Газета День Литературы - Газета День Литературы # 90 (2004 2)
НЕВНЯТНЫЙ ГИМН
По настоянию Путина и по решению Думы был утвержден гимн России, который еще никто — на моем слуху и жизненном пути — не пел, даже члены кремлевской партии "Единая Россия".
С принятым новым-старым гимном России произошел тот роковой случай, когда приходится повторять библейскую истину: нельзя вливать новое вино в старые мехи. Как бы мы ни спорили о том, что главнее в песне — слова или мелодия? — сама жизнь распорядилась так, что в возвращенном гимне Александрова музыка — первична. И Михалков с Эль-Регистаном писали стихи уже на нее. И вторая редакция ни на йоту не изменила самой величественной мелодии. И президент предложил публично Госсовету, Думе, обществу вернуть гимн Александрова (без Регистана-Михалкова).
Дело не в глупом доводе либералов-западников, что сам гимн вернет в сознании слова о Ленине и Сталине, а в том, что есть вековой всемирный закон единства формы и содержания. Простой наглядный пример: гимн СССР требовал начала: "Союз нерушимый..." или нечто в этом роде. Задача была выполнена, слиянность слов, мелодии, смысла — достигнута. Поразительно, как такой опытный мастер нарушил азбучный постулат. Даже если оторваться от содержания — гармония нарушена. Ведь торжественные звуки образуют гимновые цезуры (смысловые паузы) так:
Союз / нерушимый / республик свободных...
Что получилось с новым текстом, который накладывается и на эмоционально-музыкальную память, и на диктат формы?
Росси / я — священна / я наша держава...
Ну совершенно неудачное начало ("я — наша держава"), как бы мы ни разделяли пафос утверждения. И таких провалов — множество. Чего стоит последняя — совершенно не песенная строка:
Так было, так есть и так будет всегда!
Поется очередная абракадабра: "такбы лотак есть и такбу детвсегда..."
А теперь от формы — к сути.
Несколько лет назад мы вели с Сергеем Михалковым предъюбилейную телебеседу, интересную и достаточно откровенную. Зашел разговор и об истории создания гимна. Вдруг он сам спросил у меня: "Как вы думаете, а почему Сталин остановился тогда на нашем варианте?"
— Думаю, из-за слов: "Сплотила навеки Великая Русь".
"Молодец,— похвалил меня восьмидесятипятилетний мастер,— ему надо было создать гимн, который подчеркнул бы то, что и прозвучало потом во время знаменитого тоста в честь Победы. Остальные слова мы переделывали не раз, а начальные две строчки стали главными". И оставались во второй редакции.
Так что же изменилось? Разве Великая Русь не сплачивает больше народы и республики Российской Федерации или они уже не свободные? Если не оставлять этот запев, зачем все вообще было затевать? Вот главный для меня вопрос!
Покойный Виктор Астафьев присоединился, как всегда, к либералам-хулителям и начал вспоминать, как ротный политрук, "которому было нечего делать" (это на фронте-то политруку, который в атаке заменял убитого командира?), заставлял молодых бойцов разучивать новый гимн СССР. "Я ничего, кроме двух первых строк, не запомнил",— делает высший комплимент писатель: от него — молодого, малограмотного русского солдатика — тогда большего и не требовалось — тяни лямку сильнее всех и сплачивай! А с руководящей ролью партии в других куплетах — потом разберемся.
Стал хрестоматийным пример с французским буржуазным гимном "Марсельезой", если касаться политической, классовой стороны его неизменности (хотя французы считают, что приемлемыми остаются лишь два куплета!): в нём идет речь о буржуазном идеале свободы — вот он и торжествует под звуки гимна в любимой Франции. А какой идеал торжествует в России? Из гимна, из государственных речей — не ясно. Позволю себе сослаться на мнение Константина Леонтьева, который побольше века назад написал: "Я не понимаю французов, которые умеют любить всякую Францию и всякой Франции служить. Я желаю, чтобы отчизна моя достойна была моего уважения, и Россию всякую я могу только по принуждению выносить". Какие замечательные слова, ничуть не умаляющие патриотизма требовательного православного публициста. Да, мы — идеалисты, и советский период истории еще более сделал русских такими. Каждый из нас может выносить любую Родину, даже ельцинскую, но любить... Православное большинство любит образ Святой Руси, большинство страдающего населения любит Россию Советскую, но всякую — "любят" только те, которым всё равно, где и как урывать своё, наплевав на прошлое или грядущее. Слова нынешнего гимна — для абстрактной, "всякой" России. А должны быть для той, которую мы, ее верные сыны, мечтаем видеть,— подлинно великой, свободной, справедливой.
