Газета День Литературы - Газета День Литературы # 93 (2004 5)
Но ведь кто-то же должен говорить этим детям,
Что оружие — гибель и страх,
И что в Господних глазах они просто деревья,
А Он — ветер в их чистых ветвях...
Сергей Калугин говорит это. Его песни — честное, точное и подробное описание внутреннего пути, пути становления духа. Я не знаю, на какую глубину подтекста погружаются эти дети, шевелящие губами в такт песни. Так шепчут молитвы или заклинания, порой не вникая в суть, доверяясь звучанию слова, которое само совершит всё, что ему назначено. Иногда этот путь идет по краю пропасти, в полушаге от мрачного очарования бездны.
(Из разговора в сети:
— Слушаю "Черную луну". Очень сильно и очень страшно. Я не знаю, можно ли вообще творить такое…
— А ты слушай дальше, другие песни. Это — путь к свету.
— Да. Слушаю… Но все же — в каком состоянии это могло написаться?!
— Что поделать — опасно ходим…)
Сергей умеет детально и скрупулезно прописать гибельное обаяние зла в различных его ипостасях, разнообразие соблазнов, многоразличные приманки для неокрепшей души. Вот, пожалуйста, "Ночь защиты" — так нас ловят на крючок жалости; а вот "Черная луна" — обратная сторона Вечной Женственности; вот так нас завлекают познанием, а вот так — творчеством… А вот чем заканчивается попытка всемогущества:
Я стою в мастерской, только окна не слева, а справа...
И смертельный покой проникает в меня, как отрава...
Мои пальцы становятся глиной...
Мои руки становятся глиной...
Мои веки становятся глиной...
Кровь густеет и сердце...
Сердце каменеет в груди...
Двойник победил.
А как тщательно из мрака в свет выстраивается главная линия калугинских концертов! Хотя здесь эпитет "калугинский" оказывается узковат, "Оргия праведников" единодушно настаивает на целостности своего творчества, на его принципиальной неделимости и несводимости к личности лидера. И это действительно так: с первого взгляда бросается в глаза та общая слаженность, сыгранность, когда партнеры-единомышленники чувствуют друг друга не только взглядом и слухом, но — спиной, кожей, всей глубиной существа.
(Из давнего интервью "Оргии праведников":
— …всё это время между вами существует полное взаимопонимание?
— Мы к этому стремимся.
— В этом смысле времени вообще не существует! Когда пришел Калугин, я на него посмотрел и понял, что я всегда этого человека знал.
— Тексты все написаны Сергеем?
— Да. У него хорошо получается. (Смеется.)
— Не получится ли так, что мощная философская нагрузка потеряется в тяжести саунда?
— Так будет, если тяжесть — самоцель. Мы же уравновешиваем тяжесть текстов тяжестью музыки. А тексты у Калугина тяжелые...)
Впрочем, у поэтики Сергея Калугина своя эволюция. Она идет от плотного словесного плетения, от изощренного орнамента метафор и аллегорий, стоящего порой на грани пародийности:
Слепое время меркнущих зеркал
Мое дыханье водами объяло,
Дремавшего зерна не достигал
Хрустальный возглас Горнего Кимвала.
Но у Креста распластанных веков
Мне резал веки луч Альдебарана, —
Я ведал тайну сопряженья слов
В кровоточащих сумерках обмана,— от того сонмища красот, которое сам автор однажды определил шутливой формулой: "Бьется в тесном пантакле меандр" — к новой прозрачности, к легкости, лаконичности стиха и дыхания:
Мокрый тростник на полу.
Третью неделю дожди.
Поднимая циновки, смотрю
На теченье Великой реки.
Утром я вышел под дождь
И долго стоял, подставив лицо и ладони
Потокам воды — мне казалось,
Что Ты говорила со мной…
И рядом с этими строками так органично выглядит давний-давний "Мир моих снов". Сравнивая его нынешнее звучание: жесткий металл с уверенными мужскими интонациями — и запись без малого двадцатилетней давности: легкий юношеский голос на фоне акустической гитары, — испытываешь странное чувство, как бывает, когда в лице взрослого, состоявшегося человека вдруг проступают зыбкие черты юности.
