Александр Проханов - За оградой Рублевки
Грядет Пасха. Люди чают Второе Пришествие, явление Христа, который через огонь и плазму, взрывы звезд и преображение материи создаст нетленные Землю и Небо, населенные воскрешенным ангелоподобным человечеством.
Христос, Бог бедных и верящих, опустится из неба не в «Городе Золотых Унитазов», не в кристаллическом небоскребе Манхэттена, не в малахитовых и разукрашенных залах Кремля. Он откроет свой лик не бого-мильным проповедникам, не фарисействующим епископам, не лукавым вождям и лидерам. Он придет в дом вдовы командира «Курска», невесты десантика Шестой роты. Откроется нищенке у Савеловского вокзала, бомжу на свалке отходов.
Из мглистого предзимнего неба в районе Солнечногорска, под Хметьевом, вдруг прянет ослепительный луч. Откроется в тучах лучезарное окно. По лучу в белых ризах, с золотым венцом, на гиблое место, на мертвую зловонную свалку с копошащимися бомжами спустится Спаситель. И станет эта смрадная убитая земля «яко снег». И все, кто нищ духом, кто обижен и попран, кого согнуло непосильное горе, кто замотан в лохмотья и пропитан ядовитым дымом помоек, все будут взяты в Царство Бессмертия.
Ночь над полигоном. Воспаленно светя огнями, мчат по бетонке мусоровозы. Угрюмо, сминая мусор, движутся катки. Мелькают фигуры в лохмотьях. К звездам, туманя мерцающие холодные россыпи, подымается льдистый пар. Летят в небеса молекулы распавшегося вещества, сочетаясь с бесчисленными атомами, из которых когда-то были слеплены храмы и короны царей, женские тела и бесследно исчезнувшие манускрипты. Из этих атомов состояли мой отец, убитый под Сталинградом, и убивший его немецкий солдат, Сталин и Гитлер, колесница Цезаря и танк Т-34. Из Космоса летят на землю неслышные волны энергий, омывая все сущее на земле, связывая его с Мирозданием. В этих неслышных и незримых волнах присутствует тайная весть о неизбежном воскрешении. Высоко, среди звезд, едва различимый, состоящий из прозрачных лучей, несется осенний Ангел. Чуть слышно трубит в печальную дудку осени.
ИЖОРСКИЙ РЕАКТОР
Мне предстояла поездка в Петербург на Ижорские заводы, где создается реактор для иранской атомной станции в Бушере. Отправлялся с тяжелым чувством. Знал о печальной судьбе металлургического ленинградского гиганта, который славился грандиозностью своих изделий и был остановлен, как вся советская цивилизация. Умертвлен, как мамонт, в годы либерального оледенения. Для ревнителя технократической красоты советского строя нет ужасней зрелища ржавых заводов, наполненных трухой и смрадом, разгромленными станками и погубленными прецизионными приборами, с прохудившейся кровлей, сквозь которую хлещет дождь, сыплет снег, светит жестокое беспощадное солнце. Невыносимо смотреть на недостроенные, застывшие на стапелях авианосцы, на зачехленные, в белых намордниках, космические челноки, бесчисленное количество машин, сотворенных гениальными руками советских творцов, над которыми словно взорвалась нейтронная бомба. Сожгла все живое, оставив бессмысленные изделия загадочной, ушедшей в небытие цивилизации.
Ижорскому заводу столько же, сколько и Петербургу, – 300 лет. Здесь, на светлой и чистой Ижоре, князь Меншиков, не только плут, похожий на нынешних кремлевских царедворцев, но и неутомимый строитель, чего не снилось последним, – поставил свои водяные лесопильни. Колеса, приводимые в движение рекой, двигали длинные пилы, кроили лес, и из этого леса Петр строил Балтийский флот. С тех пор Ижорский завод преданно служил русскому флоту. Здесь отливались первые образцы корабельного железа и корабельной стали. Сменяя друг друга, рождались поколения бортовых пушек. В годы Великой Отечественной в километре от завода проходила линия фронта, в цеха подтаскивали на тросах дымящиеся сожженные танки, и ижорцы под огнем ремонтировали их и отправляли в бой. Из цехов на фронт уходили закованные в корабельную броню бронепоезда и с ходу вели стрельбу, отражая нашествие немцев. Здесь, на Ижоре, в ленинградском пригороде Колпино, среди белесых чухонских равнин, начинался советский атомный бум. Один за другим вводились в строй грандиозные реакторы, уходили под Смоленск, под Курск, в Запорожье, на Кольский полуостров, в Армению. Один за другим выковывались и вытачивались сияющие валы, вращающие турбины и генераторы. Атомное электричество питало бурный рост советской индустрии. В засекреченных цехах рождались поколения компактных реакторов для подводных флотилий. Этими реакторами оснащались советские лодки, месяцами, без всплытия, ходившие в мировом океане. Ныряли под полярные шапки, уходили к берегам Флориды и Калифорнии, неожиданно обнаруживали себя в Атлантике и в Тихом океане. Ижорский завод был маткой, которая неутомимо рождала советскую мощь. Отсюда сотнями являлись атомные реакторы удивительной красоты и конструкции, как сияющие стальные младенцы, которые тут же превращались в великанов, – в грандиозные подводные крейсеры, в атомные города, очеловечивали пустыни и тундры.
