Джон Кутзее - Дневник плохого года
И я не удивлюсь, если в глубине души вы также чувствуете себя униженной.
Твой Senor, говорит Алан, говорит, что за пределами дискурса о вероятности вероятностные утверждения бессмысленны. Само по себе это утверждение вполне справедливо. Только он забывает одну вещь: в вероятностной вселенной от вероятности не скрыться. Это как его идея о том, что числа символизируют нечто за пределами самих себя, хоть он и не так выразился. На самом деле числа — они и есть числа. И ничего они не символизируют. Они гайки и болты, просто гайки и болты математики. Они — то, что мы используем, когда в реальном мире имеем дело с математикой. Посмотри вокруг. Посмотри на мосты, на движение транспорта, на перемещение денежных средств. Числа работают. Математика работает. Вероятности тоже работают. А больше нам ничего и знать не надо.
Что касается людей, создавших нынешнюю систему обращения с беженцами и приводящих ее в действие, понять их душевное состояние куда как нелегко. Неужели у них не бывает сомнений, неужели они никогда не пересматривают свои решения? Видимо, нет. Если бы они с самого начала хотели разработать простую, эффективную и гуманную систему обращения с беженцами, они бы наверняка так и сделали. Вместо этого они разработали систему сдерживания путем устрашения, и подкрепляют ее примерами устрашения. Они как бы говорят: У нас тут чистилище, которого вам не миновать, если вы прибудете в Австралию без документов. Так что сначала хорошенько подумайте. В этом отношении Бакстер — центр временного содержания нелегальных иммигрантов посреди южноавстралийской пустыни — очень похож на Гуантанамо - бей. Смотрите: вот что случается с теми, кто пересекает черту, которую провели мы. Пусть это послужит вам предостережением.
Желая подтвердить, что система работает, австралийские власти указывают на сокращение числа так называемых нелегальных прибытий, наблюдающееся после введения системы. И они правы: система действительно сдерживает наплыв. Сдерживает путем устрашения.
Мы забываем, что Австралия никогда не была землей обетованной, новым миром, райским островом, щедрым ко вновь прибывшим. Австралия выросла из архипелага колоний для уголовников, которым владела некая абстрактная Корона. Сначала человек проходил сквозь недра судебной системы; затем его отвозили на край света. Считалось, что жизнь в стране антиподов — уже наказание; бессмысленно жаловаться на тяготы такой жизни.
Я еще ни разу не думал об Ане как о мягкосердечном или жестоком человеке. Если я и думал о ней в конкретных терминах, подходящим было слово «сладкая»:
Я спокойно спрашиваю: Алан, ты что, шпионишь за мной?
Алан смотрит свирепо. Алан говорит: Ты спятила? Очень мне надо за тобой шпионить!
Сегодняшние беженцы находятся почти в таком же положении, что и вчерашние каторжники. Некто, а точнее, некий комитет, состряпал систему для их «обработки». Систему одобрили, приняли и применяют — без различий, без исключения, без пощады — хотя она предписывает запирать людей в камерах на неопределенный срок (камеры находятся в лагерях, лагеря — в пустыне); унижать узников, сводить их с ума, а после наказывать за это сумасшествие.
Как и в Гуантанамо-бей, в лагере для беженцев Бакстер (поправка: в учреждении Бакстер) под прицелом — честь и достоинство смельчаков поневоле. В случае с Гуантанамо-бей подразумевается, что, когда узники наконец выйдут из заточения, от них останутся одни человеческие оболочки, причем разбитые физически; в самых тяжелых случаях в лагере Бакстер эффект бывает тот же.
сладкая в противоположность соленой — так же золото противопоставляют серебру, а землю — небу. Однако теперь вдруг Аня стала твердой, как кремень.
Алан поднаторел во многом, только не во лжи. Я всегда вижу, когда он лжет, и он это знает. Вот для чего ему свирепый взгляд — чтобы запугать меня (лучший способ защиты — нападение).
Я говорю: Я тебе пока о вероятности ни словом не обмолвилась. Откуда же ты узнал, что думает о вероятности Senor К.?
