Федор Урнов - СССР глазами советологов
Американский страх перед арифметикой основывается не только на подсчете числа голов в касках и учете количества вражеского оборудования; он постоянно увеличивается за счет одной идеологической операции. Мы видели перед собой политическую систему, которая — на первый взгляд — обладала плоским животом, толстой шеей, большими бицепсами и крепкими внутренностями; кроме того, эта система считала, что в лице коммунизма нашла вполне реальный план победы в игре истории.
В 70-е годы многие известные западные интеллектуалы зашлись в пароксизмах шпенглерианского пессимизма по поводу упадка на Западе. Еще совсем недавно, в 1983 году, Жан-Франсуа Ревель — крупнейший французский философ и известный журналист — написал книгу, ставшую весьма популярной: «Как гибнет демократия». Вот ее первые строки: «Возможно, что демократия — не более чем историческая случайность, примечание в скобках, которые закрываются на наших глазах… Ей суждено прожить немногим более 200 лет — судя по темпам развития сил, стремящихся ее уничтожить». Главной среди этих могущественных враждебных сил считается мировая коммунистическая система.
Несмотря на это, отрицание самой коммунистической идеи было важным элементом прошлогодней драмы. Среди московских партийных интеллектуалов, особенно младшего поколения, распространено мнение, что перестройка — тоже эвфемизм; ведь слово это подразумевает наличие какой-то поломки, на самом же деле речь идет о том, чтобы создать систему, которой еще никогда — даже в проектах построения советского общества — не было (не говоря уж о завоевании всего мира).
Один из ближайших советников Горбачева, Александр Яковлев, прошлой осенью сказал в частной беседе с руководителем одной из западных стран: «Перестройка — удар по нашей самоуверенности». Потом он добавил: «Она означает, что самоуверенность наша была во многом безосновательна». Западным странам пора бы понять, что не менее безоснователен был и их страх перед СССР.
Для того чтобы признать наш преувеличенный страх перед советской угрозой, вовсе не обязательно впадать в грех «нравственной эквивалентности»; западная самокритика по поводу своих страхов периода «холодной войны» не обязательно должна включать нейтральное отношение к советской системе. Совсем наоборот: именно потому, что система эта есть такое надругательство над наиболее основными чаяниями человека, именно поэтому «мощь Советов», о которой столько говорили на Западе, есть на самом деле слабость Советов, а власть имущие в СССР никогда не были особенно могущественны.
Однако здравый подход к этому вопросу существует на Западе давно. Важно отметить, что Джордж Кеннан — интеллектуальный крестный отец исходной идеи сдерживания — был против попыток неправильного ее применения; он призывал не делать демона из врага, не преувеличивать его возможностей и не реагировать чересчур милитаристски.
Еще в 1947 году Кеннан предположил, что система Советской власти несет в себе «семена саморазрушения» и что СССР в конечном итоге может оказаться одним из «самых слабых государств мира, вызывающих жалость». Однако — в отличие от маленького мальчика из сказки — толпа не услышала Кеннана, когда тот пытался громко заявить, что, по его мнению, императору в Кремле не очень-то идут его доспехи. И вдруг Горбачев всему миру объявил, что он голый, а Яковлев добавил, что и у него мороз идет по коже.
Сейчас многие вынуждены менять свои взгляды, даже наиболее твердоголовые дипломаты, работающие в Москве, или недавно посетившие СССР эксперты — сторонники жесткой линии. Они теперь хором заявляют, что с их точки зрения крайне маловероятна ситуация, в которой Горбачев или любой другой воображаемый его преемник в Кремле отправляется искать приключений за рубежом, пока дела на домашнем фронте находятся в нынешнем продолжительном кризисе. Таким образом, начинает формироваться новый консенсус по вопросу о том, что советская угроза довольно сильно изменилась.
На самом-то деле ее и не было никогда. В Великом Споре, продолжавшемся последние 40 лет, всегда были правы голуби.
Как это ни иронично, именно ястребы сейчас наиболее шумно празднуют победу — даже умеренные республиканцы, которым хочется, чтобы их считали консерваторами. И вообще — такое ощущение, что сейчас американская политика целиком основана на вымышленном предположении, что хотя Горбачев явление положительное, он одновременно суть следствие и достижение западной провидческой политики, твердости, последовательности и солидарности. Если следовать логике этого тезиса, для того чтобы произошли бурные события в 1989 году, США, начиная с 1951 года, вынуждены были в общей сложности потратить 4,3 триллиона долларов (9,3 триллиона — с учетом инфляции) на нужды поддержания мира.
