Журнал Русская жизнь - Добродетели (ноябрь 2008)
Сентиментальность как род литературы требует, конечно, определенной редукции мира, такого фильтра на глазах: отмечено Лидией Гинзбург, разбирающей поздние толстовские очерки. Вот, пишет Гинзбург, Толстой дает портрет умершей прачки - и подчеркивает ее мягкие тускло-золотистые волосы, и кроткое выражение бледного лица. А другой автор, объективный, упомянул бы, допустим, ее большие красные руки или вспомнил бы, как груба бывала эта прачка, потому что кротких прачек не бывает (или уж они умирают совсем рано: профессия не располагает к душевной мягкости). Но Толстой сделал так, что нам запомнились кроткие мягкие волосы, и мы рыдаем над прачкой, и все сентименталисты мира подносят к нашим глазам именно такие линзы, чтобы самое жалкое и трогательное бесконечно укрупнилось, а все земное и пошлое отодвинулось в бесконечность. Ведь даже у героев Петрушевской есть какие-то свои радости, даже у всех этих параличных старух и их непутевых, всегда беременных дочерей; но автор этого не видит в упор. Он видит то, что так убийственно, так жарко и жалко назвал «робкой любовью», и в результате мы дергаемся, припеченные каленым железом жалости, и временами ненавидеть автора готовы за то, что он снова и снова к нам прикладывает это клеймо; но автор знает, что иначе с нами нельзя.
Собственно, только это качество - знание всех болевых точек собеседника и умение нажать лишь на некоторые, и то не до смерти, а только чтобы потревожить зажиревшую душу, - я ценю в людях больше всего и опознаю мгновенно. В сказках, которые мне рассказывала мать (и которые она рассказывает теперь внукам, тоже весьма до них охочим), всегда есть какие-нибудь этакие чудовищные детали, их хватало, чтобы я на ночь разревелся. И жена отлично это умеет, и обнаружив когда-то эту черту в ее первых рассказах, опубликованных еще в Сибири, - я влюбился сначала в эту прозу, а потом и в автора. Мне всегда хотелось несколько ее переиродить, что ли, доказать, что я могу не хуже, и потому весь первый год брака мы соревновались в выдумывании жестоких и трогательных историй, в которых рассказчик представал максимально бедным, всеми гонимым… Один раз я довел-таки ее до слез, которых она ужасно потом стеснялась. Сын благополучно перенял эту гнусную, но спасительную способность - со страшной силой изображать слабость; несколько раз он попробовал рассказывать сказки про бедного себя, чтобы не ходить на английский, - но мы ребята тертые, нас на мякине не проведешь.
Лучшие стихи на эту тему написал, конечно, Лев Лосев - человек большой сдержанности и даже холодноватости, но другой бы и не выдержал лосевской жизни, со всеми ее внутренними драмами, эмиграцией и ее последствиями. Могучее это стихотворение, короткое и опять-таки предельно простое, дало нам лучший, пожалуй, символ самой тонкой из добродетелей - гуттаперчу. Нет ничего гибче - но и ничего прочней:
Как осточертела ирония, блядь;ах, снова бы детские книжки читать!Сжимается сердце, как мячик,прощай, гуттаперчивый мальчик!«Каштанка», «Слепой музыкант», «Филиппок» -кто их сочинитель - Толстой или Бог?Податель Добра или Чехов?Дадим обезьянке орехов!Пусть крошечной ручкой она их берет,кладет осторожно в свой крошечный рот.Вдруг станет заглазье горячим,не выдержим мы и заплачем.Пусть нас попрекают сладчайшей слезой,но зайчика жалко и волка с лисой.Промчались враждебные смерчи,и нету нигде гуттаперчи.
Ну как же нет! Она-то уж - никуда не девается. Смею напомнить, что написал эти стихи не какой-нибудь нежный лирик - нет, их написал человек железный, желчный, в чьей ненависти столько страсти и упорства, что куда любому современнику. «Не присягаю, Сатана, тебе служить, иди ты на!» Воистину - только тот и способен очень сильно жалеть, кто умеет очень крепко ненавидеть; и весь Некрасов такой, с его надрывом и желчью. Не знаю насчет сестер тяжести и нежности, но сестры злоба и нежность - это да, видел многократно. «Не ходят одна без другой».
Почему? Потому что каждый из нас, кому хоть раз было жалко зайчика и волка с лисой, поклялся в душе самой страшной детской клятвой ненавидеть и по мере возможности гнобить любого, кто их обидит. Потому что только тот и делает самые великие и страшные дела, кто раз в жизни пожалеет лошадку, рыжую лошадку с плачущими глазами, избитую извозчиком.
