Вероника Крашенинникова - Россия - Америка: холодная война культур. Как американские ценности преломляют видение России
Образом этого чувства исключительности и избранности стала метафора «города на холме», введенная проповедником и первым губернатором колонии Массачусетс Джоном Уинтропом в 1630 году. В своей известной проповеди Уинтроп предупреждал новоприбывших колонистов, что их сообщество станет образцом для всего мира: «Ибо мы должны понимать, что мы будем как город на холме. Взгляды всех народов направлены на нас». Уинтроп проповедовал, что, пройдя через очищение в Новом мире, его последователи станут примером для Старого мира в построении образцовой модели протестантского сообщества.
Этот образ вдохновил и наделил чувством святой особости и, как следствие, ответственности поколения американцев, вплоть до настоящего. Президент Рональд Рейган всю свою политическую жизнь оперировал образом «города на холме», разъясняя его так: «Это высокий гордый город, построенный на скале, открытый ветрам, благословленный Богом, населенный самыми разными людьми, живущими в гармонии и мире, город со свободными портами, гудящими от торговли и творчества, и если бы вокруг города были стены, то в стенах были бы двери, и эти двери были бы распахнуты для любого, кого воля и сердце зовут в этот город».[102]
Американский образ «города на холме», нового Сиона, заставляет вспомнить русскую легенду о граде Китеже, мифическом городе праведников, где царит справедливость и куда может отправиться каждый честный человек. Однако между этими двумя образами имеется и глубокое различие: американский «город на холме» служил ориентиром для практической реализации и в определенной степени действительно стал реальностью, в то время как в России образ града Китежа сохранялся в легендах как миф, как недосягаемая мечта, место духовного бегства от жестокой действительности, которую русский человек принимал как неизменную данность, неподвластную изменению.
Интеллектуальная и политическая основа американской исключительности была обеспечена отцами-основателями. Томас Джефферсон глубоко верил в уникальность и великий потенциал Соединенных Штатов, за что его считают прародителем американской исключительности. Томас Пэйн в своем основном труде Common Sense уверял, что Америка не есть продолжение Европы на другом континенте, но совершенно новая страна, с неограниченными возможностями. Построение государства на принципе «от противного», при котором негативной точкой отсчета служил Старый мир, произвело действительно исключительную государственную архитектуру и институты — первую в истории человечества конституционную республику. Оттиск первой американской государственной печати без двусмысленности оставлял на бумаге: «Новый порядок на века».
Устойчивая мессианская тенденция является неизбежным логическим продолжением универсализма ценностей, абсолютизма в их утверждении, ощущения исключительности и морального превосходства, интенсивного религиозного чувства и особенностей исторического пути и идеалов Америки. Практически любое высказывание основателей и наследников американской нации несет в себе тот или иной аспект, подтверждающий цивилизующую миссию «непорочной» и «добродетельной» нации. Авраам Линкольн в 1857 году так резюмировал общепринятое видение роли нации: «Авторы Декларации независимости установили стандарты для свободного общества, которые должны быть всем известны и всеми уважаемы; к которым постоянно должны обращаться и на которые постоянно должны работать, и даже если эти стандарты не вполне достижимы, к ним должны приближаться, тем самым постоянно распространяя и углубляя их влияние и повышая счастье и ценность жизни для всех людей, любого цвета кожи, повсюду».[103]
Лишь два государства вызвали опасения основателей Америки — Британия и Франция, две могучие империи, еще более опасные тем, что могли составить конкуренцию в цивилизаторской миссии. Испанская империя с ее обширными владениями в Карибском бассейне и Юго-Восточной Азии виделась американцам скорее упадочной и несколько варварской. Джефферсона беспокоило лишь то, что она не продержится до того, как «наше население достаточно продвинется, чтобы получить их {колонии} по частям».[104]
Убежденность в мессианском характере нации и ее «очищающей» роли в мире постепенно обретала средства все более активного выражения. Первым крупным выходом на мировую арену считается вступление Соединенных Штатов в Первую мировую войну. Тем самым, согласно президенту Вудро Вильсону (1913–1921), «Америка реализовала безмерную привилегию воплощения своей судьбы и спасения мира».[105] Однако это была далеко не первая манифестация американского мессианства. Война с Испанией в 1898 году стала «войной по выбору» задолго до войны в Ираке в 2003 году. Поводом для нее стал взрыв на крейсере «Мэйн», стоявшем в бухте Гаваны; ответственность за взрыв была возложена на Испанию, но, по мнению многих историков, взорвался тогда паровой котел, что и послужило поводом к войне. Истинной же причиной войны стало желание Америки обрести испанские колонии: Пуэрто Рико, Гуам, Кубу и Филиппины.
