Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №9 (2004)
В самом деле, наверное, только на библейском языке возможно адекватно определить и описать, что происходит в последние десятилетия с человеком, с его сознанием и душой, с человечеством и его культурой — понимая под культурой не что иное, как сферу ценностей , вне которых существование человека перестает быть человеческим. Мы живем, показывает “Реванш Истории”, в эпоху жестокого мирового стресса, духовного кризиса, которым знаменуется конец человекобожеских иллюзий и самонадеянного оптимизма постренессансной эры, именуемой Hовым временем. Панарин видит, как за фасадом успехов рушатся утопические мечты о реконструкции собственными кустарными средствами утраченного Рая; как истекает срок господства позитивизма с его ползучей логикой и психологией свиньи под дубом; как совершается крах детерминистского прогрессизма с его прометеевско-фаустовскими претензиями; как на наших глазах гибнет миф всеобщей вестернизации в качестве универсального способа осчастливить человечество в технологическом Эдеме. Процессы этого распада и гниения порождают свои продукты: в мировоззренческой сфере — постмодернизм с его всеобщей относительностью, отказом от категорий истинности и ценности, а в сфере практики, стратегии — людоедскую концепцию “золотого миллиарда”, делящую человечество на счастливых обитателей вестернизированного рая и прозябающих за его оградой изгоев.
Маркс, вспоминается при чтении книги, обронил где-то неожиданную для него формулу: назвал невежество “демонической силой” — и был совершенно прав. Индустриальная эпоха, столь очевидно богатая невероятными достижениями изобретательного разума, столь же очевидно и невероятно от своих успехов обезумела: невежество духовное и нравственное достигает в “эпоxy информации” степени доисторически дремучей глупости, доходящей до потери инстинкта самосохранения: глупость поразила едва ли не самые элементарные основы тех представлений, что делают человека человеком. Свидетельства этого у всех на глазах, я укажу лишь саше очевидные.
“Золота мне не нужно, я ищу одной истины”, — говорит один из пушкинских героев, монах-алхимик брат Бертольд, будущий — заметим — нечаянный изобретатель пороха: “А мне черт ли в истине, мне нужно золото”, — отвечает его недалекий собеседник. Этот “прагматический” ответ — эмблема современного прогресса, для которого из вcex ценностей величайшая — деньги. В такой “парадигме” понятие культуры лишается человеческого смысла и оставляет себе только биологический (“культура микробов”).
Культура есть система табу , говорил известный мыслитель Клод Леви-Стросс; и вот, в истории человечества еще не было такого, чтобы отменились все табу, кроме юридических (“разрешено все, что не запрещено), и таким образом изначальное, совестное понимание того, что можно и чего нельзя, было бы официально и громогласно выведено из области общего, совместного признания и употребления, — это случилось только в наше время.
Далее. Великая тайна данного нам бытия лишена своего священного статуса самодержавной властью технологического подхода к бытию: человеческое достоинство теряет статус ценности — ценностью и достоинством становится умение (“Не посмел я взять с нее выкуп”, — говорит герой “Сказки о рыбаке и рыбке”, — на что следует ответ: “ Не умел ты взять выкупа с рыбки!..”).
Древняя латинская поговорка “мы едим для того, чтобы жить, а не живем для того, чтобы есть” — отвергнута потребительской цивилизацией, вытеснившей понятия цели жизни и смысла жизни понятием “качества жизни”.
Во все времена все религиозные, нравственные, идеологические учения исходили из того и направлены были на то, каким надобно бы быть человеку, — представления могли быть разные, но caм импульс был поступательный, человек призывался к труду над самим собой; в нынешнем мире человек должен улучшать не себя, а лишь условия , в которых он живет: душа не “обязана трудиться”, поступательность заменена проворством, главная святыня — удобство.
Благодушная просветительская конвенция, излюбленная нашей Екатериной II, “живи и жить давай другим”, устарела; внедряемый ныне принцип тотальной выгоды в отношениях между людьми не назовешь иначе как принципом взаимной утилизации (наглядный образец — современные экранные поцелуи, когда две человеческие особи со сладострастием как бы пожирают друг друга).
