Вениамин Кольковский - 1953. Ликвидация Сталина
Но главным продолжало оставаться японское направление. Явно именно с расчетом использования на этом направлении на вооружение СССР 3 декабря 1951 г. поступили ракеты Р-5. Началось наконец и развертывание пяти обещанных ракетных бригад в дополнение к двум уже имевшимся.
Кстати, в дневниках Берия мы опять видим лакуну с 5 ноября по 21 декабря 1951 г. Таким образом, и принятие на вооружение Р-5, и упоминавшееся постановление Политбюро от 29 ноября – пропущены. Однако через три страницы появляется запись от 20 декабря ( Берия Л.П. С атомной бомбой мы живем! С. 141, 144), что заставляет снова думать об опечатке – лакуна до 21 ноября вместо 21 декабря.
Что-то много, однако, опечаток. Как бы то ни было, очевидно, что дневники Берия теперь отмечает некая нервозность, скомканность, а также путание в датах. Сам Лаврентий Павлович чуть позже, 15 июля 1952 г. (кстати, после еще одной большой лакуны, начиная с 10 июня, и сразу после упоминания о предстоящем съезде партии), замечает: «Редко я теперь берусь за свой дневник. Ха! Дневник это если пишешь и пишешь, а тут то пишешь, то нет. Ни времени нет, ни жалания (так в тексте. – Прим. С. Кремлева)» (там же. С. 154–155). Такого не было даже в самые трудные годы прошлой войны. И это само по себе показательно.
Глава 11 Молотов и Игнатьев
Но у Берия был опасный соперник по борьбе за власть – Молотов Вячеслав Михайлович. Соперничество между ними началось еще в 1944 г., когда Берия занял вместо Молотова должность заместителя председателя Государственного Комитета Обороны. Собственно, к началу 1950-х гг. пик доверия Сталина к Молотову прошел, хотя бы потому, что супруга Молотова была еврейкой, однако он продолжал числиться в иерархии советского руководства человеком № 2. И оставался за вождя, когда тот отлучался куда-то.
Вот и теперь Сталин уехал на Черное море. Отдыхал долго – с августа 1951 по февраль 1952 гг. По крайней мере, в декабре 1951 г. его в Москве уже четыре месяца не было, об этом пишет Берия в дневниковой записи от 20 декабря 1951 г.: «Коба все не возвращается. Собирается, но может скоро не вернется, уже почти четыре месяца не был в Москве… Раньше такого не было. Что он там копает?» Тут явно намек на грузинское дело, о котором Берия писал и ранее. Например, 6 ноября 1951 г. в его дневнике появляется запись: «Головы будут лететь. Вряд ли дойдет до расстрела, но дров там Коба наломает. Жалко Рапаву (А.Н. Рапава – до 1948 г. министр госбезопасности, в 1948–1951 гг. министр юстиции Грузинской ССР, в ноябре 1951 г. арестован по «менгрельскому делу», или «делу Барамия», после смерти Сталина реабилитирован и назначен министром государственного контроля Грузинской ССР, летом 1953 г. снова арестован и в 1955 г. расстрелян. – Прим. С. Кремлева ). Попал под горячую руку» ( Берия Л.П. С атомной бомбой… С. 137 и т. д.). А возможно, комментирует С. Кремлев, Сталин оставался на Кавказе и в начале 1952 г.; во всяком случае, он никого не принимал в своем кремлевском кабинете до 12 февраля 1952 г. (в тексте, очевидно, опечатка, написано «1951 г.». – В. К. ) (там же. С. 144).
Кстати, насчет того, что «раньше такого не было», Лаврентий Павлович неправ. Послевоенный Сталин был уже не тот. Едва ли правы те, кто говорит о том, что в 1951–1952 гг. здоровье Сталина резко ухудшилось, и достаточно очевидно, что умирать он явно не собирался, но все-таки старость – не радость. Факты свидетельствуют: если в 1945 г. перерывы в заседаниях Политбюро продлились только чуть больше двух месяцев, с 8 октября по 17 декабря, то в 1946 г. – уже с 8 сентября по 20 декабря, в 1947 – с 15 августа по 17 ноября, в 1948 – с 4 сентября по 1 декабря.
Первый инсульт у «Вождя народов» случился еще 31 августа или 1 сентября 1949 г., после чего он отдыхал три месяца и лишь 9 декабря появился в Кремле. Первым, кого он принял после 3,5-месячного перерыва, был Мао Цзэдун. В 1950 г. перерыв был еще дольше – со 2 августа по 21 декабря. А вот число рабочих дней, по которым Сталин принимал посетителей в кабинете, сокращалось – в 1947 г. их было 136, в 1948 – 122, в 1949 – 113, в 1950 – 73, в 1951 – 48, наконец, в 1952 г. – 45 дней ( Костин А . Смерть Сталина. При чем здесь Брежнев? С. 158–161).
Как бы то ни было, Молотов оставался в Москве за Сталина до декабря 1951, а то и до февраля 1952 г. А точнее?
