Лев Рубинштейн - Словарный запас
Потом мы снова заговорили о футболе и вспомнили, что «нашим» командам предстоит скорая встреча. «Наша болельщицко-патриотическая общественность, — говорю я, — в эти дни вдруг дружно вспомнила о Полтаве. А ваша?» Это хозяина страшно развеселило. «Наша? — спросил он. — Ну что ты — здесь не живут страстями трехвековой давности. И вообще давно уже не принято говорить о футболе в военных терминах. Футбол — не битва, а игра. Впрочем, говорят, у нас такие тоже есть. Но их очень мало, и они совсем маргинальны. А собираются они, как это ни смешно, у памятника Карлу XII. А ваши, наверное, просто так шутят?» «Шутят, — не вполне уверенно согласился я. — Но, во-первых, они шутят почему-то именно таким образом, а во-вторых, шутят далеко не все». И мы сказали друг другу волшебное слово «Skol».
А игра российской команды со шведской оказалась честной и красивой.
Пока я смотрел эту игру, я время от времени выбегал на балкон и пунктирно наблюдал за другой игрой. Разнообразной, надо сказать. Интересной. Неровной.
Сначала под балконом прошли три юноши среднеазиатской наружности и с не очень трезвой пластикой, неся российский флаг и крича «Россия, вперед». Когда они скрылись за углом (думаю, что очень вовремя), появились пятеро в тельняшках, выкликающих оптимистичный слоган «Всех порвем на х..!» Когда они поравнялись с выходящей из магазина теткой с двумя пакетами в руках, один из них ласково поприветствовал ее: «Бабка, не ссы! Мы впереди всех! Оле-е-е! Оле-оле-оле-ее!» Не знаю, насколько удалось тетке выполнить такого рода сыновний наказ, но, если судить по их не вполне ангелическому облику и стилю социального поведения, легко предположить, что она вполне могла бы и не сдержаться.
Потом, сдирая с себя на ходу всяческие одежды, появилась весьма возбужденная группа вполне взрослого вида мужиков мясницкого типа. Один из них, подбежав к машине, послушно стоявшей на светофоре, с размаху треснул кулаком по ее капоту. Из машины вышел флегматичный водитель, оказавшийся еще раза в полтора крупнее владельца кулака, и своим кулаком деловито и абсолютно молча двинул того по кумполу. «Шведы — лохи и пидорасы!» — удержавшись каким-то образом на ногах, проорал в сторону отъезжающей машины обиженный в своих лучших чувствах ушибленный.
Ну и петарды само собой. Одним словом, как сообщили наутро многие средства массовой информации, происходило стихийное народное ликование. Именно оно и происходило. Как умело, так и происходило.
А прекрасно и, я бы сказал, по-взрослому сыгравшие свою игру футболисты никак не виноваты в том, что у них попадаются и такие именно болельщики, которые все больше не про футбол, а про поднятие с колен и про «всех порвем». Ну и про «Полтаву», разумеется. И это в XXI веке. Впрочем, это в современном мире XXI век, а у кого-то и XVIII еще толком не наступил.
А футбол, повторяю, был отличный — современный, артистичный и свободный. И футболисты именно что играли, а не воевали. И победа их была совершенно заслуженной. Потому что не было в игре никакого «часовым ты поставлен у ворот», никто, слава богу, не представлял себе, что за ним «полоса пограничная идет», и не было там никакой «Полтавы». Это была победа не «под Полтавой», а «над Полтавой», и это было удивительно и оптимистично. Это была, возможно, временная, возможно, случайная, но все же победа.
А уж о том, кто эту честную победу обязательно присвоит, что говорить? Понятно, кто. Те, кто и всегда узурпирует все чужие победы.
[Сталин]
Дункаль
Мне только что исполнилось шесть лет, когда однажды я услышал по радио душераздирающую музыку и скорбный голос Левитана. Потом я увидел плачущих маму, бабушку, соседок. Позже мама объясняла, что плакали они не столько от горя, сколько от ужаса. Что будет со страной, что будет с нами? Оторвалась та пуговица, на которую застегивались человеческие судьбы, судьбы страны, судьбы мира. Теперь начнется террор, теперь начнется война. Начнется хаос.
А до этого было счастье. Всеобщее, напряженное истерически взвинченное счастье при полном отсутствии покоя и воли. Великая формула Пушкина работала тогда в обратном порядке.
Счастье это было такого накала, что его острые осколки успели окорябать — к счастью, неглубоко — и мою нежную кожу. Когда я просыпался под звучавшие из радио стихи о том, что «каждый день и каждый час Сталин думает о нас», я был безмерно счастлив. Я был счастлив: моя судьба сложилась так, что я родился в самой великой и самой справедливой стране на свете, а ведь мог бы родиться и жить в какой-нибудь кошмарной Америке, сплошь покрытой хижинами дяди Тома.
