Итоги Итоги - Итоги № 23 (2013)
Так получилось, что я тогда эту думскую амбразуру закрывал практически один. По большому счету никого не волновало, что происходит. В ОСАГО много нюансов — финансовых, правовых, и апеллировать к обществу трудно, потому что надо тысячу вещей объяснить. А наши люди как считают: меня лично пока не коснулось, ну и ладно. А потом вдруг коснулось: многие из тех, кто попадал в ДТП, не получали по ОСАГО ничего или получали крохи — несмотря на всю беготню. Доходило до издевательства. Обратилась к нам женщина из Подмосковья. Ее Ford Focus ударили в бок: крыло помяли, фара разбита, дверь надо менять. Компания насчитала ущерб в 850 рублей!
— Наверное, потому, что десятилетняя машина...
— Нет, машина 2009 года. Так что это полное издевательство. Лучше бы уж вовсе отказали. Конечно, если пойти в суд, получится отсудить большую сумму, но на это сколько времени и нервов нужно? Вот так они себя ведут. Мы каждый год проводим опрос среди автомобилистов на тему «Кому вы больше всего не доверяете?». Очень долгое время пальму первенства держали гаишники. В последние годы страховщики вышли в лидеры.
— Страсти по поводу праворульных авто поутихли, но в нулевые дискуссии шли острые. В Думе обсуждался этот вопрос?
— Многократно поднималась волна — казалось, вот сейчас правый руль отменят. В результате немало людей сделали себе имя на борьбе за японские машины. Мое мнение: правый руль надо вытеснять, но сугубо экономическими методами. Я противник административных и репрессивных мер, ни к чему хорошему они не приведут. Допустили то, что на Дальнем Востоке и в Восточной Сибири подавляющее большинство стало ездить на праворульках? Допустили. Сейчас просто так взять и запретить им это невозможно. Значит, сделайте так, чтобы у них был смысл, стимул, мотивация покупать добротные машины с левым рулем.
Кстати, статистика четко говорит, что никакой повышенной аварийности на востоке страны нет. Хотя, конечно, в московском потоке им некомфортно — это видно невооруженным глазом. Я сам на правом руле ездил — ничего хорошего, я вам скажу (может, привыкнуть надо, я нерегулярно это делал). Но ломать через колено нельзя. Если хотите вытеснять, то делайте это цивилизованно.
— Какие мнения звучали в парламенте? Запретить и не пущать?
— Периодически возникали идеи запретить эксплуатацию, усложнить прохождение техосмотра, еще что-то. Причем зачастую даже не на уровне Думы, а в правительстве. В нижней палате были лишь слабые отголоски. Исходили они, само собой, от самарских депутатов, от представителей «АВТОВАЗа».
— Хотели заставить жителей Приморья кормить отечественный автопром?
— Дело не в том, чтобы пересадить весь Дальний Восток на «Жигули». Они тем самым добивались введения заградительных пошлин на иномарки, необязательно праворульные, потому что те составляли конкуренцию нашим автомобилям. В 2005 году я встречался с руководством «АВТОВАЗа» и спросил у директора по производству, на чем он ездит. На работу — на «десятке», говорит. А если не на работу? «На Chrysler». Вот так. Интересуюсь: «А вы подушки безопасности почему не хотите ставить?» Знаете, что он ответил? «Нашему покупателю это не нужно». То, что «их покупатели» гробятся в этих машинах в шесть раз чаще, чем в иномарках, это нормально. И зачем поддерживать такой автопром?
Неподдающийся / Политика и экономика / Спецпроект
Неподдающийся
/ Политика и экономика / Спецпроект
Эдуард Лимонов — о коммуняке Милошевиче, постмодернистах Зюганове и Анпилове, о малой «родинке» ЛДПР и лимонке для Жириновского, о жареной курочке Удальцова и дальнейшей судьбе Навального, а также о неначавшейся войне с Казахстаном
Если о своем постмодернистском прошлом Эдуард Вениаминович вспоминал с явной неохотой, то о воинских буднях в зонах конфликтов и партизанских эпопеях в Казахстане — с точностью до наоборот. А уж как глаз горел, когда речь зашла о «заклятых друзьях» по оппозиции!
— Эдуард Вениаминович, что заставило вас оставить успешную, творчески насыщенную жизнь во Франции и рвануть под пули в Сербию, потом еще и в Абхазию, и в Приднестровье?
