Журнал Русская жизнь - Водка (июнь 2008)
Тогда, в первом, цветочном периоде нашей любви Она еще усиливала только хорошее, как это всегда и бывает. С любовью ведь как? Поначалу она стирает, нейтрализует все плохое и усиливает все лучшее - вечерние дворы, фонари, запахи (хотя какие там запахи были у нашего детства? - асфальт, свежескошенный газон, снег). Потом начинает растравлять и плохое, придавая ему дополнительный романтический ореол, чуть ли не святость. Вот, помню, одно время было постоянно негде, отовсюду выгоняли - из кафе, из редакции, где я засиживался допоздна… Мы были затравленные и перманентно гонимые. Это помнится отнюдь не как счастье, Боже упаси, напротив, как сплошное горькое и едкое несчастье, но какое-то возвышенное, какое-то, я не знаю, красивое. И вот так же было с Ней: Она всему придавала привкус падения, литературный, шикарный. Как Леонид Андреев, который однажды где-то под Петербургом напился и не хотел идти на станцию, ложился в снег и декламировал блоковское: «И матрос, на борт не принятый, идет, шатаясь, сквозь буран… Все потеряно, все выпито - довольно, больше не могу». И это не смешно, а трагично и поэтично.
Одна умная девушка сказала мне как-то, что водка - универсальная смазка на трущихся частях жизни, смазка между тобой и миром, если угодно, - это точно, много раз убеждался. С Ней как-то легче проходит то, что без Нее: так иногда надо взять с собой любимую, чтобы преодолеть какое-то решительное испытание. И поскольку в девяностые годы на всех нас без посредничества, впрямую обрушился мир, каков он есть, - со всеми его ледяными ветрами, бесприютностью, бессмысленностью, - я проводил с Ней очень много времени. У меня была тогда любимая критикесса и собеседница, ровесница, но никакого эроса, - чистый взаимный интерес, полемика, ну и Она, конечно. Мы оба по этой части ставили беспрерывные бессмысленные рекорды. Я помню, Она оказалась идеальной собеседницей: мы говорили косноязычно, но Она все понимала и даже нам переводила. Она придавала разговору смысл, страсть, напор, второе метафизическое измерение, каждое слово начинало мерцать аурой новых смыслов и даже становилось цветным. Многие вопросы казались разрешимыми. Никогда не забуду, как однажды, на дне рождения общего друга, мы заспорили: будущее есть или будущего нет? Не помню уже сейчас, с чего этот спор начался и к чему пришел, но так или иначе мы вернулись с балкона в комнату, разбудили третьего друга, спящего лицом в салате, подняли его за кучерявую шевелюру и спросили: будущее есть или будущего нет? Он поморгал близорукими глазами и спросил: в онтологическом смысле или в гносеологическом? Прекрасное было время. Вот это молодость и есть.
Постепенно я начал расплачиваться за наши с Ней прекрасные отношения. Организм еще был, конечно, дай Бог каждому, но по утрам уже было это отвратительное чувство вины, столь знакомое и по сексу. Она теперь просыпалась рядом со мной, но Боже, что с Ней происходило за ночь. Если ложился я с красавицей и умницей, всепонимающей девчонкой с дождинками в волосах, то просыпалась рядом со мной желтозубая, зловонная, дряблая старуха, и я понимал, что такой теперь будет вся моя жизнь. Я от нее отворачивался, пытался заснуть снова - вдруг обратная метаморфоза? - но на улице уже начинались постылые, устыжающие меня звуки жизни: встает купец, идет разносчик, на биржу тянется извозчик… Троллейбус поет, дети идут в школу, бурилка бурит (говорят, в девяностые никто не работал: еще как работали!). Ты понимаешь всю иллюзорность своих занятий, всю ненужность жизни, все свое неистребимое одиночество, от которого Она спасала тебя вечером, чтобы утром возвести его в квадрат… нет, немыслимо. Тогда продавалось в черных банках крепкое пиво «Белый медведь», и оно как-то умудрялось вернуть жизнь - правда, ненадолго.
Я никогда не чувствовал зависимости от Нее, нет. Я и курить бросил легко, потому что не понимаю, что такое никотиновое рабство. Я завишу от очень немногих вещей, которые, в свою очередь, почти всегда зависят от меня - но как бы это сказать? В чем вообще принцип Ее действия? С любовью примерно так же: вдруг вы понимаете, что вы - не одни. И все. Есть некто, кто о вас думает, заботится, понимает, кому вы нужны, кто вас хочет видеть - ни за что, просто так. Это сильное, острое чувство. И вот с Ней вы тоже не одни: я только не совсем понимаю, какая сущность является через Ее посредство. Известно, что при потреблении ЛСД к вам обращается некто из трансцендентного мира, а при жевании пейотля к вам обращается внутреннее я (так мне, по крайней мере, рассказывали). А Она вызывает не трансцендентную, а вторую, вполне человеческую сущность - идеальную женщину, готовую вас понять. Женщинам, наверное, является идеальный мужик, не знаю. Может быть, именно поэтому под Ее действием все так склонны к сексу, так легко уговариваются; правда, есть поверье (на себе не испытал, но рассказывали многие), будто желание возрастает, а возможности под Ее действием как раз убывают. Может быть. Объясняется это тем, что часть сил уходит на общение с Ней, а может, Она просто ревнует. Отсюда же пресловутый сухостой, который знаком любому, да: Ей обидно, и Она мешает кончить. Могу понять.
