Вера Челищева - Заключенный №1. Несломленный Ходорковский
Ходорковский говорит, что почти до конца не верил, что суд, кто бы им ни руководил и кто бы над ним ни стоял, вынесет обвинительный приговор при всей очевидной бредовости обвинения и доказательств. И говорит, что его подвела наивность.
– Это скорее не наивность, – говорит его сын Павел. – Не у него одного было тогда понимание, что у нас все-таки демократия и независимый суд. Конфликты конфликтами, но суд независимый. Не было такого ощущения, как сегодня: суд – это зло, и ходить туда незачем…
…Ходорковскому и Лебедеву дали по 8 лет. Этот первый процесс длился меньше года, потом копию обвинительного акта прокуратуры назвали «приговором», сохранив в нем даже технические ошибки…
Ну, а одним из результатов первого процесса станет появление термина «басманное правосудие». С годами термин закрепится. Точно так же, как закрепится термин «большое материнское дело ЮКОСа» – то, из которого со скоростью ветра будут отпочковываться уголовные дела в отношении отдельных сотрудников компании. Точно так же, как закрепится из года в год практика применения ареста к фигурантам дела ЮКОСа. Тем, кто не уехал. Точно так же…
Можно, я дальше не буду перечислять?..
Часть III
Зона. Москва – Краснокаменск-Ч 2003–2009 гг
Помните, самое главное: лагерь – отрицательная школа с первого до последнего дня для кого угодно. Человеку – ни начальнику, ни арестанту не надо его видеть. Но уж если ты его видел – надо сказать правду, как бы она ни была страшна. […] Со своей стороны я давно решил, что всю оставшуюся жизнь я посвящу именно этой правде.
Шаламов Солженицыну. 1962 г.[17]Глава 16
Зэк шаламовского типа
Встречаются люди, которые, сопротивляясь обстоятельствам и катаклизмам, становятся еще более твердыми и стойкими. Ходорковский – из их числа. И все это на фоне абсолютнейшего, полнейшего обаяния и легкости. Страдания, боль, отчаяние, тоска – это все, конечно, есть. Только внутри, скрыто…
И этот изначальный стержень, эта закладываемая в него собственноручно и благодаря обстоятельствам с детских лет начинка – ничего не делать под воздействием силы – помогла ему до конца остаться человеком на зоне.
Но главный вопрос – как помогла?
Солженицын считал, что опыт тюрьмы человека закаляет и ценен сам по себе, считал авторитарный, а значит тюремный способ управления страной, допустимым. Но как «гуманист» полагал необходимым опытом управленца опробование розог на собственной спине. Шаламов считал, что опыт тюрьмы в нормальной человеческой жизни непригоден, тюрьма – место антикультуры, антицивилизации, где добро – зло, ложь – правда, это «отрицательная школа с первого до последнего дня для кого угодно». Ходорковский, поражающий всех своей несломленностью, говорит, что ему ближе Шаламов, чем Солженицын.
В целом, тюрьма – дерьмовое место.
– В целом, тюрьма – дерьмовое место. Правда, в отличие от Шаламова, я вижу определенные «плюсы» своего тюремного опыта, – отвечает он мне. – Это не только возможность посмотреть на жизнь с другой стороны, не только знакомство с самыми необычными для прежней жизни типажами.
Это еще и появившаяся привычка к многодневному всестороннему обдумыванию вопросов. Даже тех, которые с первого взгляда кажутся имеющими однозначный простой ответ. Часто приходишь к выводу, что все не так, как кажется. Однако многое из тюремного опыта я бы предпочел не знать.
Ходорковский стал зэком именно шаламовского типа. Может, даже не осознавая и не стремясь к этому.
Потому что, объясняет он, здесь отребье воспитывает отребье, а приличные люди ощущают себя глубоко несчастными, так как ничего не могут сделать внутри этой отвратительной системы. Нет, конечно, могут и делают, но так жутко смотреть, как каждый день спасаются единицы, а тонут десятки человеческих судеб. И как медленно, оборачиваясь и возвращаясь, движутся перемены… «Тюрьма – не самый лучший опыт. Здесь важнейшее условие – самодисциплина. Либо работаешь над собой, либо деградируешь. Среда пытается засосать, растворить. Конечно, бывает депрессия, но ее можно переламывать», – писал он Улицкой[18].