23. О политической жизни в Австралии
Согласно недавнему исследованию говардовской Австралии, проведенному Джудит Бретт, австралийская либеральная партия, как и Маргарет Тэтчер, не верит в существование общества. То есть у австралийской либеральной партии эмпирическая онтология, провозглашающая, что, если нечто нельзя пнуть, то его и не существует. В глазах австралийской либеральной партии, как и в глазах Маргарет Тэтчер, общество является абстракцией, придуманной академическими социологами.[24]
А вот в существование чего либералы верят: а) индивидуум; б) семья; в) нация. Семья и нация — это две объективно существующие (в том смысле, что их можно пнуть) группы, к которым относятся индивидуумы. К нации и к семье индивидуум принадлежит неизбежно, по рождению. Все остальные группы, находящиеся между плоскостями семьи и нации, имеют произвольный характер: подобно тому, как можно выбрать себе тот или иной футбольный клуб — или вовсе не выбирать футбольного клуба, — можно выбрать и религию, и даже класс.
Ее глаза сверкнули холодной яростью. Вот только не надо мне рассказывать, что я чувствую! процедила она. Для высочайшего гнева она была слишком миниатюрна, и вдобавок одета совсем неподходящим образом, но у нее вдруг откуда-то взялась царственная осанка, сделавшая ее как будто выше ростом. Вам-то откуда знать!
Я и не думал за тобой шпионить, бушует Алан. Я бы в жизни на такое не пошел. Но, раз уж ты спросила, ладно, расскажу, откуда мне известно про вероятности. У него в компьютере стоит программа сбора информации. Она-то и сообщает, над чем он там думает.
Где-то секунду я от удивления не могу ни слова вымолвить. Наконец выдавливаю: А тебе-то зачем это надо? Он ведь всё равно не пользуется компьютером, он слишком плохо видит. Я же вроде говорила. Поэтому он меня и нанял.
Говард уверен в том, что посредством одной только усердной работы и бережливости можно преодолеть свое происхождение и присоединиться к великому австралийскому бесклассовому обществу; в уверенности Говарда усматривается некоторая наивность и даже зашоренность. С другой стороны, качество, по мнению Говарда, присущее исключительно австралийцам, в действительности — широко распространенное рвение, заставляющее людей подняться над условиями, данными им при рождении. (Здесь Говард усматривает контраст с метрополией, Великобританией, где узы классовой принадлежности почти невидимы, но прочны.) Похоже, нынешний период экономического процветания подтверждает точку зрения Говарда; действительно, на сегодняшний день австралийский средний класс — средний по экономистическим критериям, которые одни только и учитываются либералами — в большинстве своем происходит из рабочих семей.
Недостатки этой упрощенческой позиции по отношению к обществу проступают, когда дело касается расы и культуры. В глазах либералов нерасистская Австралия — это страна, где не существует барьеров, мешающих индивидууму — представителю аборигенов или любой другой расы — стать полноправным членом австралийской нации и полноправным участником («игроком») австралийской экономики. Для достижения статуса полноправного австралийца достаточно усердно работать и верить в себя (и только в себя).
На следующее утро в почтовом ящике, вместе с компьютерным диском, я нашел записку. Изящным округлым почерком там было выведено:
Нет, он пользуется компьютером. Я точно знаю, что пользуется. Причем каждый день. Электронку отправляет. Всё, что ты печатаешь, попадает на его жесткий диск. Там-то я эти суждения и обнаружил. Имей в виду, он тебе наплел про зрение, слишком плохое, чтоб печатать на компьютере. На самом деле он больше не может контролировать моторику мелких мышц. Вот почему он так
Схожий наивный оптимизм господствовал среди имевших благие намерения белых в Южной Африке после 1990 года, когда в законодательстве о трудоустройстве упразднили расовые ограничения. Для этих белых конец апартеида означал следующее: индивидуумам, независимо от расы, больше не будет преград в полной реализации своего экономического потенциала. Отсюда и растерянность этих белых, когда Африканский национальный конгресс принял закон о привилегированном положении черных на рынке труда. Для либералов более регрессивного шага — шага назад, в старые времена, когда цвет кожи значил больше, чем образование, стремления или старания — и быть не могло.
Либералам, как южноафриканским, так и австралийским, кажется, что решать, кто преуспеет, а кто нет, должен рынок. Правительству следует ограничить собственную роль созданием условий, позволяющих индивидуумам вложить в рынок свои стремления, свою энергию, свое образование и прочий нематериальный капитал, с тем чтобы рынок впоследствии (и тут экономическая философия превращается в религиозную веру) вознаградил их более или менее пропорционально их вкладам («затратам»).