А точнее – Л. Млечин сообщает нам, что в конце 1951 г., собрав по обыкновению ночью всех членов Политбюро у себя на даче, Сталин вдруг зло сказал им: вы, мол, состарились, поэтому я вас всех заменю ( Млечин Л . Смерть Сталина. М., 2003. С. 55). Плохо верится в то, что Сталин мог так откровенно сказать, слишком умен и хитер он был, чтобы так «подставляться», но все же… Возможно, к началу 1950-х гг. ум и хитрость стали изменять Вождю. Я не хочу принимать эту мысль, отбиваюсь от нее, однако некоторые факты уж очень упрямо об этом свидетельствуют…
Но какой бы вариант ни соответствовал действительности, важно то, что Сталин появился в Москве не ранее декабря 1951 г. То есть в ноябре его в столице еще не было, и за него оставался Молотов.
При этом, хотя Вячеслав Михайлович в 1949 г. и сдал МИД Вышинскому, он продолжал держать руку на пульсе в том числе и иностранных дел. Бывших дипломатов, как и бывших чекистов, не бывает!
И вот в ноябре 1951 г. Молотов получил информацию через каких-то своих людей, что американцы знают то, что они вроде бы знать не должны. О том, что Запад явно воспринимает теперь советскую подготовку к войне как уже начавшуюся агрессию глобального масштаба, а не просто как цепочку локальных войн. О том, что принимает соответствующие меры. О том, что в течение именно 1951 г. Запад сделал серьезные шаги в деле противодействия этому. В частности, что он старается тщательно скрыть следы своих разработок в новейших видах альтернативного супероружия.
Молотов вызвал главу МГБ Игнатьева (три месяца назад, 9 августа, назначенного вместо арестованного В.С. Абакумова) и поставил задачу: разобраться!
Долго разбираться тому не пришлось. Список лиц, допущенных к подобной информации, легко пересчитывался по пальцам одной руки. И сидели эти допущенные в МИДе и в «органах». Ну, в разведке еще. Но что самое интересное – тот объем информации, который был доступен работникам МИД, был в значительной мере недоступен работникам «органов». А разведка знала кое-что из того, чего не полагалось знать ни тем, ни другим.
Короче говоря, Игнатьев сообразил, что существует заговор из работников МИДа и кого-то из «силовиков». Вскоре ребята из МГБ нашли и непосредственный источник информации – государственного советника первого класса (полковника) Иннокентия Володина.
Обо всем этом Игнатьев 18 ноября 1951 г. доложил Молотову. Однако реакция «человека № 2» его, мягко говоря, удивила.
Молотов сказал, что МГБ должно продолжать наблюдение за Володиным, а заодно и за главой МИД Вышинским. А кроме того, необходимо присматривать и за ребятами из внешней разведки. Однако никаких действий против указанных граждан до особого распоряжения не предпринимать. «А товарищу Сталину я сам доложу. Можете идти», – закончил Вячеслав Михайлович этот разговор.
Почему Молотов так поступил? В отличие от всех прочих персонажей, о которых тут шла речь, он не мог быть ни реальным, ни потенциальным участником заговора. Вячеслав Михайлович был и остался до конца жизни верным сталинцем, его ничто не могло переубедить – ни ссылка жены, по сути дела только за «пятую графу», ни собственное балансирование на грани гибели в зиму 1952/53 (отчасти и раньше), когда, есть серьезные основания считать, только смерть Сталина его и спасла.
Собственно, жена Молотова была арестована еще в январе 1949 г. Но звезда «человека № 2» стала закатываться (пусть до конца 1940-х гг. и незаметно даже для большинства посвященных в государственные дела) куда раньше. Еще 10 августа 1939 г. имело место секретное постановление Политбюро о неосмотрительности и неразборчивости супруги Молотова в связях, что привело к наличию немалого числа «враждебных элементов и шпионов» в ее окружении (читай – и в окружении самого тогдашнего главы Советского правительства). Л. Млечин считает, что уже назначение Молотова на пост наркома иностранных дел в мае 1939 г. было для него фактическим понижением, так как, оставаясь формально главой правительства еще в течение двух лет, он по сути был отстранен от всех прочих, кроме дипломатии, государственных дел. 5 мая 1941 г. Молотов перестал быть председателем Совета Народных Комиссаров даже и формально.
Жену Молотова тоже понизили в должности и формально, только еще в 1939-м – с поста наркома рыбной промышленности СССР до начальника главка в республиканском наркомате текстильной промышленности (после войны, в 1946 г., правда, повысили до начальника управления союзного Министерства легкой промышленности). После того вождь решил, что для начала хватит, для политических игр с Гитлером Молотов нужен был как человек с формально чистой репутацией, но начало его дискредитации было положено. При этом Млечин считает, что не Молотов потерял доверие Сталина из-за жены, а, напротив, она сидела из-за него ( Млечин Л. Смерть Сталина. С. 59–68).