С горькими предчувствиями я приближался к Ижорскому гиганту. С ожиданием боли переступал порог цеха.
Цех – множество стальных параллельных линий, сходящихся в бесконечности. Железные перекрестья, двутавры, зачерненное стекло, врезанные в бетонный пол блестящие рельсы. Уходящая вдаль синева, похожая на предгрозовую летнюю тучу, в которой сгустилась и плавает ртутная молния. Эта синева, пропитанная мельчайшими каплями эмульсии, брызгами смазки, стальной пудрой, металлическим паром, – воздух, которым дышат живые машины. Цех – живой, наполнен звуками, эхом ударов, скольжениями туманных, чуть различимых теней, далекими, как зарницы, вспышками сварки. И ты успокаиваешься. Ты – не на кладбище, не среди металлических огромных мертвецов. Ты – в живой, творящей реальности.
Люди – пожилые рабочие, почти старики, седые, иные в очках, ветераны. Не ушли со своих постов, старились за это десятилетие невзгод вместе со своими машинами. Значит, не все из них уныло прозябают в непонимании жизни, брюзжат, страдают перед ядовитым изображением телевизионных экранов, доживают век оскорбленными и отвергнутыми. А вот и юнцы, свежие, румяные лица в черных мазках копоти, склонились над сварочными аппаратами, действуя шлифмашинками.
Значит, не вся молодежь торгует у лотков или танцует напролет в дискотеках, или тупо и омертвело спивается, наполняя вытрезвители и следственные изоляторы. Молодежь – в цехах, среди умных машин. Под пластмассовой каской возникает смуглое, чернобровое лицо иранца – эксперт, специалист по приемке оборудования, инженер из Бушера. Через несколько шагов китаец, представитель из Ляньюньганя, наблюдает, как здесь же, рядом с иранским, создаются два реактора для Китая. Завод жив, загружен, производит ультрасовременную продукцию, встроен в мировое хозяйство.
Ижорский завод, как и вся обломанная по краям послегорбачевская Россия, покачнулся, стал падать. После чернобыльской аварии, когда взорвался постылый четвертый блок и на головы белорусов, украинцев и русских посыпался радиоактивный пепел, в публике возникла паника, распространилась на политиков, инженеров, ученых. Ядерный бум был остановлен. В атомном реакторе стали усматривать монстра, который готов погубить все живое. Антиядерная пропаганда, которую развернули неистовые газетчики, настроила общество против атомных электростанций. Люди готовы были сидеть при лучине, есть траву, вернуться к кочевому скотоводству, но не желали видеть на горизонте цилиндры и трубы атомных станций. Уже при Горбачеве началось бездумное, в угоду американцам, разоружение. Было остановлено строительство флота, перестали вводиться новые боевые единицы. Резко упала необходимость в реакторах для подводных лодок. Последующая военная капитуляция, пацифизм, разгром армии превращали Россию в третьестепенную державу, понуждали ее отказаться от Мирового океана, статуса великой страны, уступить американцам с такими трудами добытые акватории в Ледовитом, в Тихом, в Атлантике. Когда флот, лишенный средств и дотаций, был намертво причален к пирсам, когда свертывались и уничтожались первоклассные базы флота на Кольском полуострове, завод испытывал муку, чувствовал конвульсию умирающей сверхдержавы. Прекратил строительство атомных реакторов. Начались простои, удержание заработной платы, рассеивание огромного коллектива рабочих и инженеров. Так умирают планеты, остывая, теряя атмосферу и массу, утрачивая гравитацию.
Случилась вторая беда, вторая чума. В каждый дом, как мошенник и тать, пришел ваучер. Началась приватизация. Менялась форма собственности. Завод, который был произведением всей нацией, был сотворен могучим, жертвенным, великим народом, был воплощением «красного строя», символом «красной цивилизации», этот завод-галактика вдруг перешел в руки частного собственника. Как авторучка или носовой платок. Загадочный, доселе никому не известный богач Бендукидзе, как странная глубоководная рыба, обитавшая в сумрачных глубинах советской «теневой экономики», всплыл на поверхность, оглядел обмелевшую страну своими рыбьими выпуклыми глазами. Приватизировал вначале «Уралмаш», теперь и «Ижорские заводы». Завод повис над пропастью. Казалось, еще усилие, еще малое дуновение «ветра перемен», последний малый толчок «великих реформ» – и всей своей непомерной громадой он свалится в бездну.
