Антон Макаренко - Письма
P.S. Недавно у меня были Захожай#1, Борискина#2, Сыромятников#3, Ткачук#4, Джуринская#5.
А. М.
Л. Н. РАЗУМОВОЙ
6 июня 1938, Ялта
Уважаемая Лидия Никитична!
Ваше письмо переслано мне в Ялту с некоторым опозданием. В нем затронуто много интересных вопросов. Но трудно ответить на них в письме, а кроме того, трудно загласно судить о Вас и Вашей семье. И наконец, еще одно важное обстоятельство: я посылаю письмо по тому адресу, какой вы сообщили, в нет названия улицы. Напишите, как называется Ваша улица, я Вам отвечут подробно, а может быть, повидаюсь с Вами, когда буду в Ленинграде в июне июле. Еще лучше было бы, если бы Вы сообщили Ваш телефон.
Из Ялты я скоро возвращаюсь в Москву. Мой адрес: Москва, 1. Лаврушинский пер., 17/19, кв. 14. Антону Семеновичу Макаренко.
Привет.
А. Макаренко
ДМИТРИЕВУ
1 июля 1938, Москва
Дорогой тов. Дмитриев!
Ваше письмо меня очень взволновало. Часто приходится видеть горестные коллизии, происходящие от человеческой слабости. А Вы - это совершенно очевидно - личность незаурядно сильная, и поэтому Ваше горе ощущаешь по-настоящему тяжело.
Трудно советовать людям за глаза, не будучи с ними знакомым и не видя их жизни, их лица, их души. Но по отношению к Вам у меня все-таки преобладает впечатление от Вашей силы и мужественности. Может быть, поэтому я в Вашем положении не вижу двух выходов, а только один: Вы должны уйти к той женщине, которую любите, и вообще я не понимаю, как это можно вместе жить людям, не любящим друг друга. В своей книге я и не думал рекомендовать что-либо подобное#1. Совершенно особенный вопрос о том, как нужно сохранять любовь и как определять ее. Но если она утеряна, ничего поделать нельзя, даже оглядываясь на детей: в этом случае дети все равно страдают и очень часто страдают больше, живя в насильственно сохраняемой семье.
Я думаю, что Ваше решение вполне точно определяется Вашим чувством к N, вашим уважением к себе и Вашей любовью к дочке. Все эти три основания приводят к одному выводу: Вы должны мужественно отказаться от отцовских радостей (по отношению к этому ребенку), оставив себе только отцовский долг. Как вы это сделаете, я не могу сказать, все зависит от Вашего характера, ума, натуры, от силы Ваших тормозов.
Конечно, Вы должны оставить дочку матери, не сомневаясь в праве матери и уважая это право, как бы несимпатична ни была эта мать. Вы не должны этой матери как-нибудь мешать, нарушая единства воспитательного процесса, Вы не должны стремиться к тому, чтобы девочка стала участницей Вашей распри. Если при этом Вы сумеете сохранить некоторую близость к дочери - хорошо, если не сумеете, нужно и от этой близости временно отказаться#2. Уверяю Вас, в этом есть много кажущихся бед, увеличенных воображением и чувством. В общем, Вам нужно создавать новую семью.
Примите это решение со всеми последствиями - приятными и неприятными.
Простите за поучительный тон, иначе - трудно.
Привет.
А. Макаренко
Т. В. ТУРЧАНИНОВОЙ
14 августа 1938, Москва
Дорогая тов. Турчанинова!
Самое горячее спасибо Вам за внимание и за письмо. Оно поднимает столько интересных вопросов, что едва ли на все смогу ответить.
Кажется, Вы очень удивлены, что я изменил педагогике.
Во-первых, я не изменил, а во-вторых, до каких же пор мне с ней ссориться? Она оказалась очень вредной и упорной дамой, мои атаки в лоб она встретила с завидной твердокаменностью. Я решил после этого брать ее измором.
Правда, сейчас очень плохо себя чувствую себя без ребят, но мало ли приходится по разным причинам плохо себя чувствовать? Приходится делать то, что целесообразнее. В течение 16 лет я создал две колонии, и каждая из
них была в своем роде хороша и каждую развалили в момент наибольшей высоты.
До каких же пор можно продолжать подобную работу? Очевидно, что опыт никому ничего доказать не может. Нужно писать. Буду писать как умею, надеюсь, что рано или поздно будет моя победа. Если заинтересуетесь моими писаниями, читайте новый роман "Флаги на башнях", который печатается в журнале "Красная новь".
Пишите о себе, буду очень благодарен. Отвечаю всегда, обижаться не будете.
Привет.
А. Макаренко
А. К. ВИНОГРАДОВУ
14 августа 1938, Москва
Дорогой Алексей Корнеевич!