Для поколения моих родителей пик счастья пришелся на середину-конец 30-х годов. Мама много лет спустя рассказывала мне про это самое счастье. Еще бы не счастье, говорила она, кинофильм «Волга-Волга», Чкалов, Лебедев-Кумач, «Дети капитана Гранта», мороженое, фонтан «Дружба народов», сама дружба народов. Они молоды и влюблены. Они живут в тесноте, но не в обиде. Они танцуют фокстрот и танго «Брызги шампанского». Они ходят в Художественный театр. Они гуляют по новым гранитным набережным Москвы-реки. А главное, разумеется, это то, что «мы все всё еще живы и всё еще на свободе». Моей семье действительно несказанно повезло: никто не сел и все вернулись с войны.
Известный филолог и писатель Александр Жолковский в одной из своих мемуарных «виньеток» рассказывает о том, как в 60-е годы он изучал язык сомали. Языком он занимался с сомалийскими студентами, больше тогда было не с кем. Одного из них звали Махмут Дункаль. «Наши занятия начались с того, — пишет Жолковский, — что он объяснил мне, что его имя, Дункаль, значит «ядовитое дерево», а также «герой». Я сказал, что не вижу этимологической связи. «Ну как же, — пояснил Дункаль, — «убивает много».
Впрочем, это про язык сомали, который, разумеется, к нам никакого отношения не имеет. А к нам имеет отношение тот непреложный факт, что Сталина любят до сих пор. Любят упорно и страстно. Любят сладостно и угрюмо. Яростно и нежно. Любят не сердцем или, не дай бог, мозгами, а чем- то куда более надежным — переломанным хребтом, отбитой селезенкой и поротой задницей. Такая любовь крепче.
Нашим нынешним, которые ценят в Сталине «успешного менеджера», вовсе незачем ни ребра крушить, ни почки отбивать. Ну разве что дать время от времени подразмяться затекшему ОМОНу. А так — зачем? Все и без того пуганые-перепуганые. Подсадить публику на иглу византийско-сырьевого величия, закодировать ее смертельным страхом «оранжевой чумы» — и публика твоя.
Публика твоя: успешный менеджер Дункаль еще давно проделал за них всю грязную и великую работу, с помощью лубянско-мичуринско-лысенковских селекционеров выведя превосходную породу единогласно голосующих верноподданных. Они недорого обходятся и очень практичны в эксплуатации, они прекрасно размножаются в неволе, их всегда много, они всегда под рукой, и они никогда не подведут.
Теперь говорить «за» Сталина или «против» него уже поздно. Этот спор имел какой-то смысл в 60-е годы, когда многие факты отечественной истории лишь приоткрывались для обозрения и осознания. Теперь, когда все всё знают, этот разговор не имеет ровно никакого смысла. Для одних Сталин навсегда будет «рябым чертом», вылезшим на белый свет прямо из преисподней. Для других он останется уж если не «величайшим гением всех времен и народов», то как минимум «успешным менеджером», построившим в отдельно взятой одной шестой хорошо охраняемый ГУЛАГ, идейно обеспеченный радостными кинокомедиями и лучезарными речовками, выполненными советскими поэтами и положенными на счастливую — без дураков — музыку не менее советских композиторов. И этих, вторых, не исправит ничего — ни могила, ни мобила, ни Интернет, ни загранпаспорт, ни «Архипелаг ГУЛАГ», ни «Колымские рассказы» — ничего. Потому что Сталин — герой. В самом буквальном, сомалийском смысле этого слова.
Да и вообще давно уже речь идет ни о никаком не о Сталине, а всего лишь о «Сталине» — стилизованном герое телесериалов и товарной марке. Или о пыльном портрете дядьки с ржавыми усами, который время от времени в соответствии с той или иной политконъюнктурой разное начальство вынимает из загашника, чтобы подбодрить одних и шугануть других.
А человеческая тварь по имени Сталин закончила свои земные дни ровно 55 лет тому назад. Его скромная могила находится в самом центре великой столицы великой страны. Желающий легко ее найдет — далеко ходить не надо.
[Телевидение]
Ах, как вкусно!
Мой друг-литератор прислал мне по почте цитатку, выловленную им из газеты, сопроводив ее коротким и выразительным анонсом: «Не слабо!»
Я ознакомился — и вправду не слабо. И даже сильно, я бы сказал. Я поблагодарил друга за доставленную эстетическую радость. Потом мы с ним принялись обсуждать стилистические особенности текста. Сойдясь на том, что текст безусловно энергичен, богат яркими выразительными средствами и, что главное, на редкость убедителен, мы все-таки слегка поспорили о том, к какому из стилей славного прошлого отсылает нас индивидуальная авторская манера, в какой выполнен этот памятник отечественной словесности. Он настаивал на зрелом барокко, я — на маньеризме.
