Газета День Литературы - Газета День Литературы # 86 (2004 10)
Это не мешает Прокофьеву, одному из руководителей Союза писателей СССР, при всей его широко декларируемой душевной широте, ревниво гвоздить молодых поэтов. Попав в Сигулду, он зацепляется за "Треугольную грушу" Вознесенского и начинает гвоздить его, заодно обрушиваясь на корневые рифмы (а это уже Евтушенко), так что полемика с "поколением шестидесятников" очень удачно оживляет песенные и плясовые ритмы и усложняет к лучшему общую целостно-победоносную картину мира.
Огни и трубы пригашены — воды заполняют простор. Дожди, ливни, капели, волны. "Волна, волна, все буквы влажны" — какая завораживающая строчка. "Мы — водоливы, мы — водохлебы",— какая верность своей интонации, своей игровой стихии! "Водобежь, Водобежь, побеги на Беловежь…"— то ли это провидение символической роли Беловежья в судьбе Отчизны, то ли предвестие Летейских вод, чуемых в лепете любой безымянной речки…
Впервые, кажется, за всю поэтическую страду — воскрешен в стихах отец, убитый почти полвека назад, когда его застрелил не подчинившийся милиции односельчанин. Отец погиб в январе 1924 года: его смерть и смерть Ленина, совпав, замыкают единство этого мира.
Свист соловья и кудри гармониста, красные дни революционного календаря и черные мокрые ветки ивы, и море-Ладога, и райна — брус для крепления паруса, непонятный без комментария, но неотделимый от песни-жизни, — все это в 1970 году смыкается на последней черте:
А ведь было —
завивались в кольца волосы мои,
А ведь было —
заливались по округе соловьи,
Что летали, что свистели,
как пристало на веку.
В краснотале,
в чернотале,
по сплошному лозняку.
А бывало —
знала юность много красных дней в году,
А бывало —
море гнулось, я по гнутому иду,
Райна, лопнув, как мочало,
не годилась никуда,
И летела, и кричала полудикая вода!..
Эта песнь венчает посмертное собрание самого певучего из поэтов "Октябрьского поколения".
Олег Киттер В ЛОГОВЕ БЕЗЫМЯННОГО ЗВЕРЯ (О новом романе Евгения ЧЕБАЛИНА )
Чебалин отвечает на вечные вопросы: кто мы? откуда произошли? куда, а главное — кто тащит нас по мученическим ухабам нищего бытия? Впервые в отечественной литературе так глубинно и отточенно используется технология научно-литературного сплава. У нас в памяти хранятся литературные прототипы: Иван Ефремов с его "Туманностью Андромеды", Алексей Толстой, чей "Гиперболоид инженера Гарина" предвосхитил появление лазера.
Однако "Безымянный зверь" несопоставим с аналогами в научном и масштабном объеме. У автора свой синтез литературы с наукой. Вначале им берется Слово. В случае со Столыпиным — это сотни рассказов людей, переживших клиническую смерть. Из них отбираются наиболее общие, наиболее характерные ощущения и видения. Затем идет выбор научной фактуры по этой теме, накопленной научно-исследовательскими институтами мира.
И, наконец, первое и второе цементируется авторским литературным даром и фантазией, являя читателю абсолютно новую модель реальности. Она практически неоспорима, трудно поддается критической деформации, поскольку опирается на мощный фундамент мировой науки, исследовавшей микро- и макромир в этой области. С автором невозможно спорить или разоблачать его на уровне среднестатистического "обзирателя" литературы с русофобским душком — сразу же попадаешь в лающего из подворотни, озлобленного брехунка. С Чебалиным можно говорить на равных, лишь обладая фундаментальным научным багажом в затрагиваемых им проблемах.
Именно таким образом сработаны в романе главы о последних днях Столыпина: его убийство Мордкой Богровым, воспарение души в ноосферу, существование, очищение и переживание ее уже в бестелесном качестве — с последующей реинкарнацией в новорожденного Евгена, генное межвидовое конструирование древнейших людей в египетском Междуречье за тридцать тысяч лет до Рождения Христа и.т.д.
Столь же реальна и научно обоснована авторская интерпретация библейского апокрифа об Адаме и Еве в раю (Эдеме).
