Борис Джонсон - Мне есть что вам сказать

Заканчиваются 15 лет британской политики, а на избирательных участках тори больше 30 % так и не набирают. Возможно, Блэр и выиграл в Ираке – но социальное обеспечение не реформировано. Коммунальные услуги не улучшились. Европейский вопрос не решен, а его конституционные реформы – чистое недоразумение.

Попка Кайли показывает пример лордам

Вчера вдруг мир обнаружил конкретную политику в первобытном словесном супе под названием «политическая речь Тони Блэра». Словно шестипенсовик в пудинге или гренки в мясной похлебке. Он отстаивал свою точку зрения.

Просидев на скамье так долго, что некоторые из нас испугались, что его придется извлекать хирургическим путем, он сказал нам все, что думает. Пока рядом с ним возмущенно хмурился Робин Кук, Блэр высказал свое мнение о будущем верхней палаты. Прежде чем я расскажу вам, о чем он говорил, должен пояснить: я понимаю, что тема реформы палаты лордов не считается особенно увлекательной. Возможно, некоторые читатели предпочли бы увязать эту тему, как и многие другие интересные статьи в этой газете, с попкой Кайли Миноуг.

Могу сказать только одно – я сделаю все возможное, чтобы упомянуть ее в этой статье в ближайшие 900 слов. Я знаю, чего хотят редакторы в наши дни. Я просто прошу их, прежде чем перейти к обсуждению попки Кайли Миноуг, согласиться с тем, что данный вопрос тоже жизненно важен. У нынешнего правительства есть масса способов морочить людям голову и не оправдывать их законные ожидания, за что, откровенно говоря, правительственных чиновников можно и уволить. Сразу вспоминаются истории с Railtrack, продвинутым уровнем в школе и пенсиями. Но особенно противно то, что они решили так небрежно поработать ножницами с нашей конституцией, покромсать ее, как пьяный садовник, без малейшего понятия, каким в конечном счете они хотят видеть парламент.

В следующий вторник членов парламента попросят проголосовать по семи вариантам будущего лордов парламента. Все варианты никудышные. А вариант Тони, решительно поддержанный вчера, естественно, самый спорный из всех. Тони хочет изгнать оставшихся наследственных пэров и иметь полностью избираемую верхнюю палату. Если вообразить комиссию по назначениям, которая будет формировать эту палату, сразу видно, по какому ранжиру будет выстроена вся работа.

Представьте себе ланчи; литературную поденщину; закулисные сплетни и сговоры; тихие слова «главного кнута» правительственной фракции; подмаргивание, постукивание по носу, легкую отрыжку в гриль-баре отеля «Савой», в Глайндборне[85] или Аскоте[86]. Отвратительный способ выбирать переформированную палату великой и древней законодательной власти. Вот почему это привлекает таких политиканов и фанатов власти, как Блэр, и вот почему это вызывает неприязнь у Робина Кука, который все еще остается демократом. Как и другие вдумчивые люди на скамье консерваторов, Куки хочет полностью выборную вторую палату.

Преимущество заключается в том, что это защитит верхнюю палату от использования служебного положения в личных целях и желания премьер-министра ввести в нее по блату своих знакомцев. Недостатки народного голосования, увы, почти такие же, что и у невыборной системы. Это означает создание еще одного корпуса назойливых кадров, призывающих избирателей поддержать их. И это в то время, когда избирателей едва заманишь на всеобщие выборы, а в стране больше выборных политиков на душу населения, чем за всю ее историю. И всем этим людям придется платить – зарплату, пенсии, командировочные, скидки на топливо. Но хуже всего то, что они смогут претендовать на демократический наказ. Это в порядке вещей, что две палаты выражают разные мнения. Но в предложениях Робина Кука отсутствует весьма очевидная причина, почему избранные члены палаты общин должны превалировать над избранными членами верхней палаты. Это рецепт обструкции и катастрофы.

Вот почему громадное количество членов парламента от Лейбористской партии и тори отвергают такое решение, и их аргументы убедительны. Итак, что остается?

В одном Блэр был вчера прав: любая гибридная система – частично избираемая, частично назначаемая – объединяет недостатки обеих и имеет дополнительный минус: у ее членов не будет единой платформы и одинаковых полномочий. Одни будут бахвалиться и притязать на поддержку народа; другие смущаться оттого, что попали сюда по знакомству. Независимо от результата члены реформированной верхней палаты должны иметь легитимный паритет. Нам нужно то, что объединяет преимущества обеих, – элемент выборов, но без народного мандата, – и тогда, полагаю, будет самое то. Такой ход не включен в число семи вариантов, рассматриваемых во вторник, но это надо срочно сделать.

