Вероника Крашенинникова - Россия - Америка: холодная война культур. Как американские ценности преломляют видение России
Демократический порядок также имеет управленческие преимущества, позволяющие экономить политическую энергию. В отношениях между государствами он устанавливает общий более доверительный фон, при котором эти отношения не могут испортиться ниже определенного предела. Он также устанавливает рамки, систему, внутри которой вопросы решаются согласно установленным нормам и алгоритмам, в определенной степени автоматически, освобождая от ручного регулирования системы.
Так политика распространения демократии одновременно позволяет исполнять историческую миссию, укреплять государственные интересы и расширять экономические возможности для граждан, что составляет идеальный рецепт для внешней политики Америки. Одновременное удовлетворение многообразия посылов множества людей — гарантия успеха такой политики в американском обществе.
Однако то же самое многообразие посылов открывает идеалистическую составляющую политики продвижения демократии США для критики. На деле оказывается, что демократия неотделима от водворения Америки в демократизуемой стране — это может быть незримое присутствие в виде обязанности этой страны вести проамериканскую политику или очень осязаемое присутствие в виде военных баз. Страна может стремиться к демократии — но она не обязательно желает при этом становиться американским доминионом. Эта тесная связанность понятия демократии с образом США сегодня, учитывая сложившуюся репутацию Соединенных Штатов, несет серьезный урон самому делу демократии.
Наличие экономической выгоды для американских компаний также дает весомые аргументы критикам политики распространения демократии. Учитывая гигантское влияние крупнейших американских корпораций в процессе принятия политических решений и важность энергетических ресурсов в современном мире, экономические интересы способны играть определяющую роль в выборе «объектов» для демократизации. Безусловно, могущественные нефтяные компании и государственные подрядчики вроде Halliburton, Kellogg, Brown & Root и многие другие уже «победили» в войне в Ираке, если победу считать в долларах прибыли.
Научным основанием политики продвижения демократии стала «теория демократического мира», democratic peace theory. Теория постулирует, что демократии, и в особенности либеральные демократии, никогда или почти никогда не ведут войн друг с другом. Первым непосредственным адвокатом этой теории еще до ее формулировки стал президент Вудро Вильсон: «Правительства, а не народы объявляют войны… Демократия, стало быть, является лучшей превентивной мерой против зависти, подозрений и секретных интриг, провоцирующих войны между нациями, которые управляются небольшими группами, а не широким общественным мнением».[117] «Настойчивая поддержка и улучшение демократии представляет собой самую важную гарантию международного мира», — утверждал президент Франклин Рузвельт в 1937 году.[118] Это убеждение разделяют как демократы, так и республиканцы: Билл Клинтон и Джордж Буш почти слово в слово повторяли, что «демократии не воюют друг с другом».
В 1960-х годах исследователи обратились к эмпирическим данным. Политолог Рудольф Раммел подсчитал количество войн с 1816 по 1991 год и описал их участников. Согласно его подсчетам, за этот период демократии не вступали в войну с другими демократиями ни разу; демократии воевали против недемократических режимов 155 раз; недемократии сталкивались между собой 198 раз.[119] Теория приобрела высокую популярность в научных и политических кругах. Часто цитируемый на эту тему профессор политологии Джек Леви в 1988 году заявлял, что теория демократического мира «как никакая другая близка к эмпирическому закону в международных отношениях». Критики теории подвергают сомнениям верность использованных определений «демократии» и «войны», интерпретацию данных и методологию и приводят примеры устойчивого мирного сосуществования недемократических режимов.
Появление угрозы терроризма дало небывалую силу политике распространения демократии и объединило ранее противопоставлявшиеся идеалистическую и реалистическую традиции во внешней политике. «Американские жизненные интересы и наши глубочайшие убеждения теперь едины», — провозгласил президент Буш.[120] Политика Соединенных Штатов, определяет он, состоит в «поддержке роста демократических движений и институтов во всех нациях и культурах, с конечной целью покончить с тиранией в нашем мире». «Глобальная война с терроризмом», развернувшаяся в 2001 году, предоставила платформу для активного тестирования теории.
