Газета Завтра Газета - Газета Завтра 23 (1072 2014)
Севастополь никому не позволил погасить в своей душе священный русский огонь. Он не дал разрушить памятник Ленину, хотя были такие попытки. Он поставил памятник своей матушке Екатерине Великой вопреки всем запретам. Он мечтает увековечить своего созидателя Потемкина и военного губернатора адмирала Грейга, по распоряжению которого начались раскопки в Херсонесе. Раздаются голоса о необходимости отметить заслуги Сталина в восстановлении города после войны.
Да, Севастополь славится своей благодарной памятью. Но вправе и сам рассчитывать на внимание. Необходимо вернуть его центральной части былое великолепие, снять с белых каменных риз города-героя копоть прошлых десятилетий, чтобы вновь свободно передвигающимся по нему матросам Черноморского флота не приходилось после увольнительной стирать пыль с ботинок.
И последнее. В будущем году исполняется 1000-летие преставления святого равноапостольного князя Владимира. Подготовка к празднованию этой великой даты открылась распоряжением Президента Путина от 31 июля 2013 года. Профильная рабочая группа на своем первом заседании определила центры торжественных мероприятий - Псков, Москва, Великий Новгород и Владимир. Нет сомнения, что Севастополь, в марте текущего года воссоединившийся с Россией, будет включен в почетный список, ведь именно на территории Херсонеса великий князь Владимир Святославич восприял благодать святого крещения. Поэтому Херсонес и называется Купелью православной Руси.
Ходатайствую перед председателем Организационного комитета Русской Православной Церкви по празднованию 1000-летия преставления святого князя Владимира митрополитом Волоколамским Иларионом и руководителем Рабочей группы по подготовке мероприятий, посвященных памятной дате, полномочным представителем Президента России в Центральном федеральном округе А. Д. Бегловым о придании Херсонесу статуса "стольного града" предстоящих торжеств.
Светлейший князь Григорий Потемкин называл Херсонес Таврический раем России, ибо оттуда "истекло к нам благочестие". Источник этот неиссякаем, как незыблема русская прописка Севастополя.
Фото: Юрий Югансон/yuhanson.livejournal.com
«Колыма ты, Колыма…»
Андрей Смирнов
5 июня 2014 0
Культура Общество
Александр Сидоров в гостях у "Завтра"
Александр Сидоров - видный отечественный журналист, писатель, один из крупнейших исследователей русского воровского арго, уголовно-арестантской субкультуры.
Перу Сидорова принадлежит "Словарь блатного и лагерного жаргона, южная феня", двухтомная "История профессиональной преступности Советской России". В популярной ипостаси Фимы Жиганца выпустил переводы классической поэзии на язык уголовного мира, этимологические очерки "Жемчужины босяцкой речи".
Последние работы Александра Сидорова - фундаментальные исследования истории знаменитых блатных и уличных песен - "На Молдаванке музыка играет", "Песнь о моей Мурке", "Я помню тот Ванинский порт". Вскоре ожидается четвёртый том серии - "По тундре, по железной дороге", в котором читатель узнает о том, что стоит за такими песнями, как "Алёша, ша", "Таганка", "По тундре", "Медвежонок" ("Ограбление Азовского банка"), "Мальчики-налётчики".
"ЗАВТРА". Начну с банальнейшего вопроса - с этой тематикой сталкиваются многие люди по жизни, по профессии, но при этом книги пишут единицы. Почему вы решили заняться исследованием уголовной культуры, жаргона, разбойничьей песни?
Александр СИДОРОВ. Я занимаюсь не одной только песней. Основная моя тема - связь высокого и низкого. Огромная трагедия общества - разделение высокого и низкого и их противопоставление. Это совершенно неверная постановка проблемы. Есть вещи талантливые и бесталанные, независимо от того, где они существуют - вверху или внизу.
Я окончил филологический факультет, притом, что родился в семье закройщиков обуви. У матери моей образование - один класс, и то не факт. Отец - классов пять-шесть, уже после войны доучивался в вечерней школе. Но в семье царил культ книги. Собрания сочинений Хемингуэя, Горького, двухсоттомная "Библиотека Всемирной Литературы", "Библиотека приключений", Стругацкие...