Правда, тут у Достоевского преувеличение. Старуху бы такой человек все-таки не убил. Он бы написал «Преступление и наказание» или что-нибудь вроде.
Захар Прилепин
В мерчандайзеры хочу - пусть меня научат
Наивность
Наивный юноша, увольняющийся из спецназа, в 199+ году я прибыл в город N в надежде найти работу. На предпоследние деньги купил я пышные, как перины, газеты с вакансиями, разложил их на полу и прилег рядом.
Сердце мое подрагивало в приятных предчувствиях. Меня возбуждало самое слово «вакансии», в нем слышался гул моего бесконечно очаровательного будущего.
Сейчас я найду себе отличную работу, был уверен я, и мне будут платить много денег, ведь я молод, красив, обаятелен. То, что я никакими полезными навыками не обладал, и последние пять лет ничего не держал в руках, кроме автомата, меня не волновало.
О, наивность юношества. Единственный способ познания мира.
Ввиду того, что ни плотником, ни столяром, ни газовщиком, ни крановщиком я быть не мог по определению, мое внимание сразу привлекли наб-ранные крупным шрифтом, изобилующие восклицательными знаками объявления о поиске «экспедиторов» и «продавцов-консультантов». Это как раз то, что мне нужно, был уверен я. Я стану лучшим в мире экспедитором. Тем более что все эти вакансии, согласно объявлению, были высокооплачиваемы.
На звонок ответила светлым и сладостным голосом особа женского пола: «Здравствуйте, меня зовут Катя. Давайте знакомиться?»
Несколько легкомысленно улыбаясь, я назвал свое имя.
- А сколько вам лет?
Прозвучала цифра.
- Замечательно! Учитесь, работаете?
Выяснилось, что и с первым, и со вторым в моем случае покончено; но со вторым - временно.
- Очень хорошо! - неизменно реагировала моя очаровательная собеседница, улыбаясь за кадром. Сердце мое при каждой положительной реакции сладко вздрагивало. «Подхожу! Подхожу! - пели в душе ликующие птицы. - Нет, все-таки у меня замечательные данные: и возраст, и образование…»
- Итак, мы предлагаем вам следующие вакансии, - сообщили мне, перечисляя. - Вас что-то заинтересовало?
Конечно, заинтересовало, особенно обещанный размер зарплаты. «Вас будут ждать по такому-то адресу».
Фирма, куда я направил стопы, имела внушительную железную дверь, которую мне открыли только после того, как я назвал фамилию в домофон и показал паспорт охраннику в белой рубашке и галстуке.
Приемная выглядела прекрасно: солидная мебель, успокаивающие обои, ковер, за спиной миловидной секретарши музыкальный центр с большим выбором компактов.
Присев на диванчик, с презрением или, гораздо реже, с интересом оглядывал я своих конкурентов. В основном, молодых людей мужеского пола. Некоторые нервничали, некоторые вели себя развязно. Секретарша, улыбаясь, раздала всем анкеты. Нервные буквально выхватили анкеты из белых душистых рук; наглые брали лениво, не вставая, и тут же спрашивали: «Ручку дадите, что ли?» Секретарша была выдержана и корректна: «Вот, пожалуйста».
По заполнении анкеты, меня и еще одного молодого человека пригласили в кабинет к директору.
Директор был красив, подтянут, молод - не старше тридцати. Одет безуп-речно, ногти на руках будто полированные.
Первый вопрос: как вы, и вот вы, потеряли работу?
- Нахожусь в отпуске и ищу новое место, - поясняю я.
- Причина? - генеральный директор смотрит серьезным и твердым взглядом.
Называю убедительную причину; на лице директора удовлетворение.
- А вы, Толя? - обращается он к парню, зашедшему вместе со мной.
- Я не работаю.
- Как давно?
- Год.
- Как случилось, что вы целый год (ударение на двух последних словах) не работаете?
- Не мог устроиться.
- Куда вы устраивались?
- На завод.
- Но у меня же не завод! - директор изображает некоторое неудовольствие. Спрашивает у нас про образование, и я снова в выигрышном положении перед несчастным Толей.
- Итак, - переходит директор к делу, - я не могу взять на работу всех подряд. Мне нужны люди деятельные, инициативные и коммуникабельные. Работа сложная, требующая физической активности. В моей фирме 72 человека, все с 08.00 до 19.00 находятся в разных местах города, выполняют всевозможные задания. Вы коммуникабельный человек? - спрашивает он у меня. Как можно красноречивее убеждаю его в этом.