Кстати, применительно к Ней все эти эротические параллели тоже имеют место: Она может дать или не дать. Многим не дает. Когда Она дает - это вам любой скажет, - опьянение приобретает характер радостный, благостный, вы все можете и все понимаете, и люди к вам тянутся, потому что от вас исходят флюиды теплого веселья. Вы румяны, бодры, и настроение ваше выражается известной песней - «Сейчас я только полупьяный, я часто вспоминаю вас, и по щеке моей румяной слеза катится с пьяных глаз». Мир мил. Но иногда Она не дает - и тогда все отвратительные ощущения налицо, прежде всего головная боль, начинающаяся почти сразу, а благостные так и не наступают и не наступят, сколько бы вы с Ней ни мучались. Она не хочет. Ей с вами неинтересно. В таких случаях лучше изменить Ей с чем-нибудь, - но не с другим спиртным, а, например, с работой. Работа выправляет любое настроение, надо только перетерпеть первые пять минут.
Отношения наши, однако, осложнялись. Она мешала работать. Тогда в редакциях пили очень много - не то что сейчас; затрудняюсь объяснить этот феномен. Может быть, меньше было всех этих кафе на каждом углу, поэтому пили на рабочих местах. А может, денег не было на кафе. А может, работа наша была такого свойства, что без Нее никак, - писать-то приходилось, сами понимаете, всякую чернуху. Но редкий вечер в газете обходился без застолья, и Она, усевшись на мой стол и вольготно на нем расположившись, отвлекала меня от электрической пишмашинки - сначала «Ятрань», а потом «Оливетти». С 1994 года появился комп, но с Ней не мог конкурировать и он, со всеми своими примитивными играми. Когда я отворачивался от Нее, мне немедленно казалось, что я трус, ботаник и предатель. Вот же все вокруг - с Ней, и Она их любит, и дает им, а я чем хуже? В результате я бросал работу и присоединялся к ним, но очень скоро меня начало от Нее тошнить. Она была дешевая, плохая и становилась все хуже. Понимающие люди помнят разноцветные ликеры в киосках и спирт «Ройял». Она начала устраивать мне сцены. Она вела себя, как последняя истеричка, - и я тоже, потому что мы бессознательно копируем тех, с кем спим. По вечерам Она доводила меня до слез, драк, ссор с возлюбленными, потому что с Ней мне начинало казаться, что все они меня недостойны. Или недостаточно любят, что еще ужасней. Вдобавок, как большинство возлюбленных, Она очень не нравилась моей семье. В особенности матери. Мать Ее невзлюбила с самого начала, но с годами начала беситься даже при одном Ее запахе. Хоть у друзей ночуй, честное слово. До скандалов типа: «Или я, или Она!» у нас, слава Богу, не доходило, но по утрам становилось все тошней.
И тут я понял, что Она умеет не кончать.
Это особая, сложная материя - я и о сексе-то боюсь говорить достаточно откровенно, а тут процесс куда более интимный; но возможны ситуации, при которых Она вроде бы и дает, и все вроде благополучно, и некоторое даже взаимопонимание, - но потом вступает смутное беспокойство: а для чего все это? Вы вместе уже довольно долго, вы общаетесь третий час, вокруг веселые друзья, кто-то уже хорош и звонит всем девушкам, чьи телефоны еще помнит, - а ты все чувствуешь досаду, странную неполноту: тебе хорошо, да, но ты как бы не можешь угодить неведомому божеству, которое пристально за тобой наблюдает. Раньше, когда ты был с Ней, тебе казалось, что ты прикасаешься к тонкой ткани мира, что через Нее соединяешься с истиной, теперь же для этого соединения чего-то не хватает, ты говоришь не то и думаешь не так, тобою недовольны, тебя не допускают. Примерно так же в постели: если ты кончил, а она нет, - половина удовольствия теряется, верно ведь? Ты был недостаточно хорош. С тобой было неинтересно. И чем больше я с Ней проводил времени - тем горше сознавал свое несовершенство: как всякая женщина, с которой вы успели прожить достаточно долго, Она едко и горько выявляла вашу неполноту, недостаточность, незаконченность облика. Ты столько сулил, столько обещал - и вот! Жалкое зрелище. Теперь это были отношения двух опытных, старых любовников, которые не ждут друг от друга ничего особенного; братство неудачников, которым только и осталось утыкаться друг в друга… Она не сумела добиться от меня откровений, я не сумел сказать Ей что-то самое важное, - оба мы неудачники и тем утешаемся. Вдобавок и общественная русская жизнь подошла к тупику второй половины девяностых, и я понял, что пора заниматься собой всерьез.