— История знает массу подобных примеров, начиная с Сервантеса, потерявшего руку в сражении и долгие годы бывшего в алжирском плену. В ХХ веке мы видим тип литератора-авантюриста-путешественника-воина, скажем, в Джордже Оруэлле, воевавшем в Испании, сидевшем в окопах и получившем пулю в горло. В Хемингуэе, который участвовал в Первой мировой войне, правда, в качестве санитара, и тоже был ранен. Был, скажем, великолепный Габриеле Д'Аннунцио, полковник итальянской армии, захватившей в 1919 году город Фиуме, находящийся сейчас на территории Хорватии. Я в тех местах воевал в 1993 году, в полусотне километров от Риеки — так по-хорватски называется Фиуме.
Я считаю, что это естественно. Тем более я прожил до сорока лет и войны не видел, считал себя каким-то неполноценным. Когда мне представилась такая возможность, я сделал это.
Если выводить какую-то формулу судьбы, то знаковые случайности совершенно неизбежны. Бывает, они появляются в определенные дни недели, потом годами не появляются — пока никакой Эйнштейн не открыл теорию случайности, иначе можно было бы проживать грандиозные судьбы. Подобная случайность явилась мне во время очередной поездки на октябрьские дни литературы в Белграде еще до распада Югославии. Меня вдруг стали туда приглашать, переводить мои книги — умудрились с 1990 по 1994 год перевести целых восемь, я стал у них очень известным. Кроме этого, в 1990 году газета «Борба» предложила мне писать для них статьи и репортажи. Так вот в 1991 году я приехал для презентации своей книги, было очень много людей. Одной из последних ко мне подошла группа военных, они представились как министры правительства сербской автономии Славонии и Западного Срема. По сути же это были власти Вуковара, где шла первая сербская война, между сербами и хорватами. Они спросили: «Не хотите приехать к нам и написать о нашей борьбе?» Ответил: «Да, приеду». Они сказали: «Мы знаем, в каком отеле вы остановились, в 4 утра наш сержант заберет вас».
Я не думал, что все произойдет так скоропалительно. Ночь, конечно, не спал. Страха не было, но были опасения насчет того, что вдруг я окажусь не так храбр, как мне кажется. В 4 часа в дверь застучали мощным кулаком, появился огромный сержант в берете. Мы вышли, сели в обыкновенный гражданский автомобиль и поехали. Оказалось, от Белграда до Вуковара более ста километров. Там все было разрушено — три дня шли бои, сербы его только-только заняли, и я был первый иностранный журналист, который там оказался. После Европы, после тихого Парижа, после Елисейских Полей было ощущение фантастики. Вуковар, в свое время красивый австро-венгерский город со старинными зданиями, был практически снесен с лица земли — даже скульптуры разгромлены и птицы не летали.
Я видел, как из развалин выносили трупы, за день насчитал 167. Стоял мороз минус 10, но трупный запах все равно был. Солдаты несли их в центр опознания, переговаривались, хохотали над чем-то. Это жизнь. Человек интересен в своих экстремальных проявлениях.
Потом, помню, мы пробивались через Балканы. Порой военные нам говорили: эту долину надо проезжать на максимальной скорости. Даже если кого-то ранят, не останавливайтесь — добьют: в лесу окопались большие силы противника, есть снайперы. Мы проезжали через разные деревни: румынскую, венгерскую, цыганскую, русинов и прочая. У каждой деревни было свое ополчение. Ополченцы часто были нетрезвые, при этом руки держали на спусковых крючках. Очень нервно было. Наконец переехали мост через Дунай — а там спокойненько идут охотники с собаками, на зайцев охотятся. Каждому — свое.
Я участвовал в трех сербских войнах. Познакомился практически со всеми, кого сейчас держат в Гаагской тюрьме, — и с Радованом Караджичем, и с Ратко Младичем, и с многими другими, более умеренными лидерами. В 1992 году, после войны в Вуковаре, познакомился с Воиславом Шешелем, встречался с ним несколько раз. Ходил, смотрел и расспрашивал о том, как все происходит в его Радикальной партии. Это была интересная националистическая сербская организация, ее незадолго до этого основали, при этом уже имели вторую по численности после коммунистов фракцию в парламенте. Смотрел я на все это и думал: ну вот же, он может, и я должен. Я же видел, что советы, которые я рассыпаю в своих статьях, русские не воспринимают. Читают, но не понимают и не могут воплотить их в жизнь. Понял, что должен вмешаться в российскую политику сам.
