Газета Завтра Газета - Газета Завтра 23 (1072 2014)
К слову, реплика Ленина: "В нашем черносотенстве есть одна чрезвычайно оригинальная и чрезвычайно важная черта, на которую обращено недостаточно внимания. Это - темный мужицкий демократизм, самый грубый, но и самый глубокий".
Но не стоит забывать, что близки черносотенцам были такие крупные фигуры русской культуры, как Васнецов, Нестеров или Кузмин. А сами идеологи "чёрной сотни" указывали (и совсем не без оснований) среди предшественников и единомышленникам Ломоносова, Гоголя, Жуковского, Тютчева, Достоевского. Так что культурные основания у черносотенного неофолка могут быть весьма фундаментальны.
Отзыв ревнителя чистоты знамён: "Ну, тут все намешано - националисты, монархисты Русская революция Хотя черносотенцы - контрреволюционеры". Однако неслучайно, в начале ХХ века черносотенцев частенько именовали "революционерами справа", а правительственная бюрократия чинила их деятельности разнообразные препятствия. И сегодня установки "РелЪ" носят явственно революционный характер в отношении либеральной цивилизации.
Апостроф
Марина Струкова
5 июня 2014 0
Общество
Сергей Александрович Есенин. Сост. С.С.Куняев. М.: Русскiй Мiръ, 2013 -736 с.
Книга о Сергее Есенине, составленная известным критиком, Сергеем Куняевым - фундаментальный исследовательский труд, являющий нам яркий и сложный образ самого любимого Россией поэта. У этого словесного портрета, созданного хором восторженных голосов, тысячи нюансов. Из глубины времён звучат рассказы современников Есенина - его друзей и почитателей, с ними перекликаются размышления литераторов XXI века, их стихотворные посвящения великому предшественнику.
Стихи и проза самого Есенина - смысловой эпицентр всей книги. Хотя я считаю, что творчество любого поэта не может объективно показать его личность - в поэзии автор не такой, каков он на самом деле, а такой, каким он хочет быть - это мечта поэта о самом себе идеальном. Поэтому нам интересны воспоминания, показывающие влияние грубой реальности на тонкую материю творчества классиков. Мемуары, где остался образ Есенина, - пристрастные, субъективные, оставляют простор для домыслов и неравнодушного восприятия.
Мне запомнился отрывок из книги Лолы Кинел "Под пятью орлами". Судьба провела эту наблюдательную даму по странам, гербом которых являлся орел - Россия, Польша, Австрия, Германия и США. Секретарь и переводчица Айседоры Дункан, она в двадцатые годы оказалась свидетельницей драматических взаимоотношений знаменитой танцовщицы с Есениным, и оставила ценные воспоминания, где вдумчиво анализирует увиденное - от сценических выступлений своих великих спутников до семейных раздоров.
"Затем дошли до стихотворения, в котором было слово "Бог". Вспомнив что-то смешное, Есенин усмехнулся и сказал:
- Большевики, вы знаете, запретили использовать в печати слово "бог". Они даже издали декрет по этому поводу. Раз, когда я показал свои стихотворения, редактор вернул их мне, требуя всех "богов" заменить другими словами Другими словами!
Я засмеялась и спросила, как же он поступил.
- О, я просто взял револьвер, пошел к этому человеку и сказал ему, что декрет или не декрет, а ему придется печатать вещи, как они есть. Он отказался. Тогда я поинтересовался, случалось ли ему получать по морде, и сам пошел в наборный цех и поменял шрифт. Вот и все.
Айседора вернулась с балкона и захотела узнать, в чем дело. Она с минуту помолчала и, к моему удивлению, сказала по-русски:
- А большевики правы. Нет бога. Старо. Глупо
Есенин усмехнулся и сказал с иронией, как бы разговаривая с ребенком, который старается казаться взрослым и умным:
- Эх, Айседора! Ведь все от Бога. Поэзия и даже твои танцы.
- Нет, нет, - убежденно ответила Айседора по-английски. - Скажите ему, что мои боги - Красота и Любовь. Других - нет. Откуда ты знаешь, что есть бог? Греки это поняли давно. Люди придумывают богов себе на радость. Других богов нет. Не существует ничего сверх того, что мы знаем, изобретаем или воображаем. Весь ад на земле. И весь рай.
В это мгновение Айседора, прекрасная и яростная, была сама похожа на кариатиду. И вдруг она простерла руки и, указывая на кровать, сказала: "Вот бог!".
