Михаил Львов - Каменный пояс, 1985

Беру, читаю, где возможно разобрать, торопливо записываю в блокнот.

«Дорогая мама, Серафима Никитична, шлю тебе большой солдатский поклон от самого себя и от окопных товарищей своих. Проклятый фашист напирает крепко. Но мы тоже не сидим сложа руки, даем отпор. Все больше норовим огнем и вручную. В этом месте без танков он, фашист, хлипок и не выдерживает. Скорей бы наши главные силы подошли. И танки наши тяжелые чтой-то задерживаются. А то, что ты боялась за меня — это зря. Никакого страха у меня нет, а даже большая злость накопилась. И ты не беспокойся, мы ему, гаду, зубы сломаем обязательно. Сейчас ночь, стрельбы нет, только виснут ракеты над головой и слышно, как фашисты на губных гармошках играют. Это они, как я понимаю, страх свой унимают. Да и земля наша для них, как ежовая подстилка, на ней спокойно не уснешь. Утром опять полезут на нас. И если что со мной случится, сильно не убивайся. Это же война. И выходит теперь кто кого. А еще у нас… будто я не в окопе, а дома на кровати и наш кот Мурик фурчит у меня под носом. Ты погладь его в темноте за меня. Он любит, и всегда у него от шерсти искры отлетают. Глаза его тоже… …как бы ты знала, мама, я очень желаю поглядеть на наш пруд за селом, на старую березу, какая нависла над водой. Я всегда забирался на нее, когда был маленький, и глядел в воду. Она пахла травой и илом, в воде… …А мой колхозный трактор вели Панову Пашку беречь как следует, чистить его каждодневно. Потому как теперь заместо тракторов заводы делают танки. Он, Пашок, хотя и несовершеннолетний, а понимающий… …Теперь, мама, обязанность моя бить фашистское зверье без жалости. И не могу я представить, чтобы какой-то поганый Фриц или Ганс предстал возле нашего пруда и расселся у нашей березы. За меня будь спокойна, я здоров и в полной силе. Пропиши это все бате на фронт.

Я долго искал автора письма, спрашивал у бойцов и командиров, не вспомнят ли они кого в батальоне по имени Сергей. Вспомнили трех или четырех Сергеев, но кому именно принадлежит это взволновавшее меня письмо, установить не удалось.

Ночью встретился в окопе с начальником политотдела дивизии старшим батальонным комиссаром Скряго. Он появился внезапно, когда я разговаривал с комиссаром артполка Костровым, только что раненным в плечо и голову. Мне нужно было уточнить детали боя, который затих недавно на позиции артиллеристов.

Здесь пять немецких танков атаковали одну из наших батарей, которой командовал старший лейтенант Задорнов. Танки угрожали прорваться к железнодорожному полотну, где ожидал разгрузки эшелон с боевой техникой и боеприпасами. Командир батареи был убит в первые же минуты боя. Заметив это, Костров сам поспешил к батарейцам: «Умрем, но врага не пропустим!»

Положение, однако, осложнялось. Один вражеский танк был подожжен сразу, зато другие настойчиво приближались к нашим орудиям. Вскоре еще один танк беспомощно осел в канаву и загорелся. Третий был подбит уже возле орудия. Взрыв боеприпасов в танке оглушил наших бойцов, но с позиции они не ушли.

Два танка противника все же ворвались на позицию артиллеристов. Костров подал команду, чтобы все спрятались в щели. И тут пошли в ход бутылки с горючей смесью. Оба прорвавшихся танка были подожжены непосредственно над щелями. Они все еще чадили перегоревшей соляркой. И над всей позицией царила мертвая тишина.

— Живые тут есть? — неожиданно послышался голос начподива над нашими головами.

— Есть! — ответил Костров, слегка приподнявшись, но тут же присел от пронизавшей боли.

— А это что за лазарет здесь? — спросил начподив.

— Да вот царапнуло малость, — поеживаясь, объяснил Костров. — Раны вроде невеликие. Так что можем еще повоевать.

— Э-э-э, нет, — сказал Скряго. — За то, что выполнили свой долг с честью, спасибо! А сейчас извольте немедленно отправиться в медсанбат.

— Товарищ старший батальонный комиссар, да я ведь могу…

— Никаких «могу», — Скряго повернулся к сидевшим рядом красноармейцам и приказал: — Проводите комиссара в тыл.

— Зря вы так, — с сожалением произнес Костров и, тяжело вздохнув, выбрался из окопа. — Мне бы до рассвета побыть здесь надо…

Он еще что-то говорил, но мы уже не расслышали.

