом думать. Я вам теперь не поперечна, берите его себе, вот только ведь он бычок-то сноровистый. На веревке не удержишь. Желаю вам успехов в этом вопросе от всей души. А насчет выпивок я с ним поговорю, хотя в дивизии он ведет себя в этом вопросе положительно.
Кстати, свекор ваш, Любочка, оказался очень добрым и порядочным человеком. Я его с Дмитрием Андреевичем (Фурмановым. — А.Л.) познакомила, они с ним чай пили, он у Дмитрия Андреевича и ночевал...
И вот еще один ужас наподобие молчания мужиков в ответ на возможность славно потрудиться — скачок во времени через пятьдесят лет. Следующие два письма датированы сразу 1968 годом.
ЛЮБОВЬ ФЕОДОСЬЕВНА — АННЕ НИКИТИЧНЕ
...Видела про вас передачу по телевизору. Ваш голос совсем не изменился с того дня, когда мы с вами вместе слезы лили на похоронах Петра Ивановича, а я, дура деревенская, салюта испугалась. Как бросила я горсть земли в его могилку, на том и молодость кончилась, и столько всего потом было, теперь уж и не припомнить, лягу спать, начну вспоминать, Господи помилуй, только замуж четыре раза выходила, и все будто напрасно, одна век свой доживаю. Вся больная, почки болят и сгорбило. Да и вас тоже не украсила жизнь. Ткачихи, невесты-то ивановские, про которых в песне поется, покраше нас с вами будут. И, видать, по передаче судя, детей вы тоже не нарожали себе для утешения старости. Кто знает, Анна Никитична, может быть, это за грехи ваши слезы теперь вам отливаются, одиночеством и вы наказаны, потому что вы надо мной тогда насмехались, мол, при жизни Петра Ивановича я ему дитеночка не родила. А скажу я вам теперь перед смертию откровенно, что ведь был у меня от Петеньки сыночек, да помер в двадцать девятом году от голода. Им беременная я на могилке-то у Петра слезами уливалась. Не сохранила мальчика. Жалею его пуще всех, хотя в войну еще двоих сыновей потеряла да мужа в придачу. А после войны вот уж точно по-вашему вышло: порожняя до старости доходила. Последний муж помер два года назад. Мне хорошую квартиру оставил, приезжайте в гости...
АННА НИКИТИЧНА — ЛЮБОВИ ФЕОДОСЬЕВНЕ
...у партии всегда искала ответы на все возникающие передо мной вопросы, но с тех пор, как дух ревизионизма проник в наши ряды, отошла от активной общественной деятельности. Некоторое время работала в контрольно-ревизионной комиссии, но и с помощью этого инструмента отчаялась сколько-нибудь значительно влиять на чистоту наших убеждений.
Наблюдая глубокое перерождение руководящих работников и рядовых членов, пришла к выводу о необходимости решительной борьбы с разложением и выступила на областной конференции с открытым письмом. В нем сказала, что я не могу поступиться основополагающими принципами построения общества нового типа, за что пролили свою кровь миллионы лучших людей, в том числе и наш с вами, Любовь Феодосьевна, общий знакомый, об увековечении памяти которого я хлопотала и к тридцатилетию, и к сорокалетию тех далеких событий. В результате безобразно долгой волокиты все-таки добилась навески памятной плиты на дом Дубковых в деревне Алексеевке, о котором вы, наверно, тоже не забыли. Но в период последней вспышки эпидемии волюнтаризма, выразившейся в сносе неперспективных деревень, и этот дом был срыт с лица земли, а памятная плита затерялась. Не доглядела, не уберегла, хотя в то время еще имела влияние и вес в своей партийной организации...
НА ЭТОМ ПЕРЕПИСКА ОБРЫВАЕТСЯ. И обрывается эпоха... Слезинка ребенка. Слеза женщины. Ливень этих слез. Новый век — новые слезы. Круговорот воды в природе. Обмен веществ. Отдельно взятый человек — ничто. Будь он, предположим, хоть Великий князь, ну хотя бы Ярослав Всеволодович. Кто помнит о нем? А ведь неплохой был князь. Пришел во Владимир из Киева. Восстановил город после разрушения татарами. "Очистил церкви от трупов, собрал оставшихся от истребления людей. Утешил их". И было у него восемь сыновей. И уже сыны даже в летописи означены только по именам. И никаких других известий о них не имеется. А про одного вообще такая запись: "Неизвестный по имени сын убит татарами при взятии Твери". Который из восьми? Никогда не узнаем. Хотя у него отец был первый человек на Руси.
