Генри Киссинджер - Дипломатия
С какой бы симпатией ни относился Кэслри к австрийским проблемам, он был неспособен заставить Англию обращать внимание на потенциальные, а не на реальные опасности. «Когда нарушено территориальное равновесие в Европе, — вещал Кэслри, — она (Британия) может эффективно вмешаться, но ее правительство является последним в Европе, на которое можно рассчитывать, что оно вмешается в какой бы то ни было внешнеполитический вопрос абстрактного характера... Мы окажемся на своем месте, когда европейской системе будет угрожать реальная опасность; но страна не может и не будет предпринимать шаги из-за абстрактных и надуманных принципов предосторожности»[96]. И все же нужда заставляла Меттерниха считать практически существующим то, что Великобритания полагала абстрактным и надуманным. Здесь был корень проблемы. Внутренние неурядицы оказались той самой опасностью, с которой Австрия меньше всего была в состоянии справиться.
Для того чтобы сгладить принципиальные разногласия, Кэслри предложил организовать периодические встречи, или конгрессы, министров иностранных дел для совместного рассмотрения положения дел в Европе. То, что стало известно как система конгрессов, имело цель выковать консенсус по важнейшим европейским вопросам и проложить путь для решения их на многосторонней основе. Великобритания, однако, чувствовала себя неуютно в отношении системы европейского правительства, поскольку оттуда было недалеко и до объединенной Европы, против которой британцы выступали постоянно и непрерывно. Даже если оставить в стороне традиционную британскую политику, ни одно из британских правительств не брало на себя постоянное обязательство выполнять роль дозорного без какой бы то ни было конкретной угрозы. Участие в европейском правительстве было не более привлекательным для британского общественного мнения, чем в Лиге наций для американцев через сто лет, причем, в общем и целом, по одним и тем же причинам.
Британский кабинет сделал совершенно конкретные оговорки еще перед самой первой из подобных конференций — Ахенским конгрессом 1818 года. Кэслри был направлен туда с невероятно сдержанными инструкциями: «Мы одобряем [общую декларацию] по этому случаю и, хотя и с трудом, заверяем [державы второго ранга], что... периодические встречи... должны быть посвящены одному... предмету или даже... одной державе, Франции, что не предполагает никакого диктата в тех случаях, когда международное право не оправдывает вмешательства... Наша истинная политика всегда заключалась в том, чтобы сохранять нейтралитет всегда, кроме исключительных случаев и при наличии превосходящих сил»[97]. Великобритания хотела, чтобы за Францией присматривали, но за рамками этого в Лондоне царил двоякий страх: перед «континентальной трясиной» и объединенной Европой.
Имел место всего лишь один случай, когда Великобритания решила, что конгресс способен в дипломатическом плане оказать ей содействие в достижении собственных целей. Во время греческой революции 1821 года Англия увидела за желанием царя защитить христианское население разваливающейся Оттоманской империи возможную попытку России захватить Египет. Когда на карту были поставлены британские стратегические интересы, Кэслри без колебаний обратился к царю во имя того самого союзнического единства, которое он до того времени хотел ограничить вопросами, относящимися к Франции. Характерно то, что он разработал критерий разграничения между теоретическими и практическими вопросами: «Вопрос Турции носит совершенно иной характер, и он принадлежит к числу тех, которые у нас в Англии рассматриваются не в теоретическом, а в практическом плане...»[98]
Но само обращение Кэслри явилось прежде всего подтверждением его внутренней непрочности альянса. Альянс, где один из партнеров трактует собственные стратегические интересы как единственный практический вопрос из числа всех прочих, не является дополнительным гарантом безопасности для своих членов. Ибо не берет на себя никаких обязательств сверх тех, которые бы и так возникли вследствие учета национальных интересов. Меттерних, без сомнения, утешался тем, что лично Кэслри, безусловно, относился с симпатией к его целям и вообще к системе конгрессов. Кэслри, как говорил один из австрийских дипломатов, был похож «на великого любителя музыки, находящегося в церкви; он хочет зааплодировать, но не смеет»[99]. Но если даже наиболее европейски ориентированный из числа британских государственных деятелей не рискует аплодировать тому, во что верит, то роль Великобритании в «европейском концерте» была предопределена как преходящая и неэффективная.
