Татьяна Москвина - Ничего себе Россия! (сборник)
Что-то тут «не тае», как говаривал Аким у Льва Толстого во «Власти тьмы». Перебор какой-то. Портят ли эти финалы картину? Да в общем нет, на зрительском возбуждении от ее могучей энергетики и виртуозной актерской игры, проходит и это. И все-таки осадок остается. Фальшинка концовки, при дальнейшем анализе, вытягивает некоторые несовершенства и в ходе фильма: искусственные, неоправданные сюжетные ходы, явную сконструированость иных монологов, излишнюю жирную театральность при внутреннем холоде в некоторые моменты актерской игры. Я бы сказала, что в этом роскошном ковре ручной работы из натуральных материалов есть одна неважная синтетическая ниточка – она не портит ковер, но слишком заметна, и критики не преминут этим воспользоваться. Публика же ничего, думаю, и не заметит.
Для меня же главное достоинство картины – в том, насколько интересным, захватывающе разным, привлекательным, увлекательным и завлекательным может быть на экране человеческое лицо. Чтобы с такой любовью показать человека, надо его искренне любить. Влюбленность Михалкова и в человека вообще, и в своих актеров, и в придуманных им персонажей и приводит режиссера к постоянной авантюре: самому переодеться в действующее лицо, вмешаться в пространство экрана, научить, наставить, навести порядок, помочь, спасти!
И что тут возразишь? Когда создатель сам заявляется в созданный им мир, кто же ему судья, интересно?
Безоговорочный зрительский успех картины Никита Михалков полностью заработал – а что касается нравственной революции в России, о которой, видимо, все-таки мечтает режиссер, ее не может совершить даже самый распрекрасный фильм.
Он много знал о русском человеке
Такие лица, как у Виктора Павлова, я часто встречала на старых русских фотографиях, где почтенные отцы семейств, мещане, купцы, крестьяне или рабочие, с чинными строгими лицами и волосами, обстриженными «в кружок», в нарядных поддевках или кафтанах, стоят рядом с такими же почтенными, строгими женами. Россия… Не знаю, какими ветрами заносит людей, подобных Виктору Павлову, на актерскую дорогу: они ничего общего не имеют с кривляньем, шумихой и вообще ни с чем размалевано-фасадным в этой профессии. Такие актеры – прежде всего настоящие, профессиональные «человековидцы», знатоки человеческого сердца. Знают много о человеке.
Павлов сыграл Мирона Осадчего в «Адъютанте его превосходительства» так, что многие его фразы стали пословицами: хитрый мужичок-братоубийца был неподдельно страшен своей дикой и могучей страстью к красавице Оксане, братниной жене. «Ты… фитилек-то прикрути… коптит», – говорил Павлов-Мирон, глядя жуткими круглыми глазами на свою зазнобу, и было ясно, что он способен на все. Убьет, предаст, с мертвого сапоги стащит и, будет надо, живого съест. В мужичке этом жила пугающая корявая сила, та сила, из-за которой мир всегда боялся русских: края, удержу они себе не знают…
Рисунок роли у Павлова всегда был прост, без излишеств и мимических хлопот: он находил точное, единственно верное художественное решение. Попробуйте представить другого Левченко («Место встречи изменить нельзя») – и ничего не получится даже в качестве предположения. Как только Левченко-Павлов повернул голову и мы увидели эти огромные, скорбные, умные глаза, было понятно: на лице у этого человека роковая печать, он обречен. Как он добивался такого – не знаю.
Жаль, что кино девяностых годов вышло у нас таким пустым и ничтожным, абсолютно не по росту прекрасной гвардии первостатейных актеров. От большинства картин остались только претенциозные названия. Все-таки Павлов сыграл в экранизации классической пьесы Найденова «Дети Ванюшина». Да, классика ему была бы к лицу – Островский, Чехов, Горький – и кое-что на театре Павлов сыграл.
Я его видела в последний раз в маленькой роли Загорецкого («Горе от ума» Грибоедова, Малый театр) – знаете, что-то исключительное. Он ведь имел право выйти гордо, на аплодисменты, публика его знала, но в нем как будто не существовало никакого самомнения и самолюбия. Удивительная скромность, даже самоумаление. Дескать, я работаю, и ни до чего остального мне дела нет. Павлов сработал очень интересный образ этого самого Загорецкого. По пьесе, это карикатурный плутишка, светский жулик, который то тут подольстится, то там в карты перекинется или билет в театр дамам достанет. Павлов же сыграл плута несчастного, усталого, который прикрывает житейской суетой свою тоску о промотанной зря жизни. На крошечном материале целый характер слепил!
