Газета Завтра Газета - Газета Завтра 425 (2 2002)
Русский динамический консерватизм является внешним измерением нашей Традиции, но вместе с тем эта идеология представляет собой нечто вроде "иммунитета" Традиции против стихий мира сего. Динамический консерватизм — это осознание нашего внутреннего мистического ядра, это наше "миродержавие", которое, когда пришла пора, переходит изнутри, из неведомого миру сему скрытого ядра — вовне, в качестве нашего боевого щита.
Иммунитет Традиции заключается в способности "преодолевать" развитие, превозмогать кризисы, через которые Россия неизбежно проходит. Превозмочь кризис можно только созданием новых вариантов древнего канона — собственно Традиция живет именно в этих все новых и новых творческих "усилиях". В истории христианства тогда, когда исторический кризис не удавалось превозмочь, на месте полноценной Традиции возникал "христианский мистицизм" (безуспешная попытка создать новый вариант канона).
Когда я говорю о преодолении "кризисности" развития, я имею в виду следующее. Слово "развитие" несет в себе двойственный смысл. С одной стороны, это рост и расцвет организма, с другой стороны, это "развертывание" того, что находилось в "свитом", слитном состоянии. Последнее включает в себя и распад, и разложение на части некогда живого единства. Эта, вторая сторона развития, представляет для Традиции историческую опасность. И эту сторону развития Традиция должна преодолевать. Живой организм через все свое развитие проносит нечто неизменное — свое лицо, свою личностную сущность. Внешность ветшает, но дух Традиции и в старом остается тот же, что и в юном — Традиция изменяется, не изменяя себе. Совсем другое дело, когда деградация не связана со старением, а связана с самим образом существования. Так изнашивается организм алкоголика — ему в 40 лет можно дать 60 и даже больше. Но это не главное — главное в том, что в глазах его горит не тот огонь, что раньше, перед нами другой человек, хотя по чертам лица он напоминает прежнего.
Метафора алкоголика, который только носит имя своего ангела, но уже не имеет в себе того, чему можно изменить, ярко говорит о том, что такое "сломанная традиция". Никакая "консервативная революция" такую мертвую традицию не спасет. Любые меры будут лишь косметической операцией на деградировавшем лице — можно будет создать маску благообразия, но под ней будет скрываться дух, одержимый страстью самоуничтожения. Динамический консерватизм — это не "консервативная революция", а прорыв из магических кругов революционного мира в "царство Традиции". Восстановление Традиции может быть только временным и частичным, поскольку царство это эсхатологично.
ИДЕОЛОГИЯ КАК ЮРОДСТВО
А.Дугин в манифесте своего движения "Евразия" видит одним из фундаментальных свойств русского народа "надрывную веру в Святую Русь". Это, конечно, не тот настоящий эсхатологизм, о котором здесь идет речь, то есть не живая Традиция исторической Церкви, а, вероятно, застывшая на национальном фундаментализме раскольническая Русь (хотя заблуждение это возникло не на пустом месте — в расколе сказался первый глубокий кризис русского традиционализма). Вообще, надрыв и истеричность свойственны скорее "интеллигенции" в самом уничижительном смысле этого слова, а также уголовным преступникам и люмпен-пролетариату,— тем, кого Л.Гумилев называл "субпассионариями". Это не "народная" черта и тем более не черта носителей идеи Святой Руси.
Ошибка Дугина в том, что для него "концепция Святой Руси" отражает "образ чистой преображенной России" как некий спонтанный политический проект, свойственный нашему народу. В одной из своих работ Дугин так истолковывает смысл мифа о Святой Руси: "Речь шла об эсхатологической перспективе, о Великой Мечте, сбывающейся лишь в точке Конца, а не об удовлетворенности своим имманентным наличествующим национальным бытием". Поэтому неслучайно Дугин противопоставляет, а не синтезирует в действительное единство нашу политическую и духовную традиции, например, когда пишет: "Не религиозная, а империостроительная идея — корень русской миссии". Поэтому и Святая Русь трактуется им как "Империя Конца", "государство Абсолютной Идеи".