— А то, что вы здесь, это хорошо, — сказал мне Скряго, когда мы остались вдвоем. — Опишите этот бой в газете поярче. И о Кострове тоже расскажите. Пример очень внушительный. — Помолчав, добавил: — Вообще, вы побольше записывайте. Останетесь в живых — боевую историю дивизии напишете.

— Сначала нужно выстоять, — заметил я.

— Сомневаетесь?

— Я не сомневаюсь. Но уж очень неровно мы воюем: одна дивизия дерется, другая не подошла еще, а противник пользуется этим, свои клинья в наши слабые места вбивает.

— Верно, вбивает, — согласился начподив. — Внезапность дала ему такое превосходство. Но это, я думаю, явление временное. Вы же видите, как мы начинаем драться. Боевого опыта приобретаем все больше. Бой становится как бы работой. Вот что важно. У фашистов же их захватнический азарт будет таять, потому что обещанной легкой прогулки у них не получится. А вы все больше записывайте. И еще вот что учтите: война должна стать нашей главной профессией, а профессия требует сил и разума без остатка.

Артиллерийские батареи противника били по обочине дороги. Новоград-Волынский — Житомир. Черный лес взрывов стоял плотной стеной, застилая дымом синее небо. Десять минут назад этот смерч вздымался над передовой 489-го полка. Теперь переметнулся в глубину нашей обороны. В просветах были видны растянувшиеся по полю цепи атакующих. Они то поднимались, то залегали, встреченные огнем обороняющихся. Генерал-майор Рокоссовский и комдив Калинин, десять минут назад прибывшие на НП полка, стояли, облокотившись на бруствер, и прижимали к глазам бинокли. Рокоссовский так пристально наблюдал за полем боя, что, казалось, не слышал ни близких разрывов, ни голосов стоявших рядом командиров.

— Нас засекли, берут в вилку, — сказал комдив встревоженно.

— Верно, лучше бы перейти на запасный НП, — предложил командир полка Соколов, глядя то на комкора, то на комдива.

Но Рокоссовский не отрывал глаз от бинокля. А когда на левом фланге неприятельские танки стали теснить наши цепи, он повернулся к командиру дивизии и, не повышая тона, распорядился:

— Прикажите послать туда верных ребят из резерва с противотанковыми ружьями. Пусть поработают.

Какие знакомые слова: «Пусть поработают». Рокоссовский любил повторять их на учениях и при осмотре лагерных палаток. Бывало, посмотрит, подзовет дежурного офицера и скажет: «Грязно у вас на дорожках, плохо поработали дневальные». И эти простые слова действовали сильней приказа.

Противник между тем нажимал. Захлебнувшись на левом фланге, он пытался теперь прорвать нашу оборону на правом. В нескольких шагах от комкора красноармеец-радист нервно крутил ручку аппарата, добиваясь:

— «Курган», «Курган», я «Сосна»! Где пропали? «Курган»!..

— Не отвечает «Курган»? — спросил Рокоссовский.

— Молчит, товарищ генерал-майор. Да что там, прервали, гады!

— А вы не торопитесь отчаиваться.

Телефонист снова припал к трубке и уже без нервозности стал повторять:

— «Курган»! «Курган»! Я «Сосна»!..

Спустя двадцать минут у НП появился командир артбатареи Комаров и с ним несколько красноармейцев. Комаров торопливо доложил, что немцы прорвались к дороге, а он поспешил на защиту НП.

— Не сейте панику, — повысил голос Рокоссовский и, повернувшись к командиру полка, сказал: — Соберите паникеров и атакуйте прорвавшихся с фланга! А вы, полковник, — обратился он к комдиву, — бросьте к месту прорыва свой резерв, немедленно.

С НП полка Рокоссовский уехал на броневике, когда свободной осталась одна дорога, отгороженная от прорвавшегося противника небольшим, уже горевшим лесом.

Меня вызвал начальник политотдела дивизии старший батальонный комиссар Скряго.

— К нам прибыли писатели, — сказал он многозначительным тоном. — Нужно уделить им внимание. Я полагаю, что лучше всего заняться этим вам. Да и расположение частей вы знаете хорошо.

Затем он подвел меня к двум незнакомым мужчинам в красноармейских гимнастерках, стоявшим под деревьями возле штабной машины.

— Аркадий Гайдар. Он же «Тимур и его команда», — услышал я басовитый шутливый голос. Но не поверил сразу, переспросил:

— Вы Аркадий Гайдар?

— А что, не похож?

Едва мы успели пожать друг другу руки, как над головой завыли вражеские мины. Уже сидя в щели, я познакомился со спутником Гайдара — поэтом Иосифом Уткиным. Оба рослые, сильные, жаждущие побыстрее освоиться с боевой обстановкой.