Псковским десантникам "повезло". Их нашли, опознали, привезли на Родину, на памятниках высекли имена. А мне покоя не дают пропавшие без вести. Будь хотя бы такой и в генеральском звании. Берут у останков кожу на анализ, ногти, зубы. Под микроскопами, с помощью компьютеров пытаются дознаться — кто таков? И не находят ответа. И кто помнит о нем? Мать, жена, дети?
А вот сидит у меня дома бабушка. Подкармливается. Мультики вместе с сынишкой смотрит. Он у нее спрашивает: "А как дедушку звали?" Она не может вспомнить. Улыбается блаженно. Забыла уже. Хотя и десяти лет не прошло после дедушкиной смерти. Была женой! Матерью его детей! Так же и Россия-мать о многих забывает. Не может вспомнить — и все тут. Так много потерь.
Живя, надеясь собственными усилиями укрепить свое Я в истории, мы только на самый крайний случай оставляем Бога с его прибежищем на небесах. Вот, думаем, если не повезет, не удастся найти какого-нибудь способа зацепиться за народную память, так в последнюю минуту перед уходом возопием к Создателю и все-таки не в бездну канем. Но до тех пор колготимся, "радуемся жизни", в которой спокуха, безнадега, секс вместо веры, надежды, любви.
Несколько пословиц бабушки, любимое словечко дедушки, совет отца. Прибавить сюда альбом с фотографиями, да у некоторых теперь — видеокассеты с печальными кадрами уже ушедших близких людей — вот и все, что составляет нашу родовую память, нашу собственную страничку в Интернете.
Запуская ее в "сайт", изредка проверяя, не запала ли она в каком-нибудь кластере, мы все же большую часть времени проводим в отслеживании чужих страничек. Если мы не склеротические бабушки, то мы существа сугубо общественные. Но все-таки, если спросят у нас, что такое Россия, то многие, не задумываясь, ответят, что Россия — это я. Вся боли ее, все праздники сосредоточены в сердце отдельно взятого, заштатного, затрапезного человека, населяющего ее пространства. И очень часто именно такой человек — отверженный, невидный, чудной — доходит до помешательства от нестерпимых терзаний за ее судьбу.
ПОДЗАБЫЛИ ИВАНА ОРЛОВА. Отсалютовали его кончине несколькими публикациями. И дальше в путь. А я в своем боевом УАЗе в какой проселок ни сунусь, в каких грязях или асфальтах ни окажусь, везде вижу его — мелькает за деревьями плащик его, кепка. Трещат сучья под напором его баула, полного патриотических газет и книг. Или он попутно со мной по обочине шагает, косо под тяжестью ноши. Или навстречу. Из окошка дряхлого дома выглядывает — он.
Едет по Ярославскому шоссе где-то в районе Ростова Великого взрывать Спасские ворота на своей славной машине — торпеде. Ветровое стекло заклеено плакатом с изображением Джоконды. Под грудями у нее — вырезанная ножницами смотровая щель. И в эту прорезь, прищурясь, выжимая полный газ из старого "москвича", смотрит Иван Орлов на окружающую жизнь.
И так он вечно будет мчать по русским проселкам и большим дорогам. Вы еще обязательно увидите его.
Он уже проехал через тот поселок лесорубов, где мужики отказались от новеньких "МАЗов". Въезжает в заброшенную деревню.
Здесь лет десять назад поселился лукавый фермер, бывший долбежник сучков на фанерной фабрике. Поселившись, начал с того, что во все существовавшие в то время крестьянские партии и союзы написал заявление с просьбой о приеме в члены. Несколько из них, такие, как Черниченковская партия, близкая к власти, по своим каналам распорядились выделить мужику сельхозтехнику на льготных условиях, короче — даром. Он натащил в эту деревню Дыркину массу новеньких тракторов, комбайнов, сеялок. Весной под показательными телекамерами отечественных и заморских компаний вспахал земли окрест, половину засеял, с половины этой половины снял урожай и, пренебрегая всякой гласностью, целиком сгноил его.
