Раньше девочки носили платья в горошек - Катя Майорова
Глава 2. Попугай, оставляющий засосы
Я долго сомневалась: включать ли эту главу в книгу. Нет, у меня не было интима с попугаем, иронию вы поймете позже, но были одни непонятные отношения на протяжении всех моих подростковых лет. Я и сейчас не понимаю, что испытываю к человеку, с которым мы были в этих странных отношениях. С одной стороны, прошло бесконечное количество лет, у меня давно и глубоко своя жизнь и по большему счету мне безразлично все то, что было. С другой, те непонятные отношения – определенный этап моей челябинской жизни, моего юношества и даже детства, моего взросления и знакомства со своей сексуальностью. Не написать про него было бы равносильно тому, чтобы закрыть глаза руками и быть уверенной, что меня никто не видит. Да и в конце концов, у нас с вами откровенный разговор, а откровенность уж точно не подразумевает замалчиваний.
Мы учились с Кириллом в одном классе. Мое первое воспоминание о нем связано с унизительным новогодним концертом, где нам пришлось вместе танцевать. Я выше его на голову, он – неуклюжий коротышка, и мы танцуем какой-то фокстрот, повторяя за парой одноклассников, которые ходят на бальные танцы.
Я с детства ненавидела весь этот фарс: концерты, танцы, частушки, песни, пляски. Мне это казалось нелепым и бессмысленным. Каждый раз я думала: «Ладно мы, дети, но вы, взрослые, чего придумываете какую-то нелепицу?» Помню, на один из школьных вечеров мама мне сделала костюм ночи – да-да, ночи, вы все правильно прочли: свободное черное платье с большим блестящим картонным месяцем, который вставлялся в пучок на голове. Костюм был действительно классным, но я так стеснялась своего месяца на макушке, что снова погрузилась в мысли о фарсе и бессмысленности, поэтому просидела весь вечер на подоконнике. Мама подходила несколько раз ко мне с вопросом: «Почему ты не танцуешь?» – а я не знала, что сказать. Я видела, что она была расстроена, раздражена, но перешагнуть через себя я так и не смогла. Когда мы пришли домой, где нас ждали папа и брат, я, будучи еще в своем черном платье со шлейфом, начала кружиться и танцевать. Мне очень хотелось, чтобы они оценили, какая я красивая. На что мама сказала: «А в школе ты не могла так же?» Я ничего не ответила, перестала кружиться и пошла к себе переодеваться. Из соседней комнаты доносился рассказ мамы о том, как прошел вечер и как я все время просидела на подоконнике. Тогда я поняла, что сделала что-то совсем неправильное, раз мама недовольна, и после этого начала пробоваться на все роли в школьных постановках. Не знаю, какую я выстроила логическую цепочку, но почему-то мне показалось, что так я смогу исправиться. Меня никуда не брали, я плакала, потому что чувствовала себя отщепенцем, приходила моя бабушка, уговаривала учительницу музыки взять меня на какую-нибудь роль, та никак не соглашалась, но перед моей бабушкой устоять было невозможно, в итоге мне давали роль куста или избушки. Я продолжала страдать от происходящего фарса, но все равно влезала в разукрашенную гуашью картонку, символизирующую куст (как по мне, в эти моменты я была лобком, наспех окрашенным в зеленый), и стояла свои положенные десять минут, пока одноклассники пели частушки.
Вернемся к поиску моей сексуальности. С Кириллом нас связал фарс, и, стоит отметить, он прошел лейтмотивом через всю историю наших отношений. Чтобы не томить вас, выложу все карты сразу: с Кириллом случился мой первый поцелуй, с ним же – мой первый петтинг. Да, это тот самый одноклассник, который натянул на себя мою футболку, она ему оказалась большой, и он назвал меня жирной. О том, что между нами случилось, он рассказал всей параллели, а меня продолжил большей частью игнорировать, реже подкалывать и «шутить». Все это случилось в пубертат, когда нам было 13–15 лет. Стоит отметить, что раньше он был мне практически Другом, хотя, кажется, и это слишком громко. Тем не менее мы часто ходили друг к другу в гости, наши мамы общались, моя отдавала им хорошие вещи брата, которые ему были уже малы (их семья была менее обеспечена, чем наша). А однажды, когда весь класс объявил мне бойкот и я стояла в стороне, пока одноклассники о чем-то шушукались, он был единственным, кто потом отвел меня в сторону и рассказал все подробности заговора. Кроме Кирилла, со мной никто не общался почти месяц (в 11–12 лет это страшно, равносильно концу света). Стоит отметить, что он это делал не при всех, а после школы, когда никто не видит. Кирилл рассказывал мне все, что обсуждали за моей спиной. Плохо помню, как и чем закончился этот бойкот, наверное, как и все в детском мире, одно быстро сменилось другим, и все обо всем забыли.
Мы поцеловались с Кириллом, когда мне было 13 лет. Через несколько дней после этого у меня символично начались первые месячные. Не знаю, связаны ли как-то эти факты, или просто так совпало.
Дело было на челябинской базе отдыха, куда мы поехали всем классом в зимние каникулы.
Комната, в которой я жила с девочками, находилась напротив комнаты парней. Все мы тогда пребывали в странном возрасте: то ненавидели друг друга, то искали любую возможность попасть в комнату напротив, пока учитель не видит.
Так в один из вечеров мы пришли к мальчикам. Удивительно работает наша память. Я не помню, как выглядела вся та база, но какого цвета были стены и как стояли кровати в помещении, где случился мой первый поцелуй, я помню детально. Все мальчики уже лежали по своим кроватям, и мы, девчонки, подсели кто к кому. В крови играл адреналин, потому что в любой момент мог зайти учитель и разогнать всех. Также нас распаляло банальное детское любопытство, первобытный интерес друг к другу.
Я села на кровать Кирилла, потому что это оказалось единственное свободное место. Слово за слово, шутки за шутками, приколы за приколами, и вот его рука на моем бедре. Еще минута – и я шмыгнула к нему под одеяло, будучи, конечно, в одежде. Секунда – мы целуемся. «У-у-у-у», – слышу я сквозь синее колючее покрывало, наспех вставленное в белую простыню и