Перечитав эту сцену, я подумала: "А ведь она всего лишь животное, оказавшееся рядом с человеком действительно духовным, несмотря на все недостатки. Неудивительно, что их любовь напоминает вражду, а связь судеб кажется странной, словно встретились те, кто не должен был и знать друг о друге".
Мы видим Есенина в разных ситуациях - хмельным, разбивающим об пол стакан и вдруг покоряющим зал своей декламацией, как в мемуарах Романа Гуля. Интеллигентным, со знанием дела рассуждающим о литературе, как в рассказе Александра Воронского. Трогательно-лиричным, судя по свидетельству Анны Ахматовой. Появляется не просто ощущение сопричастности есенинской судьбе, но сожаление о том, сколько сил было растрачено им на суету, которая мешает служению музам, но и понимание, что даже ошибки гения порой претворяются в бессмертные строки.
С новым интересом прочла я поэму "Страна негодяев", подумав, что такие персонажи, как Номах, чьим прототипом был Махно, существуют и в наше время, а цитаты из этого произведения поразительно перекликаются с происходящим и в России, и в Украине.
"Это единственный случай в истории русской литературы XX века, когда поэт, приговоренный к замалчиванию и забвению - не был ни забыт, ни замолчан. Его, единственного, не пришлось "возрождать" и "вспоминать", он оставался вечным спутником, надеждой и опорой, примером и идеалом. И для тех, для кого советская власть была чужой, и для тех, для кого она была кровной, родной, единственной", - пишет Сергей Куняев.
Cложная общественно-политическая обстановка требовала от творческих натур изобретения новых художественных приёмов, провоцировала на дерзкие философские искания. Для Серебряного века характерно жизнетворчество - неразделимость личности поэта и его искусства. Об известных авторах того времени нередко говорят: "Он стал мифом". Я бы не характеризовала Есенина столь избитой фразой. Наверное, для многих Сергей Александрович ныне является духовным вождём, святым русской поэзии. Златокудрым ангелом, своей песней воскрешающим Добро.
Книга передо мной, как и сама есенинская поэзия, являет собой гармонию бренной житейской правды и вечной небесной истины. В ней есть и тайна таланта, поскольку невозможно постичь и исчислить Божий дар.
Задело!
Ольга Ковалик
5 июня 2014 0
Общество
Дни 8 и 9 мая Севастополь встретил разом - торжественно и вдохновенно, с истинно русским размахом. Дата к тому располагала: 70 лет назад на плененный фашистами город снизошел долгожданный победоносный покой.
Вообще, севастопольское единство окончательно выкристаллизовалось 1-2 февраля 2014 года, во время устремленности "всем миром" к Дарам волхвов, принесенным менее чем на сутки в Херсонесский Свято-Владимирский собор с непорочной горы Афон. К Купели Русского Православия шли люди нескончаемым потоком, чтобы припасть к христианской первосвятыне. Ранее московский храм Христа Спасителя, где в течение недели верующие поклонялись реликвии, связанной с Рождеством Иисуса, гордо рапортовал о "высоких показателях посещаемости": 500 тысяч человек. Это при 12-миллионном населении столицы. В Севастополе же за несколько часов к Дарам приложились 100 тысяч жителей при общей их численности 350 тысяч. А через две недели, словно с намоленного, очищенного от скверны духовного пространства города стартовало эпохальное событие - возвращение Севастополя домой, в Россию.
Для меня исход Севастополя из Украины был очевиден после посещения Пскова в мае 2008 года.
11 мая, в воскресный день третьей недели по Пасхе, когда прославляются жены-мироносицы, я поехала в Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь. Наместник обители архимандрит Тихон (Секретарев) дал мне возможность вволю помолиться в Дальних, Богом зданных пещерах, где я смогла, протиснув руку в узкую щель в стенке, отделяющую пещерную "улицу" от склепа, приложиться к мощам митрополита Вениамина (Федченкова). В 1919-1920 годах он был епископом Севастопольским и настоятелем Херсонесского Свято-Владимирского монастыря, а, уйдя на покой, с 1958 по 1961 год подвизался в Псково-Печерской обители. Не помню, как долго держала я руку на нетленных останках боговдовховенного Владыки, молитвенно общаясь с ним. Все совершалось помимо моего своеволия.
Прощаясь с монастырем, я остановилась у Святого колодца. И тут произошло то, что мне до сих пор трудно уразуметь.