Несколько лет понадобилось автору на изучение учебника по генной инженерии, трудов Закария Ситчины, древнешумерской и аккадской мифологии, поэм "Атрахасис", "Сказание о Гильгамеше" и т. д. В них "боги" Энки и Нинхурсаг, прилетевшие с планеты Марцук, создают себе помощников, новый тип людей.
Для трансформации мифов в сиюминутную реальность автору пришлось досконально изучать генетику, евгенику и практику клонирования, поразительным образом технологически совпавшую с шумерским описанием "производства людей" в "Атрахасисе" и других шумерских мифах.
В итоге появилась абсолютно новая авторская версия происхождения Нomo sapiens, во многом опрокидывающая теорию эволюции по Чарльзу Дарвину, существование Адама и Евы в раю и изгнание их на землю (в бытовые миазмы первобытных аборигенов). За всем этим — мощный, северным сиянием полыхающий сплав апокифических мифов с бытописанием, где раскрывается генное межвидовое скрещивание "бога", туземца и паразитических тварей. В гены "бога" и туземного аборигена хирургом Энки вживляются хромосомы двух первобытных паразитов: Хам-мельо и Сим-парзита.
В результате операции с той поры отправилось шастать по планете неимоверно живучее племя с выдающимися способностями к мимикрии и паразитизму — что и фиксирует автор в своем романе.
В тигле авторского замысла кипят и сплавляются воедино шумерские, вавилонские, аккадские, древнееврейские тексты глиняных табличек из библиотеки царя Ашшурбанипала и последние находки археологов в Междуречье Египта и Африки; пантеон языческих славянских богов и последние достижения генной хирургии; "Протоколы сионских мудрецов", постулаты Библии, Нового, Ветхого Заветов, Тора, Пятикнижие — и дневник шефа внешней разведки Рачковского; реформы Столыпина, роль клана Ротшильдов в развале России, в истреблении династии Романовых и война Иудеи с Римом; технология безотвального земледелия по Мальцеву и хулиганские игрища славянского лешего Ича. Этот набор научно-мифологического багажа собирался автором, по сути дела, всю жизнь. Шлифовался же для встраивания в роман — в последние годы. Поистине безбрежен перечень перелопаченных автором тем.
Одна из них, возникающая уже в конце романа — вербовка в будущий шоу-бизнес вокально одаренной дочери Фельзера Анны. Жутковатый гротеск экзаменации и вербовки Анны неким механическим сатиром по кличке Мелкий — это, во-первых, роскошный бурлеск литературной авторской речи и, во-вторых, убойная сатира на "раскрутку" любой голозадой бесталанной дворняжки, в которых легко узнаются современные, сутенерами деланные "звезды" на эстраде.
Описание казни бандита Тущхана с сыновьями — беспощадно списанная с реальной действительности быль. Но за спрессованым, одноразовым эпизодом романа грозно скалится Безымянный зверь — весь конец XX века с его межэтнической кровавой резней, привнесенной к нам врагами России.
Всё это нанизано на единый стержень философского замысла: вслед за Ригведой и книгой Велеса, Библией внушить истину в последней инстанции о бессмертии Души и воздаянии на небесах за все земные дела и паразитарно-хищное безделие.
Параллельно в романе исследуется патология сосуществования двух суперэтносов: славянского и иудейского.
Два заклятых друга на земном шаре существуют в вековечном ощеренном соитии. От их чиха вздрагивают континенты. Финала их схватки-слияния, куда ввязался ныне исламский мир, ждет вся планета. От этого впрямую зависит соотношение Добра и зла, Света и тени.
Роман "Безымянный зверь" начал свое шествие по литературе в строенном номере известного литературного журнала "Север", читаемого в шестнадцати странах мира. Затем его перепечатал литературный альманах "Отчество", вслед за которым роман оперативно выпустило в свет московское издательство "Вече". Но и в этом малотиражном состоянии он уже стал поводом для ожесточенных споров и фундаментальных рецензий.
Чебалин верен себе, своей манере жить в контратаке. Жесткость (нередко переходящая в жестокость) авторской позиции выстрадана бойцовской жизненной практикой. Она не позволяет увиливать от системных мировоззренческих выводов, называть черное — белым. При всем этом прекрасно различаются тончайшие полутона в противостоянии Христа и Сатаны, арийской и ашкенази-сефардийской цивилизаций.