Конечно, при первом новогоднем исполнении Гимна мы всей семьей встали и согласились, несмотря на поколенческие разногласия, что это — шаг вперед: и духоподъемная музыка, и хоть как-то звучащие высокие слова: Россия, священная держава... Но президент, конечно, — поторопился. Нужен был творческий конкурс, общественный резонанс и выбор. Но не только в более достойном тексте дело. Путину и возглавляемому им государственному синклиту предстояло выявить, уловить, предложить глубинный гимн, звучащий в душе народа. Пока — не справился!
Григорий Бондаренко УМАЛЕНИЕ ПРАЗДНИКА
1. Мне довелось лишиться праздника. Когда-то давно, в самом начале этого мира, праздник наступал исподволь и неспешно: с метелью и морозом, с постоянной простудой и недочитанной книгой, с долгими уверенными утренними приготовлениями. Отец привозил из города мешки с неведомыми подарками и сладостными угощениями, строили подушечные дворцы и пряничные города. Елка приезжала на площадь, самая высокая, украшенная и светящаяся, еще недавно жившая в соседнем лесу, и другая елка — домашняя — выбиралась из высокого грузовика с откидным бортом: взрослые ползали по машине и выбирали самое густое и высокое дерево для своего дома, а иногда и детям удавалось забраться в хвойную колючую чащу, ухватить ель и уговорить родителя взять именно ее, такую ласковую, зеленую, еще живую.
Дома ждали отряды игрушек и самый главный гость — сладкая заморская шишка ананаса, спрятанная в глубине подушечного города. Новогодняя ночь, или полубессонная, так давным-давно, что слабая моя память боится представить, когда звон бокалов с шампанским из большой комнаты и звон кремлевских курантов сквозь сон долетал иномирным благовестом, или позднее уже видимая воочию — пьянящая (когда пьянеешь только от веселья родителей и ими выпитого вина), подарочная, гостевая, снежная.
Утром под елкой находишь в мешке — исполнение желаний, сначала невообразимые игры — кирпичики для новых сказочных моих и только моих миров — потом — не в том ли начало умаления праздника? — книги с упрятанными в них чужими удивительными мирами, новые и новые, и несть им конца… Приходят друзья, что-то подарено им, а что-то мне: не поделиться ли тайной, не объять ли невместимое? Праздник продолжался на улице, во дворе вплоть до дальнего леса, где строились снежные крепости, и цепочки одиноких шагов уводили в никому неизвестную глушь. Где-то там, на окраине леса, жила старушка, ловившая детей в авоську и варившая из них мыло (которое она, конечно, продавала цыганам). Поэтому к ее покосившемуся большому двухэтажному дому нельзя было подходить, а увидев ее, надо было бежать домой сломя голову.
Огонь? Да, без десяти двенадцать где-то, электрический свет выключался (но оставался мерцающим неотмирный глаз духа времени — телевизор), зажигались свечи на столе, а ровно в полночь стреляло шампанское и горели огни из дальней Бенгалии. Несколько хлопушек грохотали прямо над елкой, осыпая все конфетти и сюрпризами, сюрпризы же обычно терялись в суматохе.
Было страшно. Был год первый, и вот год иной, совсем иной, нас там еще не было никогда. Он начинался и шел, к нему надо было еще привыкнуть. Снежный мир за окном стоял новый и преображенный. Минувший год уже никак нельзя было вернуть назад и захлопнуть в нем форточку, кем-то забытую открытой. Всё.
2. Ныне я потерял праздник. Год за годом, январь за январем, я слышал все больше грохота шутих, петард, фейерверков и взрывов. Спасало только, что я редко встречал Новый год в Москве, а те два мажорные фейерверка в 2000 и 2001 были даже интересны. Чем? — Почувствовать себя барином в собственной усадьбе, с балкона наблюдающим увеселение для народа? или развлечение, приготовленное народом для тебя? В любом случае так лучше, чем московский беспредел фейерверков в этом году. Они взрывали все и везде. Это даже не страшно, должно быть это им, празднующим — страшно и пусто внутри, и от этого страха и пустоты нужно, закрыв глаза, со всей мочи пальнуть в небо. Ах, не угодившее небо, получай заряд от пьяных русских богоборцев. Не угодило, не угодил нам Боженька, получай!
