ВПЗР: Великие писатели Земли Русской - Игорь Николаевич Свинаренко
– Скажите, а что в русской литературе универсально? Что интересно иностранцам? Качество, наверно, не так важно?
– Нет, высокое качество нужно – но еще это должно быть понятно американцам.
– Ну вот самые продаваемые русские писатели – это кто?
– Радзинский, Волков. Одно время был Аксёнов – только потому что он с шумом уехал.
– Он обиделся на ваших издателей и обзывал их суками, буквально.
– Да, советским тяжело это было. Когда их в Советском Союзе не печатали – ну, думали они, это из-за диссидентства. А если тут не издают – значит, что остается? «Американцы все дураки, а остаюсь гением». Кстати, Радзинский мне рассказал, что от этого пошел поворот в сторону антиамериканизма у части русской интеллигенции – от вернувшихся писателей, которые тут не стали звездами… Они обижены на Америку. Здесь раскручивают книги только те, что и так продаются. Например, издательства тратят бешеные деньги на раскрутку Стивена Кинга или Даниэлы Стил, зная, что они не потеряют эти деньги. А в новых авторов никто не хочет вкладываться. Бродский все еще хорошо продается. И Евтушенко. Это имена, которые тут давно известны. Довлатов продается – хотя уже не так. Татьяна Толстая в начале очень хорошо продавалась – как женщина с фамилией Толстая. «Мастер и Маргарита». Всегда Толстой – Достоевский – Чехов, потому что это преподается в университетах. Сейчас вышел очень хороший перевод Бабеля, – читают.
– А Виктор Ерофеев?
– Нет. Вы видели его книги?
– Нет. А почему его тогда печатает New Yorker?
– Ремник (главный редактор) его любит. И по тону Виктор подходит – он ироничный, он понимает, что нужно Америке.
– Значит, вот что самое главное!
– Абсолютно. Вот Волков – первый писатель, который понял, что нужно Америке, чего тут не знают. Он умудряется писать о России интересно. Он понимает, что нужно разжевывать для американцев, – а что они и так понимают. Он догадался, что на все надо смотреть с нового угла. Например, в своей книге о Петербурге он первый посмотрел на Питер как на очаг культуры, такой же как Париж и Рим. Он объяснил, что это – целая школа. Что Баланчин, Стравинский и Рахманинов – люди, которых американцы считают своими, – вышли из петербургской традиции. Так что для американцев это потрясающе интересно.
– Кого еще вы переводили?
– Троепольский, «Белый Бим». Я переводила и рыдала, пишу, а слезы текут. Потом еще – тоже про собаку кстати, – «Верный Руслан». Там овчарка, когда лагерь закрылся, сгоняла людей в колонну, заставляла их строем ходить. Окуджаву переводила, «Путешествие дилетантов». Помню, мы с Окуджавой встретились в Париже, когда он первый раз туда приехал, они жили с Олей у кого-то на квартире, мы с Жаном приходили туда к ним в гости. Булат очень любил водить машину, он катал нас по Москве, а Саша (наш сын), ему было четыре года, спал на заднем сиденье, а проснулся – увидел поливальные машины (у нас таких нет) и это было что-то волшебное для него, ночная Москва, струи воды как фейерверки, как сон.
– А Радзинский? Давно с ним работаете?
– Совсем недавно. Он работал сперва с издательствами, которые не готовы были платить то, что я хотела. Кстати, одно время его редактором была Жаклин Кеннеди, она очень ценила его книги. Она также была редактором и Вознесенского. Я с ней виделась на разных тусовках в русском посольстве, в миссии. Она всегда была с кавалером – Морисом Темпелсманом, он богатый бизнесман, торгует алмазами. Она мне не раз говорила, что перечитывает мои переводы Вознесенского раз в месяц. Что-то не верилось, но было приятно слышать. И мне, и Андрею, конечно. В Америке элита любила русских писателей; меня Евтушенко познакомил с Артуром Миллером и его женой, а потом мы с ними стали дружить.
– Молодые авторы попадают к вам?
– Я перевожу преимущественно тех писателей, которые уже популярны, мне заказывают переводы.
– А вы читаете русские новинки?
– Все не успеваю.
– Литературных негров используете?
– Нет. Значительно сложнее править чей-то перевод, чем самой переводить. Когда неудачно переведено, так трудно потом найти правильное слово!
– А вы можете параллельно двух авторов переводить или больше?
– Да так даже бывает лучше. Особенно приятно, когда тексты разные – художественный, например, и по экономике.
Нина добавляет от себя:
– Я могу сказать молодым людям, которые хотят заняться переводом, что это сложно, – тут нужно иметь имя. А переводчиков с именами немного, три или четыре. Был гениальный Григори Рабасса. Фрэнк Рив – чудные переводы Блока, поэтов Серебрянного века (кстати, он отец Кристофора Рива, который играл «Супермена» в кино). Вера Дунхэм, переводила всех «советских поэтов». Майкл Хайм, он переводит не только с русского, Эдит Гроссман, которая переводит Маркеса и только что выпустила новый перевод Дон Кихота.
– А кто в России хорошие переводчики?
– В России феноменальная школа перевода… Иван Кашкин, Рита Райт, Маршак, тот же Пастернак – как перевел Шекспира! Виктор Голышев, Татьяна Кудрявцева блестяще переводят американскую литературу…
– А что машинный перевод?
– Читала о первых попытках. Из Евангеля: The spirit is willing but the flesh is too weak, дух бодр, плоть же немощна. Но машина не узнала Библию, и перевела насчет спирта, а не духа. И обратный перевод – «Водка ничего, а мясо слабовато».
Абстрактный гуманизм
– Кстати, Нина, в чем смысл жизни?
– Ха-ха-ха. Чтоб об этом говорить, надо пить водку. А у нас вино на столе… В чем, значит, смысл? Стараться быть добрым. Добрый – это тот, кто не вредит другим и старается сделать мир лучше. Помню, Даниил Гранин, когда мы шли с ним по 5th Avenue, сказал, что отец учил его подавать нищим, даже если ты уверен, что они жулики. А Булат, когда мы шли с ним тоже по Нью-Йорку, подавал молча – у нас тогда как раз было много псевдоцыган. Я говорю: «Вот какая щедрая русская душа!» Он ответил недовольно: «Я грузин». Мне самой трудно не дать денег бездомному – особенно женщине, на улице. Очень трудно объяснить детям, кто такие нищие и как им помогать. Надо учить их,
