О женщинах - Сьюзен Зонтаг
Первая обязанность «эмансипированной» женщины — это жить самой полной, свободной, неординарной жизнью, какой только сможет. Вторая ее обязанность — это солидарность с другими женщинами. Она вполне может жить, работать и заниматься любовью с мужчинами. Но у нее нет права делать вид, что ее положение проще, надежнее или менее требующее от нее компромиссов, чем в действительности. Она не должна покупать хорошие отношения с мужчинами ценой предательства своих сестер.
Сьюзен Сонтаг. Женская красота: унижение или источник силы?
(1975)
Для древних греков красота была достоинством, в своем роде признаком превосходства. Человек тогда виделся, как бы мы сказали сейчас, неловко и с завистью, единым целым. Если бы грекам пришло в голову разделять «внутреннее» и «внешнее», они бы всё равно ожидали от человека, красивого внутри, красоты и иного рода тоже. Для юных родовитых афинян, собиравшихся вокруг Сократа, было парадоксально, что их кумир — такой умный, отважный, благородный, обаятельный — при этом так уродлив. Но для Сократа в этом заключался один из его главных уроков, который он преподавал своим неискушенным и, вне всякого сомнения, восхитительной красоты ученикам: что жизнь полна парадоксов.
Они, может быть, и противились уроку Сократа. В отличие от нас. Спустя несколько тысячелетий мы уже с большей настороженностью относимся к чарам красоты. Красивая внешность для нас, чаще всего, уже ничего не говорит о достоинствах человека в целом. Мы не только с легкостью разделяем «внутреннее» (характер, интеллект) и «внешнее» (облик) — мы даже удивляемся, когда кто-то одновременно хорош собой и при этом умен, талантлив и порядочен.
Именно влияние христианства лишило красоту центрального места в классических представлениях о человеческом совершенстве. Ограничив совершенство исключительно нравственной благодетелью, христианство отбросило красоту как инородное, случайное, поверхностное искушение. Красота с тех пор продолжила терять престиж. Примерно последние два века красоту было принято ассоциировать только с одним из двух полов: с полом, пускай Прекрасным, но всегда Вторым. С нравственной точки зрения красота, превратившись в женский атрибут, стала еще более уязвимой.
«Beautiful woman», говорим мы на английском. И при этом «handsome man»[3]. Handsome — это маскулинный эквивалент (и одновременно отрицание) комплимента, который несет в себе унизительный подтекст, поскольку обычно адресуется женщине. Тот факт, что во французском и итальянском языках мужчину можно назвать «красивым», то есть тем же прилагательным, которое применимо и к женщине, предполагает, что в католических странах — в отличие от культур, сформированных протестантской разновидностью христианства, — всё еще слышны отголоски языческого восхищения красотой. Но эта разница, если она вообще существует, не велика. В любой современной стране, христианской или постхристианской, прекрасный пол — это всегда женщины, в ущерб как женщинам, так и понятию красоты.
Назвать женщину красивой — значит признать неотъемлемую часть ее характера и ценностей. (В отличие от мужчины, чьи ключевые характеристики — это сила, продуктивность, компетентность.) Не нужно быть на передовой продвинутого феминизма, чтобы понимать, как привитая женщинам озабоченность внешностью взращивает в них нарциссизм, закрепляет несамостоятельность и инфантильность. Все (и женщины, и мужчины) знают это. Ведь это «все», всё общество, решили, что быть женственной — значит заботиться о своей внешности. (В противоположность мужественности, которая означает, что мужчина заботится о том, кто он и что делает, и только во вторую очередь, и то не всегда, — о том, как он выглядит.) Взглянув на эти стереотипы, становится понятно, почему красота имеет в лучшем случае неоднозначную репутацию.
Разумеется, проблема не в том, чтобы хотеть быть красивой, а в обязанности быть таковой — или по крайней мере пытаться. То, что большинство женщин воспринимает как лестную идеализацию их пола, на самом деле заставляет их чувствовать себя меньше, чем они есть, — или какими они могли бы вырасти при нормальных обстоятельствах. Идеал красоты насаждается в форме самоугнетения. Женщин учат воспринимать свои тела по частям и оценивать каждую часть по отдельности. Грудь, ступни, бедра, талия, шея, глаза, нос, цвет лица, волосы и так далее — каждая по очереди подвергается нервному, испуганному и часто отчаянному изучению. Если что-то выдерживает экзамен, то другое непременно оставляет желать лучшего. Что не идеально, то уже не достаточно хорошо.
Красоту мужчины глаз охватывает всю сразу, как нечто целое. Ее не нужно подтверждать измерениями отдельных участков тела, никто не предлагает мужчине оценивать свою внешность дробно, по отдельным чертам. Что касается идеала, то это мелочное понятие, не достойное мужчины. Напротив, какой-нибудь небольшой изъян или дефект в мужчине идеальной внешности считается чем-то положительным. Словами одного кинокритика (женщины), большой поклонницы Роберта Рэдфорда, несколько родинок цвета кожи у него на щеке делают его не просто «красивой мордашкой». Подумайте только об обесценивании женщин — и красоты, — заложенном в этих словах.
«Привилегии красоты неисчислимы», — говорил Кокто. Несомненно, красота обладает властью. И вполне заслуженно. Печально то, что это единственная форма власти, к которой учат стремиться женщин. Эта власть всегда существует в контексте мужчины; это власть не делать что-то, но привлекать. Это власть, которая отрицает саму себя. Это власть, которую нельзя выбрать по собственному желанию — по крайней мере, для женщины — и от которой нельзя отказаться без общественного порицания.
Для женщины прихорашиваться — это не просто удовольствие. Это еще и долг. Ее работа. Если женщина занимается настоящей работой — даже если она добилась руководящей должности в политике, юриспруденции, медицине, бизнесе или чем угодно, — от нее всегда ждут признания, что она не перестает заботиться о своей привлекательности. Но до тех пор пока она соответствует званию представительницы Прекрасного пола, она ставит под сомнение свою способность быть объективной, профессиональной, влиятельной, вдумчивой. Таков удел женщины — всегда быть между молотом и наковальней.
Сложно найти более наглядное доказательство пагубности разделения
