Раньше девочки носили платья в горошек - Катя Майорова
Сказать, что мой первый поцелуй был ужасен, – значит выразиться слишком мягко. С одной стороны, все это произошло так быстро, плавно, естественно, что я не успела ничего понять. С другой – я не успела понять, хочу ли я этого. Да и сам поцелуй был какой-то склизкий, угловатый. Мне не было противно, сам Кирилл не вызывал у меня отвращения, но и сказать, что я получила удовольствие, тоже не могу.
Как только я выбежала из комнаты, за мной вышли остальные девчонки с вопросами: «Что было?» Я ответила, что ничего, кроме объятий. Кирилл же всем все рассказал с подробностями, да еще, видимо, добавив вымышленных деталей.
Мы вернулись с каникул, пришли в школу – и я узнаю через подруг, что теперь вся параллель знает, что Катя и Кирилл «переспали». Во мне боролись два чувства: первое – осознание своей крутости, пусть это все и ложь, второе – злость на Кирилла, что он поступил, мягко говоря, не как джентльмен, а если уж совсем не выбирать слов, то как мудак. Возможно, после того случая в каких-то кругах за мной закрепилась репутация малолетней шлюхи, но почему-то меня это не беспокоило, по крайней мере тогда: уж лучше быть малолетней шлюхой, чем жирной неудачницей.
Плюс ко всему у меня тогда начались месячные, а это событие явно перебивало предшествующее по значимости. Мне было почти 14 лет, и я очень переживала, что моя матка еще ни разу не кровоточила. Тогда я успокаивала себя лишь тем, что у моей бабушки менструация началась в 15 лет, значит, со мной все еще было нормально.
Когда я впервые увидела бледно-розовые, даже немного оранжевые, выделения на туалетной бумаге, я не испугалась и не удивилась. Я знала, что такое месячные, я ждала их, поэтому оставалось только засвидетельствовать случившееся звонком маме на работу. Она спокойно сказала, что все в порядке, вечером привезет мне прокладки. Цикл наладился не сразу: месячных могло не быть по три месяца. Только к 16–17 годам все стабилизировалось и кровотечения стали ежемесячными. Тогда я не была в том контакте с собой, в котором нахожусь сейчас, но я помню свои ощущения в те дни. Как будто в моем теле аккуратно вступала в права женская природа: она не стремилась сразу захватить все территории, а действовала стратегически. Иногда мне кажется, что ее план захвата все еще в действии. Я вижу, как меняются мои женские формы, то уменьшается, то увеличивается болевой синдром в менструацию, даже черты лица разные – в зависимости от дня цикла. Все это напоминает бесконечную симфонию, которая, постоянно меняя тональность, удивляет новым звучанием.
Конечно, тот крошечный эротический опыт (который и опытом-то назвать сложно) пробудил во мне что-то женское, сексуальное, немного дикое. Каким бы ни было случившееся, оно оказалось важным для меня.
Сейчас я понимаю, что все мои поступки были продиктованы густо замешанным смузи из нелюбви к себе и сильнейшего интереса к сексу. Как еще объяснить, что после всего случившегося мы снова оказались в неуклюжих объятиях друг друга?
Второй раз это произошло в 15 лет, на вечеринке у одноклассника (ненавижу слово «вписка», но в Челябинске в нулевых тусовки в квартирах называли исключительно так). Я, конечно же, соврала маме, что буду у подруги, на самом же деле мы пошли к Коле (который через четыре года познакомит меня с будущим мужем), где уже был Кирилл. После мы присоединились к тусовке в соседней квартире: студенты отмечали окончание сессии и чей-то день рождения. Нам, 15-летним малышам, студенты казались очень взрослыми, хотя были старше нас максимум лет на пять. Тогда веселиться с ними было чем-то невероятно крутым.
Перейду сразу к делу: сами не понимая как, но мы снова оказались наедине, а если точнее – на разложенном диване в пустой квартире Коли (воспользовались моментом, пока компания была по соседству). Мы были изрядно пьяны (я – точно), и на этот раз все получилось горячее поцелуев. Мы целовались, он трогал меня за грудь, вагину, оставлял засосы на шее, я трогала его пенис. Это было какое-то месиво: несуразное, нескладное, громоздкое для нас обоих. Словно гормоны и детская беззаботность включили нам зеленый свет – «все, можно ехать», а транспортом мы управлять еще не умели. Несколько раз он спросил, может ли «вставить член», столько же раз я ответила твердым «нет». В 15 я понимала, что член во влагалище – однозначно не мой жизненный план на ближайшие несколько лет.
Мы с подругой ушли из квартиры Коли под утро. Парни все еще тусовались у соседей. После этого я видела его еще пару раз: на выпускном и в общей компании. Как всегда, мы делали вид, что ничего не было. После 9-го класса Кирилл ушел в другую школу, в нашей гимназии он не прошел в старшие классы по итогам экзаменов.
А в то утро мы приехали к подруге, выспались, потом я пошла домой. Только в прихожей, когда меня встретили родители, я поняла, что у меня на шее остались засосы. Поняла по взглядам родителей. Мне не пришло в голову ничего лучше, чем сказать: «Это попугай» (у подруги он действительно был). Сказать, что мне было стыдно, страшно, неловко, – не сказать ничего. Это была какая-то моральная инквизиция, ментальное обезглавливание на потеху толпе. Родители ничего не сказали, но по выражениям их лиц все было ясно. Мне кажется, это стало переломным моментом в моем отношении к сексу. До той сцены в прихожей мне казалось, что это что-то веселое и прикольное, а после обрело налет стыда. Одиннадцать лет спустя мы откопаем этот случай на сеансе у психолога, когда проблемы в сексе с мужем станут настолько громоздкими, что их невозможно будет не замечать. С тех пор секс стал для меня чем-то плохим, постыдным, грязным. Перед тем как я встречусь с мужем в 19 лет, я поцелуюсь еще с одним парнем на вечеринке во время игры в бутылочку. На следующий день я приду домой (уже без засосов – жизнь учит), а чувство, будто я сделала что-то постыдное, будет тянуться за мной следом. Однажды папа скажет, когда я вновь буду отпрашиваться на вечеринку: «Ты уже один раз сходила, и там были какие-то попугаи, оставляющие засосы». Конечно, я понимаю переживания папы, как и понимаю его чувство неловкости