Темперамент у Павлова был редкостный – просто как бурлящим кипятком налит человек, про таких говорят: «бешеный». Но эта страстность была подземной, скрытой, вырываясь изредка, в кульминационных мгновениях роли. Считается, что скрытая чрезмерная страстность и несколько «подпольная» психология присущи многим русским людям, но по этой части, глядя на Павлова, сомнений не возникало: уж не испанец перед тобой, а наш родной мужичок, который, как нам Некрасов еще объяснил, «до смерти работает, до полусмерти пьет». Хотя лицо Виктора Павлова было особое, совсем не простое, может, и византийского письма, и на лик смахивало. Судя по всему, и человек он был преоригинальный…
Привыкаешь к своим «народным артистам», как к кровным родственникам, и до того обидно и жалко их терять! Ведь таких лиц уже не будет – может, будут и красивее артисты, и ярче, и звонче, но таких родных уже не будет никогда.
Маршал искусства
Умер Михаил Ульянов. Отлетел наш орел, наш председатель, наш маршал, воплотивший в себе, наверное, лучшие черты Красной России. На восьмидесятом году жизни – полгода не дотянул до юбилея… А впрочем, говорят, юбилей – репетиция похорон, так что Михаил Александрович обошелся, можно сказать, без лишних репетиций. Жизнь состоялась. Достойная, красивая, ясная жизнь выдающегося артиста. Убавить от нее нечего – а прибавить наши новые времена вряд ли что могли.
Он был создан для славы и любви – и он получил их сполна, и как мы смели бы не полюбить этот взрывной, бешеный темперамент, это чистое, открытое лицо с вздернутой иронически бровью, пронзительные светлые глаза, неповторимый, вмиг узнающийся голос! Энергия пульсировала в нем не в обыкновенно-человеческих объемах и ритмах – так мчатся кометы, так бьют водопады. Силища! Что ж тут попишешь, когда человек родом из Сибири. Ульянов лет тридцать жил на сцене и экране точно лихой кавалерист, на полном скаку. Недаром ему так часто поручали играть «хороших начальников», настоящих, не бумажных руководителей – воплощать народную мечту о настоящей власти. Он и воплотил. Без малейшей фальши. Потому что не на реальных председателей и полководцев оглядывался, а просто и смело создавал их из самого себя. Разве его Георгий Жуков – это Жуков? Нет, подобно Петру Первому Николая Симонова, который был мечтой о народном царе, сыгранный во множестве картин Жуков Ульянова – это народная мечта о народном воине. Но при таких способностях к величественной и красивой идеализации Ульянов мог и многое другое. Плоть от плоти Красной России, как он сыграл белого генерала Чарноту в фильме Алова и Наумова «Бег», по Булгакову! Сколько остроумия, бурлеска, ярости, тоски, какой живой и незабываемый получился образ. Поистине «русского размера»…
Впрочем, он все умел, и не только в русском репертуаре – я отчетливо помню его в «Антонии и Клеопатре» Шекспира, был такой спектакль в театре имени Вахтангова, осталась телезапись – осталась ли? ау, телевизионные люди, вы хоть храните сокровища или все уже на распыл пустили? – он играл Антония. Так это ж был Антоний! Как он, посреди оргии в Риме, взревел от боли и тоски по оставленной возлюбленной – «В Египет захотелось!!» Э, вы, нынешние, ну-тка – да не сможете, слабо.
Михаил Ульянов многое мог сыграть, но мелкого, слабого, ничтожного человека сыграть был просто не в состоянии. Распоследний мерзавец, сыгранный им у Никиты Михалкова в картине «Без свидетелей», был масштабен, огромен, страшен как символ морального человечьего распада вообще. И его горе-драматург в чудесной картине Глеба Панфилова «Тема» был скверен, но и в падении своем сохранял следы таланта и величия. А умел Ульянов и чистую комедию играть – полюбуйтесь на его лихого забияку-инвалида в забавной ленте Дмитрия Астрахана «Все будет хорошо». Мастер, умелец, широкой и звонкой судьбы артист, настоящий «маршал искусства», он и в последние годы сохранял форму и дар, блестяще сыграв хитроумного деда-мстителя в «Ворошиловском стрелке» Станислава Говорухина и мило пошутив в «Антикиллере» Егора Кончаловского. Прискорбно, что мы так и не увидели его Понтия Пилата – «Мастер и Маргарита» Юрия Кары до сих пор под замком.
Драконы сторожат. Неужели уход Михаила Александровича не сподвигнет ни один канал на подвиг – почтить память артиста и показать Пилата-воина, каким, несомненно, сыграл его Ульянов?