Примерно так же столетием позднее обстояло дело с Вильсоном и Лигой наций. Усилия Кэслри убедить Великобританию принять участие в системе европейских конгрессов зашли намного дальше того, что могло быть терпимо английскими представительными институтами с философской и стратегической точек зрения. Кэслри, как и Вильсон, был убежден в том, что новой агрессии успешнее всего можно избежать в том случае, если его страна станет постоянным членом какого-либо европейского форума. Форум и займется угрозами прежде, чем они превратятся в кризисы. Он понимал Европу лучше многих своих британских современников и знал, что вновь обретенное равновесие требует к себе постоянного внимания. Кэслри полагал, что выработал решение, которое Великобритания могла бы поддержать, поскольку оно не шло далее участия в серии дискуссионных встреч министров иностранных дел четырех стран-победительниц и не имело обязательственного характера.
Но даже дискуссионные встречи чересчур напоминали британскому кабинету идею европейского правительства. И получилось, что система конгрессов не взяла даже первого барьера: когда Кэслри присутствовал на первой конференции в Ахене в 1818 году, Франция была принята в систему конгрессов, а Англия из нее вышла. Кабинет не дал Кэслри разрешения присутствовать на последующих европейских конгрессах, которые соответственно состоялись в 1820 году в Троппау, в 1821 году в Лайбахе и в 1822 году в Вероне. Великобритания отошла в сторону от той самой системы конгрессов, которую задумал ее же собственный министр иностранных дел. Точно так же столетием позднее Соединенные Штаты дистанцируются от Лиги наций, предложенной их же президентом. В каждом из этих случаев попытка лидера наиболее могущественной страны создать общую систему коллективной безопасности не увенчалась успехом вследствие внутренних предубеждений и исторических традиций.
Как Вильсон, так и Кэслри верили в то, что международный порядок, установленный после катастрофической войны, возможен лишь при активном участии всех ведущих членов международного сообщества и особенно их собственных стран. Для Кэслри и Вильсона безопасность была коллективной; если жертвой станет хоть одна нация, то в итоге жертвами окажутся все. Вопрос безопасности в таком случае становится глобальным для всех государств, стремление сопротивляться агрессии, а еще лучше — ее предотвратить, приобретает всеобщность. С точки зрения Кэслри, Великобритания, независимо от ее взглядов по конкретным вопросам, была по-настоящему заинтересована в сохранении всеобщего мира и в поддержании равновесия сил. Как и Вильсон, Кэслри ратовал за причастность к формированию решений, влияющих на международный порядок и организованное сопротивление нарушителям мира.
Слабость системы коллективной безопасности заключается в том, что интересы отдельных стран редко совпадают полностью, а безопасность никак не представляет собой нечто безразмерное. Члены предполагаемого идеального содружества поэтому скорее смирятся с бездействием, чем договорятся о совместных действиях; либо все они будут придерживаться помпезных общих мест, либо станут свидетелями ухода в сторону самого могущественного из членов, который — именно в силу своего могущества — в наименьшей степени нуждается во всеобщей защите. Ни Вильсон, ни Кэслри не оказались в состоянии вовлечь свои страны в систему коллективной безопасности, ибо общество в каждой из них не ощущало непосредственной угрозы и полагало, что, в случае чего, с агрессором можно будет справиться в одиночку или, в случае нужды, в последний момент удастся найти союзников. Для них участие в Лиге наций или в европейских конгрессах представлялось риском, не повышающим уровень безопасности.
Однако между этими двумя англо-саксонскими государственными деятелями было существенное различие. Кэслри шел не в ногу не только со своими современниками, но и с устремлениями тогдашней британской внешней политики в целом. Он не оставил после себя наследия; ни один из британских государственных деятелей не брал Кэслри за образец. Вильсон же не только черпал свои идеи из глубинного источника американской мотивации, но и поднялся тут на новую высоту. Все его преемники были до какой-то степени вильсонианцами, и последующая американская внешняя политика сформировалась под влиянием его формул.
