Харуки Мураками - Подземка
Помощь в час пик заключается в том, чтобы наблюдать за сменой машинистов, отслеживать внештатные ситуации, следить за сменой сотрудников, контролировать расписание, при этом работа с пассажирами не предполагается.
Проблему вызвал поезд под номером А777, следовавший до Огикубо. Выехав с Икэбукуро, он должен был прибыть на станцию Накано-Сакауэ в 8:26, но не прибыл. В поезде шесть вагонов. На станции — две платформы, между которыми пролегают рельсы. На одну из платформ подходят поезда другой ветки со стороны станции Хонан. Противоположная — линии до Икэбукуро — в часы пик переполнена народом. В такие минуты около каждого вагона дежурит по одному работнику.
Я находился в стороне развилки путей. Поезд этой ветки состоит из трех вагонов, и я наблюдал за сменой машинистов и ситуацией на платформе. Когда 777-й прибыл на станцию, из второго вагона выскочили пассажиры и начали звать работников станции, словно там что-то произошло. Они кричали стоявшему на другой платформе помощнику: «Идите скорее сюда — пассажирам плохо». Я находился метрах в пятидесяти, что именно они кричали, не слышал, но понял, что по существу, и поспешил туда. Что бы там ни случилось, платформы разделяют рельсы, и помощник при всем своем желании не может сразу же перейти на другую сторону. Пошел я. Смотрю — в третьем вагоне лежат два пассажира. В таких вагонах по три двери с каждой стороны. Я вошел через дальнюю и увидел лежавшего на полу мужчину лет шестидесяти пяти. С противоположной стороны, как бы съехав с сиденья, сидела женщина лет пятидесяти. Дыхание тяжелое с присвистом, изо рта идет розовая пена с кровью. На первый взгляд, мужчина был без сознания. Промелькнула мысль: не супруги ли? Конечно, не супруги, просто так пришло в голову. Тот мужчина после умер. Говорят, женщина до сих пор без сознания.
Кроме них двоих, в вагоне больше никого не было. Мужчина лежал, напротив на сиденье — женщина, перед ближайшим выходом на полу два полиэтиленовых пакета. Эти свертки сразу бросились мне в глаза, как только вошел в вагон. В пакетах размером примерно 30 квадратных сантиметров плескалась жидкость. Один оказался целым, второй — проткнутый, и из него сочилась вязкая жидкость.
Стоял запах. Описать его я не могу. Сначала показалось, что это ацетон. Но, подумав, я понял, что не прав. Примешивалась какая-то гарь. Необычный запах, с трудом поддается описанию. Меня часто спрашивают о запахе, но, сколько бы ни спрашивали, как его описать, я до сих пор не знаю. Кроме как «странный запах», ничего больше сказать не могу. И поскольку запах присутствовал, я машинально подумал, что они покончили с собой.
Тем временем подбежали другие работники. Все вместе мы вынесли пострадавших на улицу. Носилки одни, поэтому выносили сначала мужчину, затем, на себе, женщину. Положили их на платформе. Ни машинист, ни проводник этого поезда, похоже, не замечали, что здесь происходит. На станции Накано-Сакауэ один из офисов линии, и проехавший по всей линии проводник должен здесь меняться. Но ни вышедший, ни сменивший его новый проводники ничего не знали.
Как бы там ни было, мы помогли двум пострадавшим и отправили поезд. Дали сигнал «можно ехать», и поезд скрылся в темноте тоннеля — долго задерживаться ему нельзя. Протереть лужу на полу времени не было. Поезду нужно ехать дальше. Но в вагоне странный запах, мокрый пол. На конечной Огикубо нужно навести порядок. Я пошел в офис позвонить на эту станцию: в третьем вагоне 777-го требуется уборка, разберитесь сами. Тем временем всем, кто побывал в 777-м, постепенно стало плохо: и нашим работникам, и пассажирам. Часы показывали без двадцати девять.
До конечной в Огикубо поезд проехал за 12 минут пять станций: Син-Накано, Хигаси-Коэндзи… На Огикубо, сменив номер на А877, он отправился обратно. Плохо стало и тем пассажирам.
На конечной работники станции шваброй вытерли пол. И как следствие — пожаловались на сходные симптомы. Самое тяжелое состояние оказалось у помощника начальника станции. Уже на второй остановке после отправления у новых пассажиров проявились симптомы. Только тогда поняли, что с поездом что-то неладно, и прямо там всех высадили, а поезд отправили в депо.
Думаю, на Огикубо село немало людей. Все сидячие места заняты, некоторые ехали стоя. Мы знали, что поезд перед посадкой не проверили, поэтому ждали, когда он вернется уже с номером 877 в 8:53, но с Син-Коэндзи его сняли с маршрута.