Суть такого решения в том, что сами лорды, а их почти 700, должны формировать коллегию выборщиков. А если кто-нибудь из них умрет или покинет пост, они должны выбрать другого – среди населения всей страны, – кто займет его или ее место.

Привлекательность этой идеи, в отличие от системы назначения, в том, что она обеспечит явные отличительные особенности и престиж тем, кто будет избран служить. Когда вопрос, заслуживаешь ли ты доверия, решают люди твоего круга – это прекрасно. При таком раскладе труднее дать на лапу, у правительства меньше возможностей для контроля и запугивания, труднее продвигать своих по блату, чем при системе назначения, и к тому же все это обойдется без новых избранных политиков, претендующих на народный мандат.

Возможно, необходимо оговаривать сроки полномочий в 10 лет и предусматривать в списке кандидатов максимально широкое представительство групп и интересов по всей стране. Но, откровенно говоря, это вряд ли понадобится.

Положение лордов и так означает независимость мышления. Лейбористы и тори сейчас почти сохраняют равновесие. Баланс сил удерживают независимые члены парламента. А они из тех, кому доставляет удовольствие представлять все слои общества.

В этом случае две половинки парламента подойдут друг к другу и обеспечат функционирование государства. Каждая палата будет по-своему безупречна, но при этом каждая отличима от другой. Такое решение так же прекрасно, как две симметричные, но анатомически отдельные половинки попки Кайли Миноуг.

Поверьте, быть уволенным не так уж и страшно

Теперь, когда штукатурка перестала сыпаться с потолка и отзвуки моей последней катастрофы перестали раздаваться в ушах, самое время признать, что увольнение несет с собой определенный сюрреалистический кайф.

Когда я говорю, что само по себе это переживание имеет неожиданные преимущества, это не означает неуважения к человеку, который уволил меня. Возникло внезапное чувство свободы. Ощущение необъятных горизонтов и ветра в лицо, и не только для меня, но и для всех лидеров оппозиции, не обязанных отныне соглашаться с каждым словом редакционной статьи в The Spectator.

Но главное, я бы рекомендовал быть уволенным позорно – и хочу, чтобы вы знали, это я настоял на своем увольнении: «Если вы меня не уволите – то увольняйте!» – таков был мой ультиматум, потому что только после увольнения к тебе начинают испытывать истинную симпатию. Ничто так не вызывает сочувствие и у друга, и у врага, как твой поверженный вид на гудронированной площадке с пропеллером, ушедшим вглубь метра на два. Ничто так не растопит сердца ваших врагов. «Как поживаете?» – спрашивают они и пожимают вам руку с искренней озабоченностью. А когда вы, запинаясь, мямлите слова благодарности, они повторяют: «Нет, а все-таки как вы поживаете?» И кто упрекнет их за невинное Schadenfreude (злорадство) за их сладкую удовлетворенность вашим состоянием? И другой огромный плюс такого отлучения от скамьи лидеров оппозиции в том, что это экономически безболезненно. Компенсационного пакета нет. Пособия по сокращению штатов нет. Обременительная система официальных предупреждений или трудовых трибуналов или исков о несправедливом увольнении отсутствует. Да и к чему все это? Работа была хорошая. Я гордился, что выполняю ее. Но это был «театр теней», и он не приносил никаких заработков. Существование моей семьи не зависело от наличия этой работы, на хлеб я этим не зарабатывал, и хорошо, что так. Мое исчезновение не только ничего не значило в масштабе космоса, оно было из категории тех, которые казначейство расценивает как не оказывающие влияния на доходы государства.

Чем больше рассматриваешь эту ситуацию, тем яснее становится, что сочувствовать мне не было никаких оснований. Вот почему я хочу, чтобы мы лучше подумали о десятках тысяч людей по всей Британии, которым сейчас грозит потеря работы не по их вине и в обстоятельствах гораздо более серьезных, чем у меня.

Все политические силы сходятся на том, что государственный сектор разрастается слишком быстрыми темпами, и это ведет к большим затратам. Когда мы, тори, обсуждаем этот вопрос, мы неизменно высказываемся с жесткой беспристрастностью. Мы восторженно говорим о новых рабочих местах в госсекторе, созданных с 1997 года, численность которых по нашим оценкам составляет от 530 000 до 650 000. Мы размахиваем экземплярами The Guardian, в которых неделю за неделей публикуют объявления о странных политкорректных не-работах, часто с очень хорошими привлекательными зарплатами и левыми приработками.