А некоторые идут еще дальше, считая что увеличение администрацией Рейгана военного бюджета на 2 миллиарда долларов в начале 80-х и привело к окончанию холодной войны в начале 90-х. Другими словами, если бы не весь набор способов давления на СССР, примененных Западом после окончания процесса разрядки, начиная с поправки Джексона — Вэника (она обязательным условием улучшения советско-американских экономических отношений поставила облегчение процесса эмиграции евреев из СССР), то в Кремле сегодня сидел бы совсем другой человек. Или в крайнем случае был бы совсем другой Горбачев, который продолжал бы репрессировать диссидентов, высылать отказников в Сибирь, вторгаться в соседние страны, поддерживать диктаторов, финансировать войны в «третьем мире» и вообще — вести себя так, как предположительно должен вести себя советский лидер, занимающий центристскую позицию.
Если согласиться со всем этим, то можно сделать логичный вывод, что политика США не должна претерпеть никаких принципиальных изменений. Именно эта логика и тот комфорт, который она с собой несет, помогли Бушу в начале прошлого года переосмыслить свой изначально пассивный подход к Горбачеву.
Горбачев же на самом деле больше внимания обращает на давление внутри страны, а не из-за рубежа. Советская система рухнула (автор, по-видимому, имеет в виду процесс демонтажа административно-командной системы. — Примеч. перев.).
Вследствие несоответствий и изъянов в самой сердцевине своей структуры, а не потому, что Запад предпринял — или пригрозил предпринять — к тому какие-либо меры. Горбачева значительно больше беспокоит то, что он видит сквозь стекло своего лимузина, и то, о чем сообщают в своих докладах огорченные министры, а не спутниковые фотографии американских ракет, направленных на Москву. Скорби и решительности ему придает именно услышанное от соотечественников в Краснодаре, Свердловске и Ленинграде, а не угрозы, призывы или санкции иностранцев.
У Джорджа Буша и госсекретаря Джеймса Бейкера хватает реализма, чтобы понимать: в ближайшем и относительно отдаленном будущем Горбачеву практически ничем не «поможешь» в его попытках преобразовать экономику. Кстати, США вообще никогда не могли никоим образом даже слегка повредить советской экономике. Инертность, затратный механизм, коррупция были всегда внутренне присущи советской системе. Они есть следствия ран, нанесенных самим себе, а не результат западных бойкотов и прочих карательных мер. Внесение 15 лет назад поправки Джексона — Вэника имело политически символический смысл, но результата — практически никакого: то же самое можно будет сказать, если в этом году поправку отменят.
Думать, что Запад своими действиями мог вызвать сейсмические явления, происходящие сейчас в СССР и его «братских» странах, — значит впадать в софистское заблуждение. Если бы СССР был таким могущественным, каким его считали боявшиеся угрозы с его стороны, сейчас он не претерпевал бы подобных изменений. Сегодняшние события — на самом деле окончательное отрицание общепринятых ястребиных взглядов, которые доминировали на протяжении последних 40 лет, и запоздалая победа проигравших — Кеннана, например, судьбой так похожих на Кассандру.[13]
Если бы взгляды и рекомендации Кеннана восторжествовали раньше, мир бы давно уже пришел к тому, что происходит сейчас, ушел бы от политики сдерживания и — возможно — многого бы достиг быстрее и меньшей ценой.
На протяжении всего прошлого года некоторые вопросы считались чересчур смелыми. Например: «А что, если Горбачев на самом деле хочет разоружаться?»; «Может быть, он действительно готов демилитаризовать советское общество и советскую политику?»; «А вдруг он возьмет и установит у себя в стране такой уровень войск и вооружений, который будет служить реальной основой для его лозунгов о «взаимной безопасности» и «оборонительной доктрине»?».
Конечно же знаки вопроса здесь устарели и потому неуместны. Горбачев давно уже приступил к выполнению положений, приведенных в условных оборотах предыдущего абзаца. Осенью прошлого года престижный Лондонский институт стратегических исследований торжественно заявил, что односторонние сокращения, о которых объявил Горбачев, «по их завершении полностью исключат возможность неожиданного нападения со стороны СССР, которое столько лет беспокоило экспертов НАТО». То же самое заявил в ноябре Пентагон. Признание это имеет особый смысл прежде всего потому, что сделали его те две организации, которые на протяжении многих лет были уверены в существовании подобной угрозы не только на бумаге, но и в реальности.