Мессианское стремление является одной из составляющих теории «идеализма» в международных отношениях. Идеализм, основоположником которого считается президент-демократ Вудро Вильсон, предписывает ориентацию внешней политики на моральные идеалы, применимые к человеку и практикуемые в своей стране. Так, если внутри страны ведется борьба с бедностью, то она должна сопровождаться борьбой с бедностью и в мире. Изначально идеализм выступал за влиятельность международных институтов и права: президент Вильсон вошел в историю как архитектор первой в мире надгосударственной организации — Лиги Наций (членство США в которой не одобрил конгресс), позднее воплотившейся в ООН.
Мессианство несет в себе выражение национализма. Именно гражданский национализм — а не патриотизм — по мнению Анатоля Ливена, является доминирующей чертой американской идентичности. Различие между двумя понятиями следует из определения одного из основателей современного неоконсервативного течения Ирвинга Кристола: «Патриотизм берет начало в любви к прошлому нации; национализм проистекает из надежды на будущее нации, ее особое величие». Цели американской внешней политики должны выходить за рамки узкого, буквального определения национальной безопасности, считают неоконсерваторы и идеалисты: национальный интерес мировой державы определяется «ощущением судьбы нации». Сегодняшний американский национализм, по мнению Ливена, гораздо ближе к неудовлетворенному, страждущему демонстрации национализму Германии, Италии и России, чем к свершившемуся и устоявшемуся патриотизму Великобритании[106].
Сегодняшний американский мессианизм активно питается религиозной энергией. Так, миссионер-баптист пишет в издании конвенции Баптистской прессы: «Американская внешняя политика и военная мощь открыли возможности для Евангелия в землях Авраама, Исаака и Якова».[107] Евангелист Франклин Грэм, сын Билли Грэма, известнейшего в Америке проповедника, близкого к нескольким президентам страны, совместно с редактором консервативного World Magazine утверждают, что американское завоевание Ирака создает новые возможности для обращения мусульман в христианскую веру. Недавние опросы показывают, что 68 % евангелистов продолжают поддерживать военные действия в Ираке, в сравнении с приблизительно 30 % общего населения страны.
Убеждение в «судьбе и обязанности Америки принести спасение всему человечеству», помимо идеологов и миссионеров, в массовом порядке разделяют и граждане: исследование Университета штата Вирджиния, проведенное в 1996 году, демонстрирует почти полное единодушие американцев (94 %) в том, что «вклад Америки состоит в распространении свободы для возможно большего числа людей». Убеждение в том, что Америка с момента основания обладала «судьбой служить примером для других наций», разделяют 87 % опрошенных американцев.[108]
Мессианизм США сегодня воплощается в политике распространения демократии и тесно переплетается с экспансионистской тенденцией, которые будут рассмотрены ниже. Моральный абсолютизм и манихейское видение мира питают его дополнительной энергией.
Моральный абсолютизм и манихейское видение мира
Религиозная страстность и прозелитизм, свойственные протестантизму, в сочетании с убежденностью в двойственности натуры человека, заложенной философами Просвещения и основателями нации, обусловили уникальный моральный абсолютизм Америки. Прежде чем распространиться на внешний мир, дух походов за идеалы морали начал применяться к внутренним американским вопросам.