Сейчас получил Ваше письмо, отвечаю на московский адрес, а может быть, передам в Тарусу с Галей, моей женой, которая собирается поехать посмотреть Ваш рай. Простите, что печатаю на машинке - привык и люблю.
Между нами говоря, Ваше письмо меня возмутило. Нет никаких оснований для таких горестных мыслей. Лозовский - это и есть Лозовский, не больше. И всякий человек не выше своей макушки. Даже при самом заядлом стремлении напакостить реальная пакость всегда меньше проектируемой, потому что люди сопротивляются и борются. Это и есть необходимейшее условие здоровой жизни. Всякая другая позиция неправильна. И я много раз был свидетелем таких случаев, когда победа у человека сидит на носу, а он этот самый нос опускает.
Совершенно естественно во время борьбы переживать неудачи и поражения. Без поражений не может быть ни силы, ни победы. Разумеется, поражения неприятны, но и неприятность хорошая вещь, если относиться к ней философски. Неприятность - это та соль жизни, без которой вообще совершенно невозможно счастье. А у нас и неприятностей не больше, чем у всякого другого человека.
Что особенного случилось? Ничего не случилось, а что случится завтра, Вы даже не знаете. Печатают очень много учебников, не хватает бумаги, от этого все люди, стоящие возле бумаги, "хужеют" в несколько раз. Разве это не естественный процесс? Вам господь бог дал талант и культуру в таком размере, в каком они даются не больше как 0,0001% людей. Это такая хорошая вещь, что она раз и навсегда способна покрыть любые неприятности.
Я признаю в жизни только одну неприятность, перед которой приходится пасовать, - это смерть. Все остальное весьма относительно и по же
ланию человека может быть навсегда переделано в какое угодно удовольствие. Этому мешает одна скверная штука - память. Как было бы хорошо, если бы все неприятные события и разговоры просто не вспоминались. Но и к этому легко можно привыкнуть.
Одним словом, дорогой товарищ, хотите - пишите о молодежи, это вовсе не кампанейская тема, а тема всегда важная и нужная. У Вас такой хороший сын, что Вам, наверно, есть что написать. У нас, например, нет ни одной порядочной книги, да и никакой книги, написанной отцом, воспитавшим хорошего сына-комсомольца. Мне кажется, стоит просто сесть за стол и написать просто о том, что было и что пережито, и получится прекрасная книга. И это вовсе не надуманная и не посторонняя тема, а тема нашей жизни, настоящей, реальной ее практики. Нет, тут человек вспоминает, что он, видите ли, не специалист. Голубе, какие там мы специалисты. Мы просто обыкновенные живые люди, и все человеческое нам близко. Я осуждаю писателей, которые воображают, что они люди узкой тематики. Если они вообще люди, они должны быть специалистами жизни, и это самое главное. Правильно сказано, что мы инженеры человеческих душ. А человеческую душу можно увидеть и найти в любой области, самой как будто далекой и неожиданной.
Беда! Мешает нам наше писательское воображение. Именно благодаря ему мы начинаем мнить себя специалистами узкой темы. Ничего подобного, честное слово, ничего подобного.
Бросьте Ваши счеты и расчеты с разными фамилиями. Если Вас покушает бешеная собака, неужели нужно на нее обижаться? Простите за поучительное письмо. Педагогическая привычка.
Н. Г. ШКЛЯРУ
14 августа 1938, Москва
Дорогой Николай Григорьевич!
Не вполне понимаю, почему ты так погорячился. О коллективе и о детях я писал, писал и еще писать буду. Как мне нужно специально откликаться?
Писал я и о значении детского коллектива в школе - два подвала в "Правде"#1, почему и в каком разрезе я должен сейчас откликнуться? Ты меня уволь от этого дела, которое в общем нужно делать, конечно, не в порядке отклика. К тому же я сейчас чрезвычайно скверно себя чувствую.
Привет.
Ф. С. БОРИСОВУ
15 августа 1938, Москва
Дорогой Федор!
Письмо твое пришло, когда был в Крыму, потом ездил в другие места, потом болел, письмо все ожидало ответа - не хотелось отвечать на него как-нибудь небрежно, а ответить по-настоящему все не было време5ни и свободной души. Неделю тому назад я серьезно заболел, упал в обморок на улице, врачи запретили мне писать и даже читать, и именно потому я имею свободу, чтобы ответить тебе.
Письмо твое серьезное и поднимает самые страшенные вопросы, те самые вопросы, которые издавна составляют предмет философии и на которые философия не дала никаких ответов. Поэтому глупо было бы слушать, что я такой же простой и скромный человек, как и ты, могу дать более исчерпывающие ответы, чем самые значительные философы. Конечно нет.
