Газета Завтра Газета - Газета Завтра 316 (51 1999)
Перед нами весьма серьезное свидетельство. Налицо не только "компетентная фактология" из жизни русских, но и изъясненная славянофильская идея, которая выглядит в устах католического мыслителя весьма объёмно и насущно.
Книга поделена на две части. Первая её часть посвящена анекдотам, собранным графом Жозефом де Местром. Вторая часть (меньшая по объему) — аналогичные анекдоты Фиделя де Гривеля, католического миссионера, современника и земляка де Местра, находившегося в России практически в те же годы, что и граф.
Граф Жозеф де Местр — литератор, философ — провиденциалист, католик, политик и дипломат, идейный отец политического консерватизма. Его отношение к Великой Revolution francaise менялось от восторженного приятия, связанного с ненавистью к либеральному дворянству и духовенству, до диаметрально противоположного ему брезгливого неприятия. Революцию он назвал катастрофичным завершением дьявольского века Просвещения и призывал к феодально-монархической контрреволюции. Читателей у него при жизни было немного, но зато какие это были читатели: Бонапарт и Людовик XVIII. С 1803 по 1817 год пребывал в России в качестве Сардинского посланника. Был приближен ко двору.
В России идеи "савойского мыслителя" были восприняты "басманным философом" П. Я. Чаадаевым, а позже… А. С. Хомяковым, флагманом славянофильства. Философские изыскания де Местра оказали большое влияние на таких русских философов и писателей, как Ф. Тютчев, Н. Катков, П. Данилевский, К. Победоносцев, К. Леонтьев, Л. Тихомиров. Не в стороне от влияния проповедника теократического синкретизма оказались и Федор Достоевский, и Лев Толстой.
Надо сказать сразу: неприглядность русских в воспоминаниях де Местра поражает. Во французских "анекдотах" не видно симпатии, сочувствия к русским. Есть недоумение, ужас и горькое осуждение. И не только потому, что "греческая религия есть не что иное, как ненависть к Риму" (Жозеф де Местр). А ещё и потому, что жизнь русской церкви и русского государства слишком далека от теократического идеала графа и поэтому однозначна в своем безобразии:
"Когда нынешний император (Александр I) получал начатки образования, его отец Павел I однажды решил посмотреть, как он пишет, и нашел, в частности, такие слова: "Иисус, по прозванию Христос, еврей, от которого христианская секта получила свое наименование". Здесь чувствовалась рука Ла Гарпа. Отец устроил большую выволочку фельдмаршалу Салтыкову, отвечавшему за воспитание, который, впрочем, остался на своем месте, как и Ла Гарп".
"Недавно император сказал: "Христиане — люди порядочные, но никуда не годные". (10/22 июня 1801 г.)".
"Что касается наложения епитимьи, то русские священники налагают её только на крепостных".
"Самая характерная черта русского человека — безразличие, особенно по отношению к бедам и страданиям человечества".
"Отличительная черта русского — это высший страх перед высшим лицом и высшее же к нему презрение".
И так дальше...
Подсчеты несметных богатств Синода и чудовищных трат сановитых вельмож, тайное католическое прошлое и настоящее русского двора, фиксация циничных высказываний и свидетельства вопиющего поведения царских сановников подобны сводкам Wikileaks. Свободолюбивые монахи; пьяные расхристанные попы; мрачный люд, нелепыми зверскими сектами уходящий в леса; разгильдяйство, бесчинство, безнаказанность, коррупция, воровство, самоуправство русской власти… Одного перечисления этих грехов русской самодержавной Империи начала XIX века, кажется, достаточно для того, чтобы сделать горький вывод: "круг замкнулся, убежали мы недалеко".