В общем, Ходорковский стал зэком именно шаламовского типа. Может, даже не осознавая и не стремясь к этому, – но стал зэком именно этого типа. В самом ярком его проявлении. Нет, он ничего не копировал, не переносил на себя, не изображал… Да и потом как можно копировать в течение восьми лет чужое поведение и повадки, кидать себя в чудовищные условия, просто чтобы продемонстрировать: «Вот я, новый Шаламов»… У него действительно был «крутой заход»: ни просьб о помиловании, ни жалоб на то, что с ним как-то не так обращаются в тюрьме, как следовало… Вечная полуулыбка на лице, вечная кипучая деятельность: слушания и дискуссии инициирует, статьи пишет чуть ли не с первых месяцев отсидки. Однобокие статьи, угловатые. Он еще только начинает писать. Спрашивает, много советуется с адвокатами, позволяет тем вносить правки, корректировать… Это еще не Ходорковский-публицист, хлесткий, свободный, едкий на язык, коего мы знаем сегодня. Эмоций и азарта в текстах еще ни грамма. Он еще до этого не дошел, не дорос, чего-то такого еще не прожил, чтоб так писать… Он только начинает. Но деятелен все равно до неприличия. Баллотируется в депутаты Госдумы, будучи в тюрьме… А тогдашнего президента Путина с днем рождения поздравляет. Поздравление оканчивает двусмысленной фразой: «Еще встретимся». В общем, что хочешь, то и думай…
Но заход крутой. И это не могут не признать даже его противники. Они же в большинстве своем рассчитывали: сгорит, как свеча, еще немного, и сгорит… Не сгорел. Когда его отсидке пошел восьмой год, он вызывал у них бешенство. Но надо отдать им должное: ни тогда, ни сейчас не обвинили его в притворстве, в этакую игру в «декабризм». В чем угодно обвиняли, но только не в этом.
«Вторым Ходорковским хочешь стать?!», «Как Ходорковский заговорил!», «За Ходорковским тянешься?!» – иногда кидают друг другу бизнесмены среднего звена, если у кого-то из них возникают проблемы, и они пробуют – пусть маленькими шажочками – бодаться с системой. И вот когда пробуют, кто-нибудь из коллег обязательно осекает: «Ходорковского вспомни…» Осекает, потому что хоть они, эти бизнесмены, все по-разному относятся к Ходорковскому – негативно, средне, хорошо, – но совершенно точно, все отдают себе отчет: Ходорковский способен на поступок и доказал это. И его в этом плане перепрыгнуть трудно. Потому что уж слишком много обязательств накладывает такое поведение, слишком много жертв за собой несет…
В общем, вывод тот же – он уже давно зэк шаламовского типа.
– Если бы встретились с ним, с Шаламовым, – спрашиваю я Ходорковского, – что бы у него спросили?
– Наверное, этого человека я бы просто поблагодарил за то, что его книга («Колымские рассказы». – В. Ч.) дала мне пример стойкости. Помогла понять, что люди выдерживают гораздо большее. Это важно. А спрашивать… Зачем? То, что он хотел сказать, – сказал четко и понятно.
Остальное – его личное.
Глава 17
Привыкание
Первые месяцы курил. Так, как никогда не курил. Дымил везде – само собой, в кабинетах у следователей, в камере, на прогулке. Через несколько месяцев бросил. Не его.
Первые месяцы курил. Так, как никогда не курил.
Пожалуй, это недолгое курение станет единственным его сломом за годы тюрьмы. Согласитесь, безобидным сломом.
Привыкание будет нелегким. Особенно первые три месяца тяжело, а потом как-то свыкаешься, что ли. Не думаешь, когда все окончится. И тогда не так мучительно…
Привычка придет. В том числе и к бытовым условиям. Общий туалет в камере, без заграждений, не очень чистое постельное белье, малоприятная на вид и не очень аппетитная еда… Брезгливый от природы, он переборет и это. И умудрится соблюдать чистоплотность и в таких условиях.
Он привыкнет к постоянному видеонаблюдению, к тому, что среди сокамерников всегда есть тот, кто приставлен за ним следить.
Привычка придет и к постоянному тусклому свету, к нехватке воздуха в камере (особенно когда кто-то курит. Не скажешь же: «Не кури!»), в какой-то момент привыкнет к отсутствию этого воздуха и солнца вообще. Ведь в колонии, где позволялись продолжительные прогулки на воздухе, из восьми лет он просидит только год с небольшим, все остальное время – СИЗО, где условия приравниваются к тюремному режиму… И, конечно, в случае Ходорковского не разрешалось никаких звонков по телефону. Боже упаси. Если уж Бахминой не разрешали маленьким детям позвонить, которые без мамы первое время не засыпали, то уж о каких звонках Ходорковского детям можно говорить? А вдруг передаст через них указания «членам ОПГ»?!
Он привыкнет, наконец, и к постоянному видеонаблюдению, к тому, что среди сокамерников всегда есть тот, кто приставлен за ним следить и слушать, что он говорит и делает…