А в "Последнем воине мертвой земли" предельная простота стиха сочетается с откровенной дидактичностью. И это приводит на память Владимира Высоцкого, из чьих песен росло раннее творчество Калугина. Контраст настолько разителен, что давние поклонники Сергея, привыкшие к непростой гармоничности "Нигредо", разводят руками в недоумении.
(Из дискуссий в сети:
"Что вы делаете с нами, своими поклонниками?! …Да, это супер-уровень для "Арии" и иже с ними. Я пошла бы и повесилась от счастья, если бы Лера Кипелов выдал такую песнЮ. Но вы?! Что касается музыки. А где она? Где ваша гитара, ваше изумительное искусство на ней играть? А может вы вовсе не Калугин? Вы его "злой брат-близнец"? Что вы сделали с настоящим Калугиным?"
"Сергей, не ожидал от Вас и группы "ОП" столь слабого сингла. Стихи не дотягивают даже до М.Пушкиной (и обязательно должны понравиться прыщавым подросткам), музыка... в общем, одна моя знакомая выразила это так: "Зато теперь Калугина можно играть в подъездах!" …Я надеюсь, что у Вас и группы будут рождаться, как и раньше, серьёзные тексты и серьёзная музыка, которые мы все так любим, а не такая лажа".)
А может, весь секрет "Последнего воина" в том, что у Сергея Александровича Калугина растет сын и многие вещи заново видятся глазами мальчишки, без полутонов и нюансов, без фитюлек и завитушек? Ведь в сущности, всё просто и понятно:
И можно тихо сползти по горелой стерне,
И у реки, срезав лодку, пытаться бежать…
И быть единственным выжившим в этой войне,
А я плюю им в лицо, я говорю себе: "Встать!"
Потому что зло есть зло, а добро есть добро, и какие тут могут быть вопросы? "Правильная песня, и мысль правильная, потому что бывает вот так, что хоть сдохни, а драться надо. А даже если сдохнешь, всё равно — надо…"
P.S.
(Из дискуссий в сети: "Рыдал. Рыдал горючими слезами, когда слушал "Последнего воина…" Несмотря на то, что продолжаю искренне любить творчество Калугина, уважать и восторгаться им... Вырос и из этого, как из коротких детских шортиков. Это нам, вырастающим, деревья кажутся ниже, а вещи мельче. А на самом деле — ни фига они не меняются. Так и стоят себе, все такие деревянные.
И никакой проблемы восприятия — нет.
Нет этой проблемы, как нет дырки в съеденном бублике".)
Роман Ромов РЕЦЕНЗИЯ
Иду я вечером в пятницу (23-го апреля) по весенней столице. Мимо синагоги. На душе десять тысяч цветов расцветают, солнце вовсю (но прохлада), выходные начались, сзади и спереди люди громко разговаривают о своих обстоятельствах (люблю). В кармане книжка новокупленная. Которую все давно прочли, а я нет ещё. Золотого цвета, прямо как флаг Афона, и название хорошее, и рекомендации. Не вытерпел, вытащил, открыл на ходу, рискуя в столб врезаться — но алча.
А на первой странице там написано:
"Мой друг Ашот Иванович Какашкин очень любит пить водку.
Вовочка накакал в фантик, завернул. "Хочешь, — говорит, — конфетку?" Ясное дело, хочу..."
Во-первых, зачем про Какашкина писать? Разве что из мизантропии. В смысле, ненависти к читателю. С таким именем и жить-то не стоит. Я понимаю, у нас в посёлке еврей жил по фамилии Гитлерхер. Такую можно с гордостью даже носить. А это... Имя для мелкой и настойчивой пакости. Каковой пакостью, собственно говоря, и является Ашот Иванович.
Во-вторых (и в главных) — зачем писать про водку?! Какую книгу ни возьми — везде про водку. За, против, за и против, между делом — но на каждом шагу.
Впрочем, понятно зачем. Мы же и впрямь фашисты и сволочи. Недоразвитые, в общем-то, люди. Нам, чтобы свой грех оправдать и другим его навязать, надо пропечатать его буквами. Желательно в художественной литературе. Покрасивее. Если пропечатано — значит, дозволяется, значит, по закону. Можно даже осуждать изо всех творческих сил. Лукавого называй хоть так, хоть эдак — всё призывание получается.