Вынеся из вагона двух пассажиров, я взял пальцами полиэтиленовые пакеты и поставил их на платформе. Сделал я это сам. Пакет размером 30 квадратных сантиметров напоминает обычную капельницу. Внутри плескалась жидкость. У меня на руках были белые нейлоновые перчатки. Я всегда надеваю их, когда выхожу на дежурство. Стараясь не касаться мокрых мест, я осторожно поднял пакеты. Вот этим те двое попытались покончить с собой — ничего другого тогда мне в голову не приходило. Нужно отнести в полицию. На багажной сетке я приметил несколько газет. Я взял их, поставил сверху пакеты, приподняв, вынес на платформу и прислонил к колонне. Затем помощник начальника принес белый пакет из супермаркета, вставил в него те два и крепко завязал отверстие. Затем он, видимо, отнес пакет в офис и опустил в мусорное ведро, стоявшее у входа, только мы об этом ничего тогда не знали. Пассажиры начали жаловаться на недомогание, их собрали в офисе. Что пассажиры, что работники — и те и другие не в себе. Уже приехали полицейские и пожарные, они опрашивали пострадавших, но постепенно им тоже стало хуже. Странно. Решили вынести пакет наружу, и полицейские сразу его унесли.
Когда я пошел в офис позвонить, до меня еще не дошло, но уже потекли сопли, и потемнело в глазах. Они пока не болели, но все виделось расплывчато. Будто в глаз попала соринка. Пытаюсь сфокусировать взгляд — больно, аж жуть. Если сидеть, ни на что в особенности не глядя, ничего особенного, а захочешь посмотреть — больно. И вот уже не могу различить лампу дневного света и прочие предметы.
Пошел в туалет, умылся. Затем немного полежал в комнате отдыха. Голова закружилась в 8:55, прилег я примерно в девять. К тому времени я уже знал о странных событиях в других местах. Шумиха вокруг линии Хибия началась раньше нашей. Более того, на Накано-Сакауэ все происходило относительно поздно. К тому времени вокруг царила паника.
Телевизионщики только и успевали запускать в эфир свежие новости.
Мне стало плохо — вышел на улицу. По перекрестку Накано-Сакауэ сновали неотложки, не успевали отвозить пострадавших пассажиров. На всех машин не хватало. Меня, например, пришлось транспортировать на машине полицейских оперативников. Знаете, такая, с проволочной решеткой. В больницу приехали в полдесятого. Шесть работников станции Накано-Сакауэ обратились к врачам, но госпитализировали только двоих, включая меня.
Когда мы приехали в больницу Накано, там уже знали, что причина в зарине. Нас обрабатывали в соответствии с диагнозом: промыли глаза, сразу поставили капельницу. В больничной карте необходимо заполнить имя и адрес, но многие жаловались на глаза и сами заполнить не могли. Зрение не фокусировалось, поэтому писать не получалось.
В больнице я пролежал шесть дней. Горше всего пришлось в первый. Устал, пришел туда как был, в форме, сплошные анализы. Оказался низким уровень холинэстеразы в крови. Месяца за три-четыре кровь обновится, тогда глаза вернутся в прежнее состояние, а пока — зрачки не раскрываются: «сужение зрачков», говорят. Причем у меня дела хуже, чем у остальных. Сужение не проходило вплоть до выписки из больницы. Смотрю на свет — а он совсем не яркий.
Сообщили жене, она сразу примчалась в больницу. Но в тот момент сомнения «буду жить или нет» у меня почти не было. Наивно думал — пустяки. Сознание не потерял. Просто болят глаза и насморк.
А ночью начались кошмары. Лежу на боку — все тело трясет от озноба. Сон это или явь, сам не понимаю, но сознание отчетливое. Хочу нажать на кнопку вызова медсестры, но почему-то не могу. Это оказалось труднее всего. В состоянии кошмара. Дважды за ночь. На минутку проснулся, думаю — нажму, но так и не смог.
Можно радоваться, что все обошлось именно так, а не хуже, — с учетом того, что я непосредственно держал зарин в руках. Может, сыграл свое дело поток воздуха. Пока держал — парами не дышал. Видимо, так. На других станциях те, кто подбирали, погибли. Я человек пьющий, и на работе некоторые считают, что в этом мое счастье. Алкоголь защитил организм от отравления. Сам я, правда, не знаю.
Осознания того, что я в те минуты мог умереть, не было. Глаза действительно болели. Целый день сплю, не в состоянии смотреть телевизор. Ночью — скука, не знаю, чем себя занять. Но это было самое тяжкое. Физическая боль улетучилась в самом начале, о чем я не жалею. 25 марта выписался, до 1 апреля отдохнул дома, затем вернулся на службу. Валяться дома — хуже некуда, работать лучше.