Однако все же, думается, все не так просто. Обличительный труд де Местра, где страшные анекдоты прошнурованы идеями теократического консерватизма, не столь ужасен. Безусловно, на страницах сей книжицы мы сталкиваемся с теми фактами, что ныне покоятся под тяжелым спудом официальной истории русского государства и церкви. Интересно их изучать и горько подсмеиваться над курьезностью совпадений эпох. Но не стоит увлекаться. Альтернативная история в чистом виде еще никогда не преподносила нам правды. Не надо забывать общеизвестные "официальные" факты начала XIX века. Как то — великая победа над наполеоновскими захватчиками 1812 года и появление в печати в 1814 году стихов величайшего из поэтов, русского гения Александра Сергеевича Пушкина. Даже эти два события свидетельствуют о благодатности светоносной силы русского народа и русской истории. Да, "анекдотический" сценарий деградации политических сил Российской Империи сбылся сполна. Можно сказать — с запасом. В этом, вероятно, оправданность провиденциализма, позаимствованного у Средних веков де Местром…. Но между тем, милостью того же Божьего Провидения русские живы. Все вокруг страшит разрушением и смертью. Но мы живы!.. Духом Святым, у коего смерти нет.
table.firstPanel {width: 100%} td.feedbackLink {text-align: right} input.gBookAuthor {width: 50%} textarea.gBookBody {width: 99%} div.error {color: red} p.gBookMessage { width: 100%; /* This helps in MSIE7 to keep the text withing the outer bounds. */ border: 1px dashed rgb(200,200,200); padding: 10px; margin-top: 2pt }
1
ЗВЕЗДА АФГАНСКОГО ПОХОДА
Мне долгий век кукушка нарыдала.
Должно быть, знала, вещая, она,
О том, что терпеливо поджидала
Меня далекая нездешняя война.
Давно остыл ожог афганского загара,
Утихла боль в прострелянной груди.
Но снятся мне предгорья Кандагара,
И взорванный КАМАЗ пылает впереди.
Полки дрались упорно и бесстрашно.
Немалую в боях платили цену.
Им в спину били из кремлевских башен,
Кремлевские им в тыл стреляли стены.
На журналистов не жалели денег —
Вершителей газетных безобразий.
С трибуны съезда мямля-академик
Швырнул в солдат комок зловонной грязи.
Клеветники о нас ломали перья.
Вдогонку называли палачами.
Последний бой вели мы за империю.
Предатели клубились за плечами.
Он штурмовал тот призрачный дворец.
Всадил он пулю в шею президента.
Был гроб его наряден, как ларец.
На нем венок и траурная лента.
Среди божественных мечетей,
Среди сияющих шатров,
Среди фонтанов и соцветий
Погиб от пуль сержант Петров.
Я помню роз волшебный аромат,
Герата перламутровое утро.
Он мне принес трофейный автомат.
На нем сиял цветок из перламутра.
Они два дня лежали под горою.
К ним не дерзнул спуститься ни один.
Разъятый пулями, обугленный жарою,
Живот напоминал лиловый георгин.
Среди песков в пустыне Регистан,
Там, где текли ночные караваны,
Мой пулемет без устали хлестал,
В боках верблюдов вспарывая раны.
Река бурлива и светла была.
Я опаленные омыл в ней брови.
Передо мной, качаясь, проплыла
Чалма, пропитанная кровью.
Я расстрелял последний магазин.
Раздался звук пронзительный и тонкий.
И наливник, стоящий на бетонке,
Взорвал свой огнедышащий бензин.
Прекрасен вид рассерженных бровей,
Орлиный нос и твердых губ румянец.
И автомат, лежащий на траве.
Таким он был, убитый мной афганец.
Гранатомет попал в живое тело.
Взрывной волной отбросило назад.
Но впереди еще рука летела.
Стремилась в бой, сжимая автомат.
Я снайпер, и ношу в кармане нож.
Чтоб после выстрела, в спасительной прохладе
Спокойно, не испытывая дрожь,
Убитого врага пометить на прикладе.
Мы два часа его пытали током.
И, погибая от смертельных ран,
Он сдался в состязании жестоком,
Когда мы стали рвать его Коран.
Над городом прошла снарядов буря.
Ракета пронесла отточенный резец.
Я видел сквозь прицел, как капелькой лазури
Сияет на земле разбитый изразец.