Получалось, что я рос, с одной стороны, в обстановке фанатической любви к книгам, а с другой, это самая окраина Ростова - посёлок Мирный. А окраина - это неизбежно и жаргон, и уголовщина. Жил там дядя Павлик, у него всё было в наколках: спина, плечи, только на лбу ничего не набито. Мальчишки его рассматривали, как в Эрмитаж ходили. И он был очень интересный рассказчик. Причем, человек был сдержанный, мягкий, необычный, речь напевная. Позже я стал понимать, что это - бывший профессиональный уголовник.
Жаргон я впитал, можно сказать, с молоком матери, потому что моя мама фантастически владела народным языком! Фольклор, низовая культура, какая-то особая поэтичность - сумасшедше в ней переплелось. Она словно наслаждалась, когда сыпала всеми этими поговорками-приговорками. Сейчас подобная речь практически ушла. Так получилось, что я из жизни черпал щедрыми горстями. Но никогда, даже в самом страшном сне, не мог представить, что буду заниматься уголовной лирикой, историей уголовно-арестантского сообщества.
Но так получилось, что попал в газету "Голос совести" управления исправительно-трудовых учреждений Ростовской области. Та же самая заводская многотиражка с легким экзотическим уклоном - "кто и как выполнил план", "кто что нарушил" или "кому срок сократили за примерное поведение".
Сначала в газете просто "отбывал срок", домой приходил и уже отрывался: писал стихи, переводил. Как мне казалось, занимался чем-то серьезным. В 1987 году я стал редактором "Голоса совести". Выезжал в командировки, писал критические проблемные материалы, как раз началась "перестройка" - время захвата заложников в тюрьмах и зонах, забастовки, голодовки. И я всегда с удовольствием шел разговаривать. Помню, как-то сидел с зэками, по кругу чай пили, тут заходит замполит и говорит: "Ты что делаешь?! Ты же представитель управления!"
Я отвечаю: "Вот Федя Седой, у него ходки начались с 35-го года, вот Коля - у него примерно 18 судимостей И я не буду с этими людьми разговаривать? Они мне, например, про сучью войну рассказывают. Где я ещё такое услышу, это же мастодонты".
Тогда я и начал заниматься жаргоном очень серьезно. А жаргон без знания жизни его носителя, особенностей психологии изучать бесполезно. Могу сказать, что подавляющее большинство изданного на эту тему - полная профанация, исключая только тексты, которые были изданы самими лагерниками - Снегов, Скачинский, Синявский, Дунский и Фрид и проч. Большинство словарей доморощенных "филологов" и "лингвистов" никакого отношения к реальному жаргону не имеет, набор всевозможной галиматьи, которая надергана из словариков для служебного пользования - начиная с дореволюционных.
Я работал, например, со словарём для служебного пользования Никанорова: брал и садился со своим знакомым Сашей Савченко, у него три ходки было, зачитывал. Саша хохотал, комментировал и исправлял. Почти каждое слово. У меня сохранился этот словарь. А сколько их ещё
У меня есть мечта - повторить Даля, только в блатном варианте, сделать "Толковый словарь блатного великорусского языка" и "Пословицы и поговорки блатного русского народа". Это потрясающая вещь. Я собрал их где-то под тысячу единиц - пословицы, поговорки, присказки, особого рода фразеологизмы.
Изучение арго привело меня к выводу, что классический русский уголовный жаргон, который в значительной мере используется до сих пор, сформировался в 20-30 годы ХХ века. Немало этому поспособствовал наш великий языковед Иосиф Виссарионович, потому что сажали у нас не с бухты-барахты, а кампаниями: раскулачивание, Шахтинское дело, процесс Промпартии и т.д. И каждая прослойка - аристократия, интеллигенция, купечество, духовенство, кулаки, старые спецы, рабочие, - несла свое арго, и все это впитывалось в общий жаргон страны Зэкландии. Такого нет ни в одной стране мира. И мы получили в наследство богатейший, потрясающий, экспрессивный, эмоциональный жаргон, который, кстати, впитал в себя до 60% великорусской лексики.
Например, ботать - старое русское слово. "Ботало" - у коровы "звякалка", колокольчик на шее, она ботает. Обычное слово, нет ничего блатного.
Если нет наркоты или чая, то говорят: "Дурь ходит по зоне в шелковых сапожках на лаковых каблучках". Для уголовного жаргона как-то нетипично "шелковые сапожки", "лаковые каблучки". Когда я начал с филологической точки зрения разбираться, оказалось, что это старинное русское выражение - в деревнях так говорили о чем-то редком. "Табачок по селу в сапогах ходит", то есть что-то очень редкое и очень ценное. В основном-то как в селе, в деревнях ходили? В лаптях или босиком.