Президент Джордж Буш одновременно повысил интенсивность идеалистического устремления, наиболее категоричными выразителями которого раньше считались представители Демократической партии, и совместил его с силовыми подходами, свойственными правым радикальным кругам (но также и левым радикалам — война во Вьетнаме). Тем самым он резко увел внешнюю политику в крайне правый сектор, отвечая стремлениям своего базового электората.
В Америке всегда присутствовали трезвые умы, способные видеть и непреодолимые сложности задачи демократизации, и эксцессы, которые Америка неизбежно совершит на этом пути, и вред такой радикальности для самой демократии и для Америки. Примечательным образом предшествовавшую «теории демократического мира» концепцию разрушил один из отцов-основателей Александр Гамильтон. Он привел длинный список войн, объявленных в древние времена республиканскими Спартой, Афинами, Карфагеном, Римом, а в современной истории — Венецией, Датской республикой и парламентской Англией, и сделал заключение: «В истории было почти столько же, если можно так сказать, „народных“ войн, сколько и „королевских“». Гамильтон вопрошал, какое заблуждение могло привести американцев к мысли, что они каким-то образом избавлены от «несовершенств, слабостей и пороков, свойственных обществу в любой его форме».[121]
Сам Вудро Вильсон признавал, что «невозможно вырвать старое дерево и надежно посадить на его место дерево свободы, если почва для него не приспособлена».[122] В 1963 году создатели понятия политической культуры Габриэль Алмонд и Сидней Верба писали: «Запад только сейчас начинает осознавать комплексность инфраструктуры демократического строя… Видение демократического строя, посылаемое элитам новых наций, оказывается смутным, неполным и несущим тяжелый акцент идеологии и юридических норм. Знание демократии, подлежащее перенесению, состоит в позициях и ощущениях, а им научиться гораздо сложнее».[123] Философ-социолог Джон Дьюи в 1989 году предупреждал, что «…Применение военной силы является первым верным знаком того, что мы сдаемся в борьбе за демократический стиль жизни. Если существует один вывод, к которому безошибочно приводит человеческий опыт, то он состоит в том, что демократические цели требуют демократических средств».
Эффективность продвижения демократии силовыми методами является предметом жарких дискуссий в Америке в настоящее время. Согласно недавнему опросу чикагского филиала Совета по внешней политике (Council on Foreign Relations), только 14 % американцев поддерживают попытки своего государства насаждать демократию в других странах; более ¾ опрошенных не хотят видеть США в роли мирового полицейского. Политика президента Буша существенно отдалилась от видения ее большинством американского общества и сегодня выражает убеждения наиболее радикальной его части.
Использование силы во внешней политике
Яркой чертой внешней политики Соединенных Штатов является их стремление к абсолютной безопасности и предрасположенность к применению силы. Понятие национальной безопасности является лейтмотивом и движущей силой всей американской внешней политики. Воинственность, агрессивность и милитаризм выражаются в доктринах, ультимативной риторике международных коммуникаций и непосредственном использовании вооруженных сил для решения конфликтов.
Сегодня Соединенные Штаты тратят на военные нужды суммы, превосходящие военные бюджеты восемнадцати последующих держав вместе взятых. Социолог Чарльз Райт Миллс в первые годы холодной войны отмечал типичную американскую тенденцию видеть международные проблемы как военные и выбирать методы их решения среди военных средств и называл этот феномен «военной метафизикой».[124] По мнению участника вьетнамской войны и профессора военной истории Эндрю Басевича, Америка становится жертвой своего милитаризма, который проявляется в романтизированном видении солдатской службы, преувеличенных ожиданиях результатов применения военной силы, оценке силы и благосостояния нации в терминах боевой готовности и вынашивании военных идеалов.[125] Военный историк Майкл Шерри отмечает, что непрерывный процесс милитаризации «задал новую форму каждому аспекту американской жизни — внутренней и внешней политике, экономике и технологиям, культуре и социальным отношениям, — превратив Америку в кардинально другую нацию».[126]