Однако, Святая Русь опознается не по историческому апогею, но по апогею метафизическому. Святая Русь опознается как совершенная полнота народа в его избранных, в его святых. В несвятых, в грешных Святая Русь тоже опознается как некий отблеск, некая неполнота и недостаточность. Но при этом в личном пути человека Святая Русь проявляет себя как способность опомниться. Даже в падении, забывая Христа, святорусский человек не отрекается от Него, не способен волею придать Его, а, следовательно, сохраняет возможность опамятоваться и восстать через покаяние.
Настоящий православный традиционализм подразумевает, что православие не является одной из "традиционных конфессий" (взгляд извне), но есть дар правого прославления Бога, прославления Правды, дар самой Славы Божией, которую получает Христова Церковь. Разных "слав" на земле много, но не может быть двух правых "слав". Конфессии, вопреки расхожему взгляду, не служат формами для различных видов богопознания. Они "служат" разными формами незнания Бога. В самом лучшем случае они служат разными формами "нищеты духовной", разными формами открытости для Бога.
В том смысле, в каком православие является "конфессией" (то есть внешне-юридически), оно не может быть названо православием в его настоящем исконном значении. Юридические организации не определяют места Славы Божией, и границы православия не проходят там, где проходят юридические границы Церкви. Скорее следует вести речь о линии фронта в духовной войне, чем о сосуществовании субъектов права. По природе духовная вера выше права и не может быть измерена правовым мерилом.
Именно с традиционалистским пониманием Церкви связано и восприятие исторической России как единой духовно-политической традиции, как неотделимости "правой славы" от государственного, царственного служения. Православие — не конфессия, а духовно-царственный путь, который в лучшем случае выражается в создании царства всей земли, а в худшем — в хранении наследия этого царства, наследия славы. Между Святой Русью как особой разновидностью церковной жизни и вселенской полнотой Православия не только нет никакого противоречия, но есть совершенная гармония. Полнота Православия предполагает свою царственную разновидность как свой пафос в истории, пафос, без которого она исторически ущербна — находится не в апогее, а либо на пути к нему, либо уже на пути "вниз", на пути утраты наследия славы.
В этом смысле вселенскость, соборность и полнота — это те качества Священной Традиции, которые она сообщает миру, сообщает цивилизации в виде отблесков, подобий, призывов. Полнота в Священной Традиции — это не постоянное состояние цивилизации, а ее кульминация, ее апогей, внеисторическая цель динамического становления духа. Консерватизм потому и должен быть динамическим, что в нем совмещается подвиг (центростремительное движение, движение внутрь и вверх) и состояние (соприкосновение с Богом, предстояние перед Ним). По кульминациям, критическим точкам пути все и будет оценено на последнем суде — это и есть те "плоды", по которым все узнается.
Когда я говорю, что Россия есть историческое дело Православия, я подразумеваю, что оно имеет в себе два этих аспекта: дело как подвиг (динамическое измерение) и дело как состояние (полнота Священной Традиции, в свете которой все обретает свой подлинный смысл). В аскетике этому двойственному складу цивилизации соответствует принцип "сочетания ума с сердцем". Нельзя нам в нашей жизни не искать, но должно "иметь покой в самом искании", говорил святитель Феофан Затворник. Преподобный Силуан Афонский, к которому я уже обращался, тоже оставил нечто вроде краткого определения динамического консерватизма: "Душа ходит по земле и работает руками, но ум прилепился к Богу".
Да, хранить постоянное обращение к Богу, постоянно жить умом в сердце, а сердцем в Боге — чрезвычайно трудное дело. Такого состояния на земле достигают святые. А православные христиане, зная либо не зная об этой тайне, лежащей в основе нашей духовной цивилизации, хранят в себе подобие такого состояния. Но даже его подобие делает нас "неотмирными фронтовиками" на войне с миром сим, а нашу цивилизацию делает царством миродержавия.
Одна из заветных тайн Святой Руси — в том, что историческая Россия есть плод духовного делания русских святых. Вот в чем скрытая изнанка того особого чувства России, которое есть в душе каждого настоящего православного человека. Духовный подвиг, духовное делание отшельника, столпника, затворника, молитва и созерцание парадоксальным образом возвращаются в мир, только не в "мир сей" как таковой, а в ту часть мира, которая "не от мира сего". "Мир стоит молитвой" — молитва подвижника превращается по милости Божией в созидание духовной опоры для "христианского мира". Наиболее выпукло это служение святых, небезразличие их к миру, проявляются в подвиге юродства о Христе.