Джордж Буш-младший по поводу казни преступника, пусть и заслуженной, и удобной , на стуле, но смертной, умиротворенно провозглашает: ну вот и хорошо, зло наказано, восторжествовало добро!
“Империя добра” объявляет целый ряд “неудобных” стран средоточием “зла” и продолжает подвергать мир, для его же удобства и, конечно, в целях дальнейшего торжества добра, хирургическим oпeрациям с помощью уже известных всем средств — бомб и ракет.
Наши либеральные экономисты и их студенты считают, что у нас в России для удобного проведения реформ слишком много населения, хорошо бы поменьше.
И так далее.
Низости, мерзости и глупости бывали всегда, не только в наше время, и часто бывали, но только в наше время, которое Панарин называет эпохой “предельной порчи человека”, они окончательно перестали называться своими именами и открыто перешли из положения отвергнутого, табуированного “бывания” в статус легитимного бытия; только в наше время удобство не замечать границы между добром и злом возведено в “политкорректный” принцип, что достойно кисти Иеронима Босха с его апокалиптическим воображением.
Если пристально исследовать человеческие, духовные истоки того и в самом деле апокалиптического, что стряслось в Соединенных Штатах 11 сентября, мы обязательно придем к ряду идей и выводов книги “Реванш Истории”. Но она вышла за два с лишним года до 11 сентября, и напечатанный “Литературной газетой” отклик А. С. Панарина на это событие — может быть, самый серьезный из всех — оказался постскриптумом к книге, словно бы продиктованным самою ее героиней, Историей. Трактуя о прошлой и нынешней истории, в контексте такой, казалось бы, воздушной материи, как человеческие ценности, книга по существу предсказала инфернальные возможности истории предстоящей.
Есть символический смысл в том, что многозначительная “американская трагедия” произошла в то время, когда Россия, в обстановке, как пишет Панарин, “геополитической бесцеремонности Запада” и возрастающего в ответ “фанатизма Востока”, перестала играть свою роль воздушного пространства между двумя половинами ядерного заряда, которое предохраняет их от соприкосновения, вызывающего взрыв; когда она выпала из мирового процесса в качестве великой державы, великой, всемирно авторитетной культуры и, наконец, — области великой мировой боли.
России не случайно назначено на Земле место, которое, по распространенному определению, есть “хартленд”, сердечная область нашего мира; не случайно ей дана роль, по слову Панарина, “незаживающего темени планеты”. По логике либерально-прогрессистского детерминизма, Россия — это какое-то странное в истории явление, какая-то нелепая случайность, без которой история, пожалуй, могла бы и обойтись, что было бы, разумеется, к лучшему. Для Чаадаева Россия тоже “как бы не входит в состав человечества”, но вывод он делал другой: Россия существует для того, “чтобы дать миру какой-нибудь важный урок”. И потому напрасно “сонм демократических интеллектуалов, — пишет Панарин, — со счастливым ужасом констатирует масштабы национального поражения” России в конце XХ века, — напрасно потому, что это не только ее поражение — это поражение человеческой Истории. Драма России в ХX веке, с самого его начала и до конца, — концентрированный образ современной общемировой истории , ее внутренне катастрофического характера; этому меня научил Пушкин, об этом пишет Панарин. Я давно думаю, и книга утверждает меня в этом, что сегодняшний трагифарсовый опыт “новой России”, небывало криминализованной и коррумпированной, России беловежского сговора, номенклатурной приватизации, вымаривания народа, унижения культуры — то есть всего человеческого — под знаменем “прав человека”, свободы слова и рынка, — все это есть трагический шарж на весь современный прогресс — как, скажем, Чернобыль есть трагический шарж на Хиросиму: чернобыльский взрыв — это следствие наших пороков, наш отрицательный опыт, тогда как взрыв над Хиросимой — следствие их достижений , опыт положительный ... Впрочем, в наши дни уже трудно, пожалуй, определить, кто кого пародирует: ведь нынешние Соединенные Штаты — поистине “Советский Союз сегодня”, нынешний американизм есть другой лик большевизма — и в идеологии, и в психологии, и в практике своей экспансии, только несравненно более агрессивной